Говорят, любовь — добродетель

Впервые с тех пор, как Тирион прибыл в Королевскую Гавань, Джейме удалось уединиться с младшим братом. Они вместе брели через ристалище, лавируя между оруженосцами и слугами, занятыми подготовкой к завтрашнему поединку. Теперь почти все гербы великих домов были знакомы Тириону, так что Джейме больше не приходилось расшифровывать ему знамёна, как годами раньше, но он всё равно описывал для него всех рыцарей, с которыми столкнётся завтра; их возраст, сильные стороны, броню и оружие. От этого глаза Тириона загорались так же, как раньше, и всякий раз он горячо убеждал Джейме, что тот обязательно победит. В последний раз братец был в Гавани на свадьбе Серсеи, и Джейме выиграл и тот турнир: только это и отвлекало его от проклятого мучения. Теперь всё поменялось, конечно. Тирион вытянулся по меньшей мере на пару сантиметров с тех пор, как Джейме виделся с ним, когда приезжал на Утёс полгода назад. Ему двенадцать, а двенадцатилетние мальчишки растут — даже Тирион. Впрочем, он еще достаточно мал, чтобы Джейме мог подхватить его и хорошенько покрутить в воздухе, как сделал сегодня, когда они встретились около Красного Замка: оба они задорно хохотали, прежде чем успели разойтись и выпрямиться, как подобает, под ледяным взором их отца. Тирион тогда залился краской, быстро прогнав с лица улыбку. Стоит прекращать эти объятия, думает Джейме, скоро они будут скорее смущать его, нежели радовать. Есть и другие приметы того, что его братец растёт, и вряд ли они так же приятны Тириону, как небольшие изменения в росте. Нетрудно заметить неровности на коже, россыпь прыщиков, проходящую ото лба до уголков рта. Для него самого это зрелище должно быть неприятным, некомфортным, в этом сомневаться не приходится, но в Джейме это будит какое-то смутное и неизведанное чувство — он лучше всего помнит младшего брата с мягкой кожей и по-детски пухлыми щёчками. Он не видел Тириона почти год, с самого начала войны, а когда Серсея вышла замуж, наконец был рядом с ней. У королевы не то чтобы было много возможностей вернуться на Утёс Кастерли, а у Тириона, — до настоящего момента, — приехать в столицу. Большой турнир по случаю рождения наследного принца: самое время для праздника, конечно, особенно если вышеупомянутый принц — твой племянник, а королева — родная сестра. Так почему Тириону не приехать? Это и его семья тоже, а для семьи это день славы. Когда Джейме, пронесясь через ристалище, провозгласит сестру королевой любви и красоты, вся семья будет горда. Впрочем, случись выиграть кому-нибудь другому — он, без сомнений, тоже провозгласит ею Серсею. В конце концов, она леди-мать принца. Весь час они только и делали, что говорили о рыцарях и мечах, если забыть о паре вопросов, которые он задавал Тириону (ответы были даны мельком и мгновенно возвращали тему разговора к Джейме). Как дела дома? Ничего, пойдёт, я много учусь. Чему именно? Всему понемногу, я не стану тебя утомлять. Как дела у отца? Мы с ним едва видимся, он тоже занят. Лучше расскажи мне про турнир, Джейме. Джейме опасается момента, когда разговор перейдет на ребенка, но как этого избежишь? — Он милый, правда? Малыш Джоффри? Хотя он и чихнул на меня. Серсея не собиралась давать Тириону ребёнка, этого даже Джейме не позволялось, но Роберт хвалился малышом всем подряд, гордый, будто сам его сделал. Он и впихнул свёрток в руки Тириону, не видя (или только делая вид) угрожающих взглядов Серсеи. От чиха Тирион хихикнул и счастливо уставился на ребёнка, и это был единственный раз, пожалуй, когда Джейме был за что-то благодарен Роберту. — Он похож на тебя, — у Тириона светлый, невинный голос, но в глазах сверкают бесенята. Он знает, а может быть, всегда знал? — Тирион, прекращай. Рука падает на сутулое братское плечо и легонько сжимает. — Он похож на Серсею, — поправляет Джейме. Тирион фыркает: — Да ты что? Не знаю, он такой милый и крошечный. — Знаешь ли, ты тоже был милым и крошечным в детстве. — Как скажешь. — Был-был, я-то помню. Он помнит, как рассказывал матери о всех играх, в которые они с Серсеей возьмут малыша, как будут одевать его, словно куклу, а позже научат лазать по деревьям. Саму мать он не помнит — только чувство всепоглощающей пустоты, когда её не стало. Каждый вечер они с Серсеей и отцом сидели в зале за ужином, не говоря ни слова, слушая завывающий плач Тириона из своей колыбельки. В скором времени отец обустроил ему другие покои, упрятанные достаточно глубоко в Утёсе, чтобы его было вовсе не слышно. Иногда Джейме навещал его. Он не походил ни на одну из кукол Серсеи, но ножки и ручки у него были крошечные; он хватался пальчиками за запястье Джейме и тянул к себе в рот, словно намеревался поцеловать, и только тогда прекращал плакать. Он много думал о тех днях: и в последние месяцы, когда ребёнок рос у Серсеи под сердцем, и особенно — в этот страшный, последний день, пока Серсея кричала и кричала, и истекала кровью, и сжимала его руку так крепко, что следы от её ногтей тянулись до самого сгиба локтя. Это было сродни худшему его кошмару, он так боялся, что она умрет, оставив его одного. Когда всё кончилось, она посмеялась над его страхами: это не самые сложные роды из тех, что принимали в этом замке, а она была достаточно сильна, чтобы выдержать. Были у него и другие переживания, вроде тех, где он боялся, что она перепутала луны и малыш родится копией Роберта, хотя Серсея клялась, хотя она спала только с ним, так что он знал наверняка, что ребенок его. И всё же в день, когда он родился, Джейме даже не думал на него посмотреть — не сразу. Перед его глазами были только окровавленные простыни, пока повитухи не взяли его, чтобы обмыть, и сказали — это мальчик, и Серсея сказала — да, о боги, да, и улыбнулась, хотя кровь еще шла. Она была такой красавицей в этот момент. Когда малыша помыли и вернули в руки матери, Джейме увидел золотые пёрышки волос, как и обещала Серсея. Имя Джоффри она выбрала задолго до родов. — Что, если будет девочка? — спросил Джейме один раз. — Может, стоит назвать её в честь нашей матери. — Нет, не будет. Я чувствую, что это мальчик. Знаешь, Роберт то же сказал — только о своей матери, а не о нашей. Я не стану, конечно, я её в глаза не видела. Всё равно будет мальчик. Это, впрочем, оказалось временным увлечением, потому что Роберт оставил всё, связанное с ребёнком, в руках Серсеи. Как и Джейме. После рождения он меньше думал о пустоте и тишине, и больше — о маленьких тирионовских пальчиках, о разных глазах, с любопытством скользящих по Джейме (у Джоффри-то оба глаза зелёные, конечно). Он рад увидеть брата. Сложно поверить, что тот малыш теперь почти взрослый мальчишка с прыщами и заумными выражениями, но взгляд у него все тот же — сразу доверчивый и любопытный. Иногда даже слишком. Джейме думает, что польстил ему разговорами о детстве, потому что Тирион дергает уголки губ в застенчивой улыбке. — Расскажи мне уже, про что ты читаешь, в конце концов. Обещаю, что не стану скучать. Если все время говорить про турнир, завтра будет ощущение, словно я уже выиграл, а что в этом весёлого, правда?