Сотни лет знакомства, тысячи лет ожиданий.

У Лю Цингэ мир переворачивается с ног на голову. А может с головы на ноги. Единственное, что обидно, так это то, что происходят эти перевороты, пока он, легендарный Бог Войны ордена Цанцюншан, ослабший после отклонения ци в пещерах Линси и пронзённый Чэнлуанем, своим же собственным мечом (позор-то какой), лежит в руках Шэнь Цинцю. В руках своего главного соперника, врага, конкурента. Только там почему-то слишком тепло и уютно. Шэнь Цинцю пытался его спасти. Шэнь Цинцю. Пытался его спасти. Шэнь Цинцю пытался его… Это ещё надо переварить. Его ядовитый шисюн, развратный шисюн, порочный посетитель борделей шисюн, вместо того, чтобы воплотить в жизнь угрозы убить своего шиди получает тяжелые ранения. Чтобы он, Цингэ, выжил. Глупость какая-то. Получается, Лю Цингэ совсем его не знал? Получается, да. Получается, никто не знал? Получается, да. Ему вдруг даже стыдно стало, что когда-то он сам и растрепал всем, куда Шэнь Цзю всё время отлучается. Чести это Цинцю не делает, лорд Байчжань все равно будет считать, что весенние дома – не место для прославленного заклинателя. Но что-то заставляет смутиться. Получается, Лю Цингэ совсем не понимал Шэнь Цинцю? Получается, да. Если подумать, то Цингэ всегда его выделял. Владыка Цинцзин, ещё не приняв имя Цинцю, привлекал его взгляд. Цингэ хотел считать себя ему, высокомерному и заносчивому себялюбивцу из знатной семьи (а может это в корне неверно?), достойным противником. А так получилось, что Цинцю стал в секте нелюбимым полуизгоем. И Лю Цингэ к этому руку приложил. Упс? — Шэнь… шисюн? — голос охрипший, почти неслышен. Шэнь Цинцю красивый. То всегда было понятно. А теперь, наблюдая за этим прекрасным лицом вблизи, Цингэ вдруг понял, что никого красивее на свете не видел. И почему его змей-шисюн вдруг выглядит таким грустным? Почему вдруг у него в глаза словно слёзы стоят? — Безмозглый шиди, — и знакомое обращение впервые не кажется грубым. Какая-то неприятная горечь только остаётся. Меч у Цингэ до сих пор в животе. Ханьфу Шэнь Цинцю уже, наверняка, кровью пропиталось. Цингэ даже удивляется, что кто-то столь чистоплотный не спешит избавиться от источника грязи. — Шэнь… шисюн… мы ведь… ещё встретимся? — Надеюсь, нет, — выплёвывает Цинцю, и Лю Цингэ слышит в голосе выдающую страшего боевого брата с потрохами дрожь. — Пообещай, что встретимся, — так уверенно. Второй шанс. Чтобы узнать Шэнь Цинцю. Чтобы стать достойным Шэнь Цинцю. Не какого-то там звания или кодекса чести. А Шэнь Цинцю. Чтобы быть с ним рядом. Шэнь Цинцю не может обещать. Потому что у маленького мальчика-раба с именем девять проблемы с доверием, ещё с того времени, когда его старший брат, добрый дурачок Ци-гэ, седьмой раб, пообещал спасти его из особняка Цю, а потом погиб. И на его место пришёл другой, более взрослый и вечно извиняющийся перед девятым лидер горной секты Цанцюн. На место Юэ Ци пришёл Юэ Цинъюань. Шэнь Цзю, впрочем, тоже умер. Шэнь Цинцю занял его место. Шэнь Цзю не может пообещать. Шэнь Цинцю, к сожалению, тоже. Потому что почти все повадки девятого перенял и впитал. Но он смотрит на Лю Цингэ, умирающего, с каждой секундой становящегося всё холодней, и дрожащими губами произносит: — Обещаю, шиди Лю. Обещаю. Лю Цингэ, кажется, первый и последний, кто видит Шэнь Цинцю плачущим. Но он никому не расскажет (он ведь умирает – кому рассказывать?). Даже в следующей жизни. Лю Цингэ закрывает глаза. — Тогда не прощаюсь. Ци больше не течёт яростным потоком по меридианам. Мёртв.

***

Олег в семь лет уже разочарован в этой жизни. Не Олежек, как ласково называла мама. Олег. Олежек умер тогда, год назад, в автокатастрофе. Остался только Олег. По-русски разочарованный в бытие. Ну, во-первых, он в детдоме. Во-вторых, друзей у него нет. Жизнь не удалась. Можно было бы поплакаться. Если бы было кому. Олегу, как только он порог детского дома переступает, начало казаться, что что-то должно произойти. Что-то, что он ждёт всю свою жизнь. Но это нечто всё никак не приходит. Падла такая… А ещё он дерётся со старшими. Ну точнее его избивают, когда Олег не успевает убежать. А успевает он почти всегда. Олег шустрый. И даже пару раз в секцию бокса ходил. Папа водил. Но сейчас эти воспоминания таки блёклые. Будто их не было, а сам он спал все эти годы и сейчас только проснулся. В день, когда нечто всё же пришло, его догнали. И с детской жестокостью избили. Именно избили. То даже дракой назвать нельзя. Видит Бог, Олег старался, как мог, но шестеро на двух… Ну это прям нечестно. Абсолютно нечестно. О честности у него есть определённые понятия. — Я не буду пластырями делится, — выплёвывается рыжее недоразумение с лохматыми длинными волосами в вылинявшем фиолетовым свитере с совой. Весь такой из себя колючий. — Нужны мне твои пластыри, — фыркает Олег, наблюдая, как мальчик прячет царапину на щеке голубой полоской. Он клянётся себе, что отомстит когда-нибудь. За то, что его вот так вот, как жалкого кутёнка, завели в переулок и избили. Просто потому что он новенький. — А чего они на тебя взгрелись? — Волосы, «как у девчонки», — отвечает недоразумение, собирая разбросанные по асфальту листочки. — И рисую «голых баб». «Голыми бабами» оказались репродукционными Венерами Боттичелли. Ну так недоразумение объяснило. Сам Олег бы не догадался. — Зовут-то тебя как? — Сергей, — гордо бросает, застёгивая рюкзак. Тоже фиолетовый. — Олег. Сергей вскидывает бровь и смотрит сверху вниз на сидящего, облокотившими на стенку, нового знакомца. Олегу показалось, будто он с самого своего рождения ждал этой встречи. — А мне что-нибудь нарисуешь? Пластырями недоразумение – ныне Сергей – поделилось. Пиздёжник. И пошло-поехало. Они даже не заметили, как Сергей стал Серым, Олег – Волче. Жизнь в детдоме текла своим чередом. Даже сносной стала. Серый и Волче жили в мире. Иногда дрались. Потому что избивать их было больше некому – старшаки съеблись кто куда: по армиям, университетам, своим дерьмовым бесплатным квартирам. Прелесть. Заебись. Но драки были только по любви дружбе. — Шлюхан ебучий… — шепчет Олег, садясь за их излюбленную парту. Опять два. — В рот я ебал эту физику… Серый, сучёныш, даже ведь не поддержит. Он-то физику понимает. И Альберт Эдуардович — даже имя какое-то пафсоное, такие только у физиков бывают — является одним из тех немногих индивидов, с которыми Серёга ладит. Паршивый день! Серый морщит нос, очевидно собираюсь сказать что-то в защиту любимого учителя, но, увидев недовольную рожу Олега, почему-то передумал и устало спросил: — Следующим?… — Физ-ра, — довольно произносит Олег, зная, что там он уже точно будет лучшим. Серёга страдальчески вздыхает и тихо стонет. Когда они впервые целуется, Олегу кажется, что он вот этого вот ждал сотни лет. — Серый… я… — Заткнись, — раздражённо шепчет Серёжа и сам затыкает своими же губами, срывая ещё один поцелуй. Олегу кажется, что он когда-то всё потерял, а теперь вновь обрёл.