«Who will see the beauty in you life? And who will be there to hear you when you call? Who will see the madness in your life? And who will be there to catch you if you fall?»
Это безумие. Чистой воды помешательство. За столько лет он не знал такого тёплого щемящего чувства за грудиной, а теперь оно ломает ему рёбра едва ли не буквально. Андерс и сам был бы рад, окажись эти слова самой простой, безобидной метафорой. Но они обросли зеленью, обвив его кости — прямо под мышцами ощущался их рост. И всё его тело сводило судорогой, стоило Андерсу увидеть этого несносного мальчишку пред своими глазами. «Глупец, дурак!» — укорял он себя за свою душевную слабость. Нельзя так зависеть от других. Его чувства для других — это огромная привилегия. А этот — что и говорить! — не меньший глупец не принимает этот щедрый дар. Дьявольская боль сжирала его с потрохами от осознания этого. Но за кривой ухмылкой глушится крик, а в глазах высыхают слёзы — быстрее, чем удаётся подавить в себе это зловредное чувство. Но до чего оно приятное… Жгучее. Подумать только. Любовь так мучительна. Потому что ты сам же и даёшь ей расти, пленённый ею. И губишь себя, губишь. Губишь себя любимого во имя другого. Такого же близкого и неотъемлемого, такого же…Любимого.
Но ведь так не должно быть, верно? А ещё она внезапна и крайне несговорчива. Только вчера Андерс лицо воротил от его знаков внимания. Но какая перемена заставила его вернуться к Хенрику мыслью? И что за мысль вызвала душераздирающий вихрь в его голове и стремительную поросль в теле? Что посадило в нём это губительное семя и дало ему взрасти? Не эта ли улыбка стала для него солнцем, а голос — живительной влагой? Тогда, казалось, было проще лишить себя его общества и перекрыть себе кислород во благо.Но чьё?
И кто б мог догадаться, что оно уже пустило корни?..
В какой же момент всё так резко перевернулось с ног на голову в его жизни, мыслях и даже теле?.. Андерс пытался припомнить. Когда его сердце выпустило первый кровавый росток, заставивший свет в глазах померкнуть от жгучей боли?.. Когда у него вошло в привычку сминать рубашку на груди в попытке сдержать стон?.. И Андерс вспомнил. Это был тот день, когда Хенрик сказал ему, что теперь встречается с девушкой. Да. Он опоздал. Он слишком медлил с признанием. Он так привык к неспешному развитию событий, что совершенно не успевал за течением жизни, а тем временем мирное течение превратилось в шторм. Вода окрасилась кровью, а день сменился ночью бессчетное количество раз. Всё стёрлось в один невнятный миг и перестало иметь значение, когда он понял, что его буквально заменили. Не стали долго ждать ответа. Что ж. Стало быть, не такими уж и сильными были эти чувства. Теперь же ему стало тяжело передвигаться самостоятельно, и он ощутил себя ещё более беспомощным и зависимым. И эта зависимость была от (из-за) него, от (из-за) этого дурака! И вместе с ней росла прожигающая нутро самоненависть и презрение к своей слабой натуре. Нет. Ему не нужна помощь. Он не нужен Хенрику. Они ничего друг другу не должны. Не должны же? Тогда почему Андерс сидит у телефона посреди ночи, не зная сна, и силится набрать заветный номер? Аж в пальцах зудит. И под ногтями эта дрянь проросла… Тонкие ростки, как венки, виднеются под бледным светом фонаря. Было бы легче, если бы Хенрик стал к нему холоднее. Стало бы ведь?.. Но Хенрик словно забыл обо всех признаниях, нежных и как бы случайных прикосновениях, о жадных взглядах. Словно они всегда были лишь друзьями друг для друга. Назойливый датчанин вдруг перестал торчать дома у Андерса по выходным. Теперь он приходил к другому, какому-то чужому человеку, говорил с ним, и теперь на этого чужого человека смотрел тем самым взглядом.Дождался?
Нет. Нет, нет, нет. Это было к лучшему. Сожалеть не стоит. Боль пройдёт, а вместе с ней и эта загадочная болезнь, от которой ломит кости и свербит в сердце. Андерс и продолжал жить, волоча с собою каждый день неподъемное бремя — смысл жизни, чувство любви и зелёную рассаду, которая вдруг стала пробиваться сквозь его нежную кожу, испещряя её повсеместно ранками и гематомами. Но Андерс мужественно и самоотверженно терпел. Он не хотел влетать в чужую жизнь и рушить её, как однажды сделал этот придурок. Хенрик же без него справляется, верно? Так что лучше тело одного незадачливого норвежца станет заросшей могилой его собственной тайны. А пока он будет воплощением своей же собственной глупости и будет поглощать её горькие плоды в одиночку, прячась ото всех, как вор. Прикрывая свежие алые рытвины рукавом свитера, или наматывая на шею шарф. Не по погоде, ну и что же? Никому не должно быть до него дела.Он сам справится.
Но тот день, когда он, к своему бессильному ужасу, осознал, что он не вечен, настал, и он понял, что больше нет у него сил молчать. Но и говорить с каждым днём становилось всё труднее и труднее. И пальцы его — бледные, трясущиеся — снова потянулись к телефону. Ибо сил сходить в ближайшую булочную, где и работал Хенрик, у него тоже не осталось. Тем временем вечерняя смена Хенрика близилась к концу, и после уборки на кухне он вышел покурить на задворки. В сумерках вспыхнул огонек сигареты. Хенрику казалось, что он сумел бросить эту привычку, но в последнее время почему-то сигареты заканчивались всё быстрее. Хотя всё в его жизни наконец стало успокаиваться, ведь так?.. Странно. Хенрик тряхнул головой, прогоняя опасные мысли, и выдохнул сизый дымок. Вдруг в кармане завибрировал телефон, стоявший на беззвуке в рабочее время. Снова Эми?.. В последнее время она стала как будто назойливее, и Хенрику не хотелось отвечать. Он достал телефон и уже хотел нажать на отбой, но на экране высветилось другое имя. Имя, которое он ещё не успел забыть, и потому он, не раздумывая, принял вызов. Но мимолётная радость на его лице исчезла в следующую же минуту. — …Алло? Андерс? Ты чего молчишь? — В трубке слышалось только хриплое дыхание, и Хенрик обеспокоенно нахмурился. — Что-то случилось?.. А Андерс и не знал, что сказать. Случилось так много, а выцепить хоть что-то, что могло бы кратко и ёмко описать, не получалось. Как порой нужны слова, но не те, какими мы владеем. Нечто более глубокое, недвузначное. Как осязание, как взгляд. Думая над словами, разбирая их ворох в голове, Андерс набрал в грудь воздуха и замер — что-то перекрыло ему дыхание. Он побледнел. — Эй? — Хенрик отнял трубку от уха и в недоумении посмотрел на экран. — Что за… Может, он по ошибке на вызов нажал? Но его телефон препротивно задребезжал, как при воспроизведении чего-то очень громкого и мощного — то был надрывный громкий кашель с судорожными хрипами, и внезапно — звук падения. Связь прервалась. Хенрик уронил сигарету, кинувшись обратно в булочную, схватил с вешалки куртку и, перекинувшись парой слов с пекарем-начальником, вылетел из дверей и рванул к своему потрепанному мопеду. Он усмехнулся: от рефлексов так просто не отделаешься. Андерсу всегда стоило только кинуть взгляд, и Хенрик понимал, о чем он безмолвно просит. И всегда выполнял просьбы, словно дрессированный. Так и сейчас его сердце, поняв, что Андерс нуждается в нём, тянуло его к знакомому дому. И чем ближе становился этот понурый, но аккуратный красный домик у самого порта, тем тревожней становилось Хенрику. Чаек, которых Андерс так любил кормить, не было, и вместо шумного гвалта датчанина встретила гнетущая тишина и полный штиль. Лишь в саду едва качались сорняки и осыпавшиеся кроны. Мутное окно под прикрытыми ставнями… Что же это, в самом деле, такое?! Оставив мопед у калитки, парень быстрым шагом пересёк сад и поднялся на крыльцо. Звонок не работал, и Хенрик с силой постучался в дверь: — Эй, Андерс, это я! Не получив ответа, он достал телефон, набирая номер друга. Где-то в глубине дома едва различимо послышалась трель, оборвавшаяся после последнего гудка. — Черт!.. — Хенрик беспомощно огляделся, думая, как проникнуть в дом. Андерс услышал его голос сквозь сипы и тщетные попытки перевернуться на спину, и ему как будто на мгновение стало легче. Он даже смог дотянуться до телефона и кое-как набрал смс: «Запасной ключ под ковриком». И Хенрик, увидев сообщение на тренькнувшем смартфоне, быстро нашёл ключ, отпер дверь и ввалился в тёмный коридор. Здесь почему-то так непривычно и неуютно пахло пылью и сыростью, словно в заброшенном доме. — Я уже тут! Ты в гостиной? — По тяжелому дыханию Хенрик быстро отыскал Андерса и упал на колени рядом, приподнимая его голову. — Боже, да ты на себя не похож… И это было правдой. В его руках Андерс принялся вяло трепыхаться, точно рыба в сети, откашливаясь, но не находя в этом облегчения. Он едва находил в себе жалкие пузырьки кислорода, чтобы вдохнуть, и каждый раз это отражалось на его бледном лице гримасой боли. Его руки — эти иссохшие руки с пергаментной кожей — тянулись к нему. На растерянном лице Хенрика отразился страх; юноша осторожно обхватил его руками и прижал к себе: — Дыши осторожно, медленно. Сейчас я вызову врача… От излишнего стеснения в груди Андерс оттолкнул Хенрика и издал надсадное, едва различимое сквозь хрипы: — Я… не могу… дышать… — У тебя такой страшный кашель, почему не говорил раньше?!.. — взволнованно отчитывал его Хенрик, набирая номер скорой и придерживая голову Андерса. — Сейчас, сейчас… — бормотал он, прикусив губу. Откашлявшись, Андерс замер, глядя, как Хенрик торопливо нажимает на кнопки; слушая, как сбивчиво, почти криком объясняется с диспетчером скорой, и внутри у него потеплело. Лёгкий воздух над теплым морем — и вот он вздохнул было с наслаждением… Как тут же схватился за грудь с остекленевшими глазами и приоткрытым ртом. — Что я могу сделать?.. — с отчаянием спросил Хенрик. — Это астма? Аллергия?.. Простуда?.. Боже, держись, дыши… Осторожно подняв Андерса, Хенрик уложил его на диван и, провозившись несколько секунд с затвором окна, распахнул створки. Свежий воздух ворвался в затхлую комнату, заставляя пыль танцевать под светом лампы. А упрямый норвежец остервенело пытался освободить грудь, царапая и без того багровую шею. Он с трудом сорвал с себя рубашку, и тогда Хенрик увидел на его теле цветущие тут и там синяки, странного вида раны — совсем небольшие, но и на царапины они не были похожи. Но больше этого пугали только бугорки на руках — будто вены, но на ощупь такие плотные и… болезненные? Андерс коротко шипел. — …Что это? Почему ты молчал?! — вскричал Хенрик и опустился на колени рядом с диваном, мягко убирая с бледного вспотевшего лица прилипшие локоны, вглядываясь в потемневшие, лихорадочно блестящие глаза. — Что же с тобой стало… Он боялся даже притронуться к его изувеченному телу, чтобы только не причинить больше боли. Но Андерс не ответил. Только улыбнулся. Но эта слабая улыбка так странно смотрелась на его изможденном лице. Он кряхтел, и грудь его подымалась так незаметно, что Хенрик в какой-то момент испугался, что его дыхание остановилось. Однако Андерс продолжал лёжа взирать на него в ожидании помощи, всё так же загадочно улыбаясь. Теперь он был не один. Сжав губы и прикусив нижнюю, датчанин протянул руку и мягко положил ее на светлые спутанные волосы. Крупная тёплая ладонь осторожно проводила по волосам, даря утешение и чувство безопасности… Хотя Хенрик старался не смотреть ему в глаза, Андерс видел на его лице ужасную обеспокоенность, отчего на душе и сердце становилось легче. Всё-таки его не выкинули из этой большой бескорыстной души.