И когда метель запоёт колыбельную…

      Зализывать раны в одиночестве всегда легче. Без чужих люботных глаз, фальшивых вздохов сочувствия или, хорошо скрываемого, злорадства. Никто не видит твою слабость, никто не лезет в душу, расковыривая и без того саднящие раны, никто не знает, что внутри. Мысли могут спокойно блуждать в голове, зарываясь в собственные могилы, порой, всё же, царапаясь внутри свинцовых гробов самообладания. Возможно, это уже давно мёртвое тело, пустая оболочка собственного я, не наполненная ничем, кроме неизбывной тоски и разочарования.       Тонкие пальцы вновь сминают фильтр сигареты, так и не коснувшейся искусанных губ. Лёгкие не заполнил разъедающий дым от первой затяжки, не царапнуло горло противной горечью. Горечи и так хватает на кончике языка, то и дело приходится его прикусывать.       Сквозняк лижет босые ноги, заставляя переминаться, но не возвращаться, в одинокую холодную постель, отсыревшую без живого тепла. Россыпь мелких мурашек пробегается по бледной коже, вынуждая кутаться в наброшенное на плечи одеяло сильнее, зябко ёжиться.       Осень разгулялась не на шутку. Раннее утро оделось в шаль тумана, застилая сельские окрестности, скрывая одинокий фонарь тёплым светом раскидывающий тени, крыши домов и дымящие трубы. Сейчас бы и самой подкинуть поленья в, успевшую остыть за ночь, печку, но выбираться в сени совсем не хотелось. Не хотелось искать на ощупь испачканные джинсы и скинутые ботинки под кроватью. Белая стена скрыла, танцующие на ветру, деревья с золотыми серёжками листьев, размытую дорогу, походившую на одну сплошную лужу, пересекавшую улицу, покосившиеся домики. Это ли не дарит людям спокойствие, с ноткой лёгкой ностальгии?       Отнюдь. Вдали лаяла собака, завывая свою одинокую песню. Не то жалуясь на, пронизывающий до костей, холод, не то на пустую миску, не то на отсутствие внимания хозяина. Хотелось самой подхватить эту мелодию и завыть, выпуская пустоту внутри себя наружу, в надежде наконец избавиться от неё. Но она лишь сильнее липла к грудной клетке, впиваясь своими маленькими когтями, не давая спокойно вздохнуть.       Хотя, может боль по телу исходит от синяка, сливовым пятном залёгшим под рёбрами, крадущим каждый вздох и сковывающим каждое неосторожное движение. Подушечками холодных пальцев Белова нырнула под ткань футболки, оглаживая горящую кожу, с шипением выпуская пар воздуха. Чёрт! Угораздило же так глупо проявить невнимательность, рассыпать бисером ошибок бдительность.       Непростительно! Невыносимо. Внутренний голос давил на виски, зачитывая нравоучения, заставляя потупить взгляд, как провинившуюся школьницу, притащившую то ли блохастого котёнка против воли матушки, то ли жирного лебедя алым узором на белых страницах.       Куда делось то, чему обучали? Почему забылось главное правило: не возвращаться дважды в одно место? Бездумный взгляд устремился в одну точку, словно ответы лежат на, покрытом мелкими каплями, стекле.       Пару лет назад этот же покосившийся домик на окраине стал временным пристанищем. Укрыл не только от завывающей волком вьюги, но и от внутренних демонов. И сейчас только в этих стенах, чувствовалась безопасность, отдающая гулким эхом прошлого…

***

      Стёкла опасно потрескивали от, бушевавшей за окнами, февральской метели. Непрошеной гостьей она стучала в двери, заметая низкое крыльцо, пробивалась через щели, медленно заполняя собой небольшую комнатушку. Спасал, поедающий поленья, огонь в печке, танцующий голодными языками на сухой древесине, жадно требующий ещё и ещё пищи. Два тонких колючих одеяла да свитер на два размера больше, который Елена позаимствовала на ночь. Согревал и мужчина, метавшийся под боком в беспокойном сне, сам не уступающий жаром пламени.       — Тише, Джеймс, тише. — Приходилось придерживать его, не давая упасть с кровати, снова и снова поправляя сползающие, пропитавшиеся кровью бинты. Иначе раны откроются, а выведенные до ювелирной работы швы разойдутся. Вторые сутки костлявая старуха мёртвой хваткой держала солдата в плену, лишая всякой надежды выкарабкаться. В груди невольно щемило от нарастающего беспокойства, а голос едва заметно охрип от застрявшего кома в саднившем горле.       — Ты же не оставишь меня… — шёпот срывается с обветренных губ. Тонкие пальцы касаются лба, убирая прилипшие к, покрытой испариной, коже пряди тёмных, отросших волос.       Ради этого мужчины из раза в раз сжигались мосты, скидывались оковы прошлого и настоящего, приводя к точке невозврата. Ноги сами неслись в любую точку мира, Богом забытые места, стоило призрачной весточке напомнить о существовании самого «везучего» человека, которому позавидует побитая собака во дворе, ехидно оскаливаясь. Лишь он способен словить шальную пулю, набить синяки, сломать пару рёбер разом, схлопотать сотрясение. Сжать зубы и скуля от боли, мелькнуть на радаре спустя дни, месяцы, года.       Давно стоило бы отпустить все грехи, хладнокровно облегчая его мучения, или вовсе отмахнуться рукой. Затеряться так же неуловимо, как он сам, а не носиться вокруг ошпаренной кошкой, со стойким терпением вытаскивая из паутины смерти. Матушка-Судьба скривила губы в улыбке, ядовито плюясь, обнажая кривые зубы. Сколько раз они бросали клятву не встречаться на перепутье дорог? Сколько раз нарушали её, оставив голос здравого смысла, подставив себя под прицел? Сколько раз зарекались и проклинали эту невыносимую тягу? Сколько раз…       — Белова… — хриплый голос обдал не хуже ушата ледяной воды, возвращая в реальность. Кривую. Насмешливую.       — Молчи, чёрт возьми, тебе нужно беречь силы… — шикнула шпионка, заставляя умолкнуть. Незамедлительно поднесла щербатую кружку к тонким, поцелованным бледностью губам, на которых даже на пороге смерти играет привычная усмешка.       — Моя Белова… — одними губами прошептал Барнс прежде, чем провалиться в глубокий, беспокойный, холодящий душу кошмарами, сон.       —Твоя, твоя Белова, солдат… — устало выдыхает шпионка, с осторожностью прильнув к боку, прислушиваясь к рваному, тяжелому дыханию. Хромые часы отрезали минуты истерзанной близости, готовя неминуемую разлуку. В печке потрескивал огонь, метель пела свою колыбельную, погружая невольно в царство сна.

***

      Рассвет золотыми нитями проникает сквозь задёрнутые, потрёпанные временем, шторы. В воздухе повисла дымка прохлады, хвойные ветви отпугивают тишину, царапая потрескавшиеся ставни. Солнечные зайчики зимнего солнца не согревают, но заставляют жмуриться. Прошла почти неделя с их встречи.       Бездумный взгляд перестал блуждать по комнате, пытаясь осознать, где он. Жар не терзал израненное тело. Солдат даже охотно спорил, не уступая заклятой подруге в словесной дуэли. Ворчал, недовольный своей слабостью и быстрой усталостью. Но оживал вопреки всему. Как и всегда.       Но вместе с радостью, в душе поселилась горькая тоска. Час разлуки переминался на пороге в сенях, покашливая ветром. Уже к вечеру диск солнца затянет серость неба, метель вновь заведёт колыбельную, заставляя искать спокойствия друг в друге.       Белова скидывает с себя одеяло, заметно вздрогнув всем телом от пронизывающего до костей сквозняка. Едва дыша, оставляет родные объятья, не оборачиваясь, иначе не сможет уйти. Останется на ещё одну ночь, как и он сам.       На носочках шпионка обходит комнату, кутаясь в собственную одежду, что за это время отдаёт чужим запахом. Внутри горит желание остановиться, склониться и оставить мягкий поцелуй на губах, запомнить вкус. Либо же и вовсе остаться, в очередной раз пытаясь сыграть с судьбой в опасную игру…       Непозволительная роскошь. Дверь в сенях скрипнула, едва не покидая проржавевшие петли. Ему не нужно открывать глаза, чтобы понять, она ушла. Вновь ускользнула, вернув его в строй, оставив на память смятую простынь и лёгкий шлейф духов…