Цвет смерти — розовый

И Диона словно бы состоит из изломанных линий. Линия судьбы разорвана на черточки и точки и пунктиром ведет замысловатый маршрут в неизвестность. Как мысли нарисованного персонажа в китайском комиксе: подразумевается, но не произносится вслух. Если бы она сама писала сюжет своей жизни, там бы не было ничего необычного. Все по плану обычной жизни, какую хочется обозначить счастливой. Дружная семья. Любимый человек. Хорошее образование. Приносящая удовольствие работа. Диона протирает стол несвежей тряпкой и думает, думает, думает. Мысли уносят ее в детство. В то время, когда все уже не было хорошо. Диона вспоминает керамические фигурки белого цвета, их нужно было раскрашивать самому. Диона помнит палитру белого листа, как она смешивает на ней цвета и получается грязь. И как она не решается коснуться грязной кистью белой формы. Белоснежная сова и лиса, они остаются белыми, когда осколками лежат на полу. Диона касается края и отдергивает палец. Белый окрашивается каплей красного. Диона помнит обитый черным гроб и белый цветок в русых волосах. Позже вечером она испуганно таращится в зеркало и дергает себя за волосы. Они похожи, и она похожа. Однажды и она также недвижимо будет лежать, не реагируя на мир вокруг. Это наивный способ побега, но когда Диона видит в школе старшеклассницу с малиновыми волосами, она отчетливо понимает, что делать. Отцу все равно. В школе смотрят сквозь ширму трагедии. Диона трогает пальцами неестественно розовые пряди и видит в зеркале кого-то другого, кого-то чужого, кого-то, кто смелее, рискованнее, увереннее в себе. Мир школы становится местом побега. Здесь другой мир, другие правила. Хорошо выученный урок и меткая фраза могут сделать тебя популярной. Диона смотрит сквозь доску и видит только мрак того, что будет вне. Пустые бутылки, мусор повсюду в комнате, насыщенный алкогольными парами воздух. Диона открывает окно и смотрит с высоты второго этажа во двор. Видит кошку, неспешно идущую под окнами. На глаза наворачиваются слезы, и Диона закрывает лицо руками, чтобы не видеть, не чувствовать, не ощущать. Не существовать. Баллов не хватает, друзья растворяются, словно и не было, а, может, и правда, не было никогда. Краска слезает с волос, обнажая русый пробор, и Диона хватает ртом воздух из окна и высматривает кошку, но ее нигде нет, а реальность, в которой нужно жить, остается. Она бесцельно бродит по улице, а потом, поддавшись порыву, идет на детскую площадку. Вечер, пустые качели. Ветер по щекам и мысли, как жить дальше, когда абсолютно не за что цепляться. Диона отталкивается ногами и летит вперед и на полметра вверх. Она хочет улететь далеко-далеко, в другой мир, где все как-то иначе, лучше, чем есть. На ней розовая пушистая курточка, купленная себе в средней школе. Она коротка в рукавах, но в остальном подходит. Диона смотрит на свои ботинки, на грязь вокруг и с какой-то неописуемой яростью вдруг понимает, что станет барменшей. Она не хочет прятаться от мира, который ее окружает, она станет его центром, она станет его дьяволом. Диона снова покупает розовую краску, надевает ободок с кошачьими ушами, красит губы розовым блеском и говорит самым милым и сладким голосом. Диона получает работу. Диона хочет смеяться от злости и ненависти. Диона улыбается и изучает меню самым внимательным взглядом. Принцы и принцессы проносятся вспышками огней перед ее взглядом. Богатые мажоры и скромные очаровашки, говорящие о книгах и космосе, науке и политике, предлагающие секс и пытающиеся нащупать сигарету не слушающимися пальцами, их пьяные голоса сплетаются в единый гул, пока Диона смотрит в пустые глаза напротив и повторяет коктейли. Отец молчит, и она тоже молчит. В ее комнате фотография мамы на обоях на уровне взгляда, пока сидишь за письменным столом, перемещается сперва в рамку на столе, а потом в ящик стола. Слишком больно, и эта боль не проходит. Диона пишет стихи и кладет в ящик стола к маминой фотографии. Красит волосы неизменно в розовый. Покупает новое серое пальто, в котором выглядит невыносимо взрослой. Она выкуривает первую сигарету зимней ночью, глубоко затягивается дымом, вбирает в себя аромат до последней затяжки. А потом выкидывает пачку в ведро. Диона разговаривает с посетителями ни о чем и обо всем и возвращается домой одна. В ее телефоне визуальные новеллы и приложение для чтения манги. Все принцы и принцессы превращаются в ее глазах в рабочий фон, и Диона уже не может вспомнить имена школьных приятелей. Когда он появляется, Диона не понимает, что это он. Она с безжалостным любопытством смотрит несколько секунд в рассекающий бельмо глаза шрам, а потом принимается за приготовление коктейля. Парень выпивает и просит еще. На нем неподобающе для зимы и приличий распахнутая до середины груди рубашка, на накинутой поверх куртке белый мех, запорошенный снегом. Когда парень заговаривает с ней, Диона впервые понимает, что не хочет отказываться от его внимания. И дело не в слепоте глаза и шраме, не в этой уязвимости, за которую цепляешься, а банально в голосе, который пробирает ее до мурашек. Диона никогда не верила во фразу «любовь с первого взгляда», но если бы ей кто-нибудь сказал про «любовь с первого слова», она бы поняла, о чем речь. Парень говорит так, что внутри Дионы бесперебойно лопаются мыльные пузыри, облепляя ее изнутри и заставляя ежиться от внутренней щекотки, прекратить которую можно только засунув свой язык парню в рот и никак иначе. Диона смотрит на его по-военному обстриженные волосы, на короткий ежик темных волос, на его шрам и думает, думает, думает только о том, как хочет засунуть свой язык ему в рот и больше ни о чем. В конце концов, это большая глупость, Диона, думает она, уходя с Кэйей из бара в неизвестность. И ты пожалеешь об этом уже завтра. И ты просто дура. Целуя этого израненного военного, она обещает себе никогда не спрашивать его о шраме и никогда не рассказывать ему о матери. И нарушает оба обещания. Когда он подбирается к ней, она требует «Говори», обхватывая его спину руками. И он, прижавшись, начинает заполнять пространство комнаты ничего не значащими фразами о ее красоте. — Нет, — неожиданно слышит свой голос Диона. — Расскажи мне о боли. Ее пальцы ложатся на его лицо, она откидывается на кровати, запрокидывает голову, смотря в темно-серый ночной потолок, освещаемый лишь светом уличного фонаря сквозь щель занавески, и шепчет «Я хочу узнать о боли. Ты ведь чувствовал ее». Кэйа на миг замирает, а потом приникает к ее губам. Поцеловав, шепчет в губы «Да», и Диона думает, что сейчас он расскажет ей про глаз. Но Кэйа говорит другое. «Больно, когда умирает отец, — говорит он, и Диона вздрагивает. — Когда брат и лучший друг отрекается от тебя — это тоже больно. Когда ты вынужден убивать, чтобы не убили тебя — это мерзко, подло и очень-очень больно». «Больно, когда перестает действовать алкоголь, и ты все это вспоминаешь. И мысли давят, и хочется сделать так, чтобы больно не было больше никогда, но вместо этого снова пьешь, — продолжает Кэйа. — А что боль для тебя?» Диона понимает, что ее лицо в слезах, и ее переполняет невероятной силы злость. Облокотившись на локти, она упирает взгляд в Кэйю. — Трахни меня, — рычит она, ненавидя себя в эти мгновения. — Хватит болтать! Кэйа усмехается, и ей хочется вцепиться ему в лицо, расцарапать, как кошке. Она сбивает рукой со столика у кровати ободок с кошачьими ушами, когда меняет позу, и он падает на пол. — Останься, — просит ее Кэйа позже. — Останься до утра. Я сварю тебе утром кофе. Диона уходит в ночи, хлопнув дверью, не беря деньги на такси. Добирается до спальни, игнорируя пьяный храп с кухни — отец заснул за кухонным столом — и долго и отчаянно ревет в подушку. Встреча с Кэйей все разрушила. Ее мир, сотканный из драм и страданий, смело ураганом его слов, и обнажилась зеленая равнина, засеянная цветами. В то время, как в вихре его мира крутятся смерть, боль и отчаяние под аккомпанемент из красивой музыки его голоса. Диона ненавидит Кэйю. Диона ненавидит себя. Диона влюбилась в Кэйю. Он не приходит неделю, не приходит десять дней, и Диона начинает думать, что он больше не придет, как он является, и глаз его закрыт черной пиратской повязкой, а на голове алый платок, завязанный, как бандана. Единственный глаз его смеется, и Диона не находит ничего другого, как сказать то, что у нее на языке. — Ты думаешь, это смешно? — Да, — кивает Кэйа. — Дай мне рома со льдом. Йо-хо-хо! — Дурак, — качает головой Диона, а потом, отвернувшись от барной стойки, кусает губы, чтобы Кэйа не видел, что она смеется. Он сидит на стуле перед ней и рассказывает ей о брошенном университете, об армии и о работе, которую он найдет в ближайшее время. — Может быть, к тебе в бар? — предлагает он. — Официантом? — Очень нам нужен одноглазый официант, — безжалостно припечатывает Диона. Кэйа наклоняется к ней через барную стойку и доверительно шепчет, как большую тайну: — Официантам обычно смотрят не в глаза, а на задницу. А у меня классная задница. Диона не выдерживает и издает рваный смешок. — Скорее вышибалой возьмут. — Братец и то оценил. Они говорят это одновременно, и Дионин смех застревает у нее в горле. Кэйа смотрит на нее, и синий глаз его — Диона только сейчас замечает, какой глубины у него эта синева — блестит искренним весельем. — Эй, ну по мне же видно, что я выбрал вилку, — выдыхает Кэйа. — Идиот, — Диона ставит перед ним его очередной ром и чувствует, как пылают щеки. Она рада, что он вернулся. Она ждала его. С тех пор они спят вместе регулярно, и Диона больше не выпытывает у него подробностей его жизни. То, что он рассказывает сам, она слушает, а новые вопросы не задает. Что это за светловолосый парень на фотографии в рамке в стеклянном шкафу? Что за ножны в углу комнаты? Как Кэйа, наконец, потерял глаз?! И что там с его «братцем»? Диона ни о чем не спрашивает сама, но слушает Кэйину болтовню по любому поводу. А он болтает обо всем подряд. О музыке. О статье из интернета. О том, что зима в этом году какая-то совсем не холодная, вот было дело в армии! — Мы тогда шли, и одежда на нас скрипела, — рассказывает он. — А вечером пытаюсь снять — не снимается! Задубело все. — Попросил бы кого помочь, — язвит Диона и взгляд косит хитрый: нравится его дразнить. — Я и попросил, — кивает Кэйа. — Мы тогда возле батареи сидели, а потом Дайн давай на мне ватник расстегивать. Почти расстегнул, и заваливаются офицеры, батарею назад требовать… В общем, отправили нас на улицу патрулировать в наказание за неуставные отношения. Дайн на улице мне ватник застегивал обратно… Диона смеется над его историями и забывает с ним обо всем, обо всей своей неудавшейся жизни. Растворяются и мама, и отец, и кривые дороги судьбы начинают казаться не такими уж отвратительными. Диона целует Кэйю, вставая на цыпочки, тянется к нему, обхватывает за шею и слышит, как гулко стучит в груди сердце — тук-тук, тук-тук-тук-тук, не уходи, по-жа-луй-ста. А в том, что он уйдет, у нее сомнений нет. Такие парни, как Кэйа, непостижимы и мимолетны, стремительно появляются и исчезают, не попрощавшись. Он в ее жизни всего лишь гость, и удерживать его смысла нет. Он не ее принц, потому что он вообще не принц. Его характер, его слова и поступки: его судьба — всегда двигаться вперед, в то время как она никуда уже не двинется, она застряла навсегда и тянуться к нему может разве что на цыпочках для поцелуя, не более. Так думает Диона, решая за двоих, потому что она привыкла решать за двоих, в конце концов. Отец не замечает ее влюбленности, она не говорит с ним о Кэйе. Она давно ни о чем с ним не говорит. Отец работает и пьет, Диона работает и спит с Кэйей. Наступает февраль, и Кэйа зовет ее на прогулку в ее выходной. Он выглядит смущенным и не шутит целый вечер. «Вот и все», — думает Диона, и сердце ее переходит на ускоренный темп, шифруя очередное послание. «Я-не-хо-чу-те-бя-от-пус-кать». Но сделать ничего нельзя, и Диона соглашается, и на прогулку надевает весеннее пальто, то самое, серое, в котором выглядит очень взрослой, и губы красит в бежевый цвет. — Ты замерзнешь! — восклицает Кэйа, видя ее в платье, торчащем из-под пальто, и его забота режет ее ножом. Она отталкивает руку с его алым шарфом и сердито требует: «Говори, что собирался. И я пойду». Кэйа смотрит на нее непонимающе, набрасывает длинный шарф на плечи и говорит то, что она совсем не готова услышать. — Ты хочешь стать моей девушкой? — спрашивает Кэйа. — Жить со мной, — добавляет он. — Если я тебе не надоел за эту зиму, может быть… мы… — он замолкает, просяще смотря на нее, и Диона, как и всегда в случаях, когда не знает, что сказать, говорит то, что крутится в мыслях. — Я думала, ты собрался меня бросить, — она произносит это удивленно, и Кэйа, снова снимая с шеи шарф, набрасывает его ей на плечи и притягивает ее к себе, потянув за края. — Диона, — выдыхает он. — Я не бросаю. Обычно все бросают меня. С губ Дионы срывается звук, похожий на хныканье. Она прижимается к его груди и стоит несколько секунд. А потом отстраняется и решительно задает все вопросы, что томили ее все это время. — Твой брат, — знаменует начало допроса она. — Расскажи о нем. — Его зовут Дилюк, — Кэйа поджимает губы. — И он не совсем мой брат. Его отец воспитал меня. Я приемный. Мы поссорились после того, как отца убили. — Убили? — вздрагивает Диона. — Мы считаем так, — кивает Кэйа. — Хотя официально это был несчастный случай. От отца Дилюку достался его бизнес, он руководит фирмой, связанной с производством и продажей алкоголя. — Алкоголь… — бурчит Диона и задает следующий вопрос: — Почему вы с Дилюком поссорились? — По личной причине, — уходит от ответа Кэйа. — А хотя… ладно. Из-за меня. — Что ты сделал? На щеки Кэйи пробивается легкий слой румянца. — Я уже говорил. Дилюк влюблен в меня, — признается Кэйа. — Я на его чувства не ответил. Мы здорово поругались, и… я бросил университет и ушел в армию. — А глаз… ты в армии ранил? — Нет, — отвечает Кэйа. — Фейерверк на празднике попал в лицо. Дилюк всю жизнь считает себя виноватым, но вот это точно был несчастный случай. Я ослеп еще в детстве. — Господи, — Диона обхватывает лицо Кэйи руками и жалобно выдыхает: — А у меня умерла мама. От рака. Расскажи о том парне с фотографии, — без перехода просит она. — Это Дайн, — улыбается Кэйа. — Друг детства. И служили мы вместе. — Ты дружишь с ним сейчас? — Он погиб, — произносит Кэйа и после паузы заканчивает: — Его убили в армии. А я убил тех, кто убил его. Расстрелял всех четверых. Был бы меч, прирезал бы. Мы с Дайном занимались фехтованием. Я берегу каждое воспоминание о нем. Больше тайн нет, нет ни одной, Диона это чувствует по тому, как резко перестало быть холодно, словно сама зима в это мгновение сдвинула календарь на двадцать шесть дней, и весна началась прямо сейчас, когда стих последний отзвук голоса Кэйи. — Я люблю тебя, — говорит Диона. — И если ты этого хочешь, то я буду твоей девушкой. Кэйа выдыхает пар, поправляет на ней шарф и улыбается. Диона думает, что все кривые ее жизни выгнулись в фигуру, которой на свете нет, чтобы привести ее в этот парк морозным днем в компании парня, чья судьба совершенно несравнима с ее. Какими же дорогами шел Кэйа, чтобы оказаться здесь рядом с ней… Диона высовывает кончик языка, и на него приземляется снежинка. — Я тоже тебя люблю, Диона, — с запозданием говорит Кэйа, когда она уже не ждет ответа. Диона облизывает невкусную помаду и тянется к его сладкоречивым губам.