Тройное убийство (это все — мы).

иногда жизнь разворачивалась так, что напоминала трагикомедию за пять баксов с уклоном в порно и психологию: дазаю захотелось потрахаться после трипл-килла, а потом они сбегали до гипермаркета за шваброй и обезжиривателем — оттирать кровь и сперму от новехонькой гарнитуры. у дазая вообще было полное отсутствие критического мышления с элементами нарциссизма и обыкновенного хамства — он всегда смеялся громче нормального, воровал американские газировки из автоматов, ел в метро и пугал детей в кружевных панамках. вроде, невыносимо, а вроде — превосходное сочетание со стремительно трескающимся миром. а ведь чуя еще даже ни разу не застревал в лифтах и не кидал фарфор с пятиэтажки — это все удивительно доставалось дазаю. дазай любил одеваться, как пубертатная малышка — фенечки, переводные татушки, звездные заколки, — и класть хуй на общество. на чую тоже — за крошечным исключением на трогательные поцелуи и забавы с любовью и романтикой. в общем — это даже мило. он как-то выбил ему огромного плюшевого пикачу в тире, а еще когда-то — написал его имя по буквам на ногтях («там должно быть две “u“, балбес», — расхохотался чуя — он был слишком расслабленным для чего-то сильнее. дазай запечатал их скромную романтику, лизнув его в челюсть). да, это было мило. юан как-то сказала: — ваши отношения — мечта семейного психолога, — чуя хихикнул. именно хихикнул — звук наравне со всхлипом, — и это было жутчайше. они красили друг другу ногти по пятницам и прошибали пурпурным девчонкам на каблуках коленки и затылки по вторникам — и дазай каждый раз ярко заражал своим прекраснейшим сумасшествием. он редко пьянел, но всегда блестел глазами, и всегда казался особо сюрреалистичным — аккуратно раздробленным на полутона. они трогательно лизались на продрогшем балконе в январе, и дазай поделился своей олимпийкой — такой очаровательнейший ненавязчивый флирт. а в ушах навязчиво звенело от психостимуляторов. в принципе, чуя считал себя порядочным гражданином, и даже — немножко — человеком. он всегда делился скидочной картой на кассе, не забывал пропуск на парковку, курил только на стеклянной площадочке перед бизнес-центрами и заходил в булочную через дорогу каждое утро. немного баловался наркотиками и убийствами и трахался по пьяни, но — в общем — да. был полноценной ячейкой общества. дазай больше катил на сутенера или того, кто похищает белых ребятишек на благо мироустройства. инфантильный долбаеб с проблемами с эмпатией. он с улыбкой отрезал пальцы, носил красную нить на правой руке, и из ребятишек предпочитал рыженьких. ну да, попробуй не влюбись, семнадцатилетний придурок, не пизди, что не повелся на улыбочки и поломанную привязанность. трагикомедия с уклоном в порно и психологию включала в себя склонность к мазохизму и суицидальные открытки на холодильнике между вьетнамских магнитов. квартира дазая была переполнена бдсм-штучками и поп-журналами. он засыпал под золотых девочек и действительно ел по утрам. и кусался изнутри вместо поцелуев. и это было мило. в первый раз чуя по-настоящему испугался суицидальных последствий суицидальных шуток, когда дверь оказалось открытой, а хрустальный дазай шутливо болтался под потолком. он пискнул, как крошка, и стащил его, подставив стремянку. было страшно, когда потерянный дазай сверкал голыми коленками и плечами в ванной. страх был липким и конфетным. чуя вцепился в его плечо и выпросил обещание не повторяться. глаза дазая блестели тусклее, — но он улыбнулся и фыркнул, и все было хорошо. они всегда останавливались на нейтралитете: чуя не говорил о будущем, дазай не резал вены — и было хорошо. дазай даже сказал когда-то, обкусывая сигарету вместо того, чтобы закурить: — давай не будем лезть в подростковые драмы и психотерапию, это делает наши отношения более человеческими, — и чуя согласился. ему целиком хватало собственных проблем. так что — это было неожиданно. так что — чуя даже испугался. у дазая ослепительно светились сливовые подтеки на шее. чуя сидел тихо, слушал ворчание холодильника и скрежетание вилки по пластиковой тарелке — дазай уверенно старался есть гречку. шумно было донельзя. в ушах навязчиво звенело от психостимуляторов. возможно, только сейчас стало поразительно видно, что у дазая просвечивают острейшие крылья-лопатки из-под кожи, гниют десна изнутри и жжется яркость под роговицей. он был настоящим воплощением девчонки-маниакальной мечты, утроенной кровавостью вечеров и легкими наркотиками. трагикомедия начинала крениться к драме. и это тоже было мило. но только для любительниц выплакаться по воскресеньям в компании швейного набора и ноутбука. дазай вылизал из него остатки отчаянности с поцелуем на ночь и сказал: — ты такой милый, чу. чуя сглотнул и разрыдался — только когда он скрылся за кривой гардеробной дверью, за которой ютилась спальня. в боли тоже была своя очаровательность, и чуя шмыгнул носом и хрустнул беленькой таблеткой радости. и правда — стало легче. и это было даже мило. только в ушах все нарастало. сердце на секундочку екнуло, чтобы подскочить в горло и затихнуть. чуя на пару смертельных исходов переборщил с дозой и зажевал отчаянные остатки арбузной жвачкой. трупную вонь отчаянно не перекрывало. он выбрался на лестницу швырнуть пару стеклянных тарелок из дорогущего юбилейного набора и схрустеть яблоко. такое нежное сумасбродство, чуя обнимал колени. трагикомедия с уклоном в порно и психологию стремительно менялась к плохой концовке. у чуи была звенящая тишина (наконец-то) в ушах, а дазай все-таки добрался до петли. (мы можем начать заново — ты и я!— и до самого хэппи-энда истощить запасы наших кошачьих жизней).