Лейтенант королевских ВВС Хан Соло совершил уже несколько боевых вылетов, но даже когда он самый первый раз поднялся в воздух на своём «Харрикейне», чтобы дать бой фрицам, он не чувствовал такого волнения, как в тот погожий летний вечер, когда, он это знал, решалась его судьба.
В его эскадрильи никогда бы в это не поверили, но в первые секунды пребывания в обществе родителей его девушки он словно язык проглотил, так что вся его отрепетированная речь пошла коту под хвост. Он даже не смог нормально их поприветствовать, пробормотав нейтральное «Сэр, мэм…», вместо того чтобы использовать нормальное обращение. Фамилия, которая так подходила Лее — «прогуливающаяся по небу», это было как раз про неё — приобрела совсем другое значение, когда речь зашла о её родителях.
Изменив своей привычке первым делом бросаться на самое непреодолимое препятствие, для начала Хан инстинктивно сосредоточился на её матери, неловко протянув ей скромный, но довольно красивый букет цветов. Приняв подарок, она тепло ему улыбнулась, и на секунду у Хана ёкнуло сердце — улыбка у Падме была совсем как у Леи. Кроме поразительного сходства с дочерью, в глаза сразу же бросалась её молодость. Если бы он встретил их на улице, он бы принял их за двух подружек — или, максимум, за сестёр. До войны Хан никогда не интересовался политикой (и сам голосовал на выборах через раз), так что женщины-политики для него были такой же диковинкой, как и пришельцы с далёкой планеты. Когда Лея сказала ему, что её мать — депутат палаты общин, он представил себе строгую немолодую даму в квадратном платье и с толстыми очками на носу, которая цитирует скучнейшие книжки про социализм и с пуританским ханжеством выговаривает юным девушкам, что используют слишком много косметики и ходят по вечерам на танцы. Падме Скайуокер, наверное, сама с удовольствием ходила на танцы, а в летнем платье тёплых тонов, что она выбрала для этого вечера, она была больше похожа на кинозвезду, чем на политика. Наверное, у неё до сих пор была куча тайных поклонников, подумал про себя Хан, и его мысль тотчас остановилась на полпути, будто резко стукнувшись о стену. В действительности, понял он, будь у Падме хоть тысяча ухажёров, они все уже наверняка лежат где-то в окрестностях Лондона с отрубленными головами.
Ветеран прошлой мировой войны, отставной офицер Энакин Скайуокер был из тех военнослужащих, с которыми Хан Соло предпочитал не иметь дела. Ему было всего сорок четыре года, но в его облике было что-то такое, что его старило, из-за чего он выглядел ровесником своей жены, хотя на самом деле он был младше её на пять лет. Несмотря на то что он был одет в штатское (из-за чего Хан в своей форме почувствовал себя немного не в своей тарелке), военная выправка угадывалась во всём — в безупречной осанке, отведённых за спину руках, бесстрастном строгом взгляде и плотно сжатых губах. Лея была совсем на него не похожа, и это было вполне понятно — они принадлежали к разным эпохам. Хан часто встречал ветеранов прошлой войны, и многие из них были отличными ребятами, с которыми, несмотря на разницу в возрасте, он общался, как со своими ровесниками. Отец Леи был явно не из таких. На своих широких плечах он носил не только память о мировой войне, но и всё славное прошлое Британской империи, со всеми его взлётами и падениями. Даже шрам, рассекавший его высокий лоб над правым глазом, скорее вызывал ассоциации с сабельной атакой, чем с пулемётной очередью. Хан не удивился бы, если бы разговор за столом он начал словами: «Помню, пошли мы войной против Махди…»*. Да уж, подумал он. И как меня только угораздило?
— Простите, правой руки не подаю, — отрывисто сказал Энакин, протягивая вперёд левую руку. К этому, конечно, Хан был готов. Краем глаза он заметил, что перчатка, которой было обтянуто запястье его правой руки, была пустой. Об этом Лея рассказала ему уже давно. Правую кисть её отец потерял на войне, незадолго до подписания перемирия. По тому, как она об этом говорила, Хан понял, что он так и не свыкся с этой инвалидностью. Правша по рождению, он научился всё делать левой рукой, но, видимо, не в его характере было мириться с подобным недоразумением.
— Конечно, я понимаю, — пробормотал Хан. Осознанно вызвав насмешки друзей, он всё же упросил их порепетировать с ним рукопожатие левой рукой, однако это не пригодилось: протянув руку ладонью вперёд, Энакин на секунду резко сжал его кисть и сразу же отпустил. Прикусив язык, Хан поймал себя на мысли, что это было самое сильное рукопожатие в его жизни. Да уж, не во всём он оказался прав — он уже очень хорошо изучил характер Леи, и теперь он видел, от кого она унаследовала свою железную волю.
— Что ж, вот мы и познакомились, а теперь прошу за стол, — улыбнулась Падме. — Люк просил его не ждать, так что с ним вы потом познакомитесь…
«Вот и отлично, мне пока и этих знакомств хватит», — подумал Хан и тотчас же поймал на себе лукавый взгляд Леи. Она словно прочитала его мысли, и это её явно веселило, так что Хан невольно почувствовал досаду. Вот будь она на его месте, ни за что не выглядела бы такой довольной.
Пока они рассаживались за столом в маленькой, но уютной столовой их лондонского дома (Хан знал, что у Скайуокеров был ещё и загородный дом, но сегодня, ради удобства всех заинтересованных сторон, они пригласили его в столицу), Падме рассказала, что Люк, двойняшка Леи, занимался организацией эвакуации лондонских детей. Хан знал, что многие лондонцы отправили детей в сельскую местность ещё прошлой осенью, когда началась война, но из-за отсутствия активных боевых действий со стороны Великобритании страх слегка смягчился, и многие дети вернулись домой. Теперь же, когда Франция пала и подписала капитуляцию, британцы со дня на день ожидали вторжения, и лондонцы опять решили отправить своих детишек в условную «безопасность». Хан сильно сомневался, что в этом был особый смысл. Он знал, что у фрицев хватит ресурсов, чтобы бомбить не только южное побережье, а поскольку крупные промышленные центры были рассыпаны по всей стране, удара можно было ждать отовсюду. С другой стороны, Лондон, как столица, а значит, символ всей страны, всё равно будет главной мишенью, так что, возможно, какой-то смысл в эвакуации всё же был.
Тема войны, раз затронутая, в эти дни оставалась главным предметом беседы всех британцев, и Скайуокеры не стали в этом отношении исключением. Как только они сели за стол, Падме сразу же принялась расспрашивать Хана о его службе. К её чести, она делала это деликатно, толково и ненавязчиво, так что он сразу же почувствовал к ней расположение. Конечно, они уже многое о нём знали — Лея определённо рассказала им, что он был сиротой, и вряд ли стала скрывать непростые эпизоды его прошлого. Впрочем, что-то подсказывало ему, что Падме, которая, в конце концов, защищала в парламенте интересы рабочего класса, и Энакин, который в двадцать два года стал ветераном войны и лишился руки (а с ней — и перспективы скорого трудоустройства), вряд ли стали бы корчить из себя снобов и морщиться, услышав историю выброшенного из приюта паренька, который около года бродяжничал на лондонских улицах. Об этом свидетельствовало хотя бы то, как они воспитали свою дочь.
Поэтому, почувствовав себя в относительной безопасности и немного расслабившись, Хан охотно начал рассказывать о своей лётной карьере. Падме слушала его очень внимательно и выглядела полностью сосредоточенной на разговоре. Энакин, со своей прямой спиной и серьёзным выражением лица, казался до поры до времени немного отстранённым. Только когда Хан (разумеется, не вдаваясь ни в какие подробности, которые могли бы выдать военную тайну) поделился впечатлениями от недавнего, особо напряжённого полёта, старший Скайуокер, сделав глоток воды (трезвый образ жизни отца и брата Леи был уже известен Хану), вновь отрывисто, совсем по-военному, спросил:
— И что же вы думаете, лейтенант? — он пронзил его взглядом своих голубых глаз, и Хану удалось не дрогнуть даже мысленно. — Каковы наши шансы победить фрицев?
«Да уж, кто сейчас только не задаётся этим вопросом?» — подумал про себя Хан, а вслух сказал:
— Думаю, сэр, что у нас есть шанс. Мы сохранили армию. И у нас превосходные пилоты. Даже если Гитлер планирует вторжение, без господства в воздухе у него не будет никаких шансов на успех. А его он не получит.
Продолжая внимательно изучать взглядом жениха дочери, Энакин позволил себе откинуться на спинку стула и скрестить руки на груди.
— Вы в этом уверены? — он слегка прищурился. — Некоторые считают, немцы значительно превосходят нас по выпуску самолётов. Впрочем, как и всего остального.
— Считать можно что угодно, сэр, — Хан почувствовал себя слегка уязвлённым. — На нашей стороне мастерство. И я уже не говорю о том, что нас поддерживает весь свободный мир.
Энакин издал безрадостный смешок, в котором отдалённо слышались нотки презрения.
— Весь свободный мир! — фыркнул он. — Уж не о французах ли вы говорите, лейтенант? Похоже на то, что только генералу де Голлю удалось унести родину на подошвах своих башмаков**.
— При всём уважении, сэр, я говорю вовсе не о генерале де Голле, — Хану уже доводилось спорить с товарищами на эту тему, и он привык оставаться в меньшинстве. — Он может сколько угодно задирать свой длинный нос, но в мире и без него хватает храбрых и честных людей. И благодаря этому мы победим.
— Да ну? — не без желчи вопросил старший Скайуокер. — Где-то я уже это слышал.
За столом вдруг стало тихо. Хан почувствовал, как Лея рядом с ним слегка напряглась, а Падме, что сидела напротив него, стала какой-то печальной.
— Энакин… — тихо проговорила она.
— Что Энакин? — повторил он, переводя взгляд с Хана на жену. Похоже было, что самообладание начинало ему отказывать. — Мы уже один раз выходили на бой с немчурой, и что? Мы чуть не проиграли. А ведь тогда наше положение было гораздо более благоприятным! А сейчас, когда эти поганцы лезут на наш остров, мы готовы воевать на чистом энтузиазме, потому что, стараниями наших драгоценных политиков, у нас больше ничего нет!
— Но папа, Хан же в этом не виноват, — заметила ему Лея.
— А я и не говорю, что он виноват! — парировал Энакин, резко переводя взгляд на дочь. — Я просто хочу заметить, что нам не нужно строить никаких иллюзий! Теперь мы с врагом один на один, и точка! У нас осталась только наша империя, больше ничего! И никто не придёт нам на помощь!
Хан вздохнул, понимая, чем это чревато, но всё же проговорил:
— Я бы не был столь категоричен, сэр. Всё-таки, начиная мировую войну, Гитлер крупно просчитался, потому что многого не учёл. Соединённые Штаты…
— А при чём тут Соединённые Штаты, лейтенант? — воскликнул Энакин, крепко ударив левой рукой по столу. — Где были Соединённые Штаты в прошлую войну? Сколько времени они отсиживались, пока… — он вдруг осёкся, с такой силой вцепляясь пальцами в стол, что они побелели.
— Так, ну всё, — Падме взяла его правую руку обеими ладонями, словно этот успокаивающий жест мог вернуть его оттуда, куда его снова потащили воспоминания. — Всё будет хорошо, слышишь? Давай не будем портить детям вечер, ладно?
Энакин поджал губы, но довольно быстро сумел вернуть себе самообладание.
— Ладно, — проговорил он, слегка кивнул жене, и она отпустила его руку. Затем он снова повернулся к Хану:
— Прошу прощения, лейтенант. Боюсь, политика в последнее время отрицательно на меня влияет.
— Понимаю, — пробормотал Хан. Вот поэтому он и не любил таких людей. Да, он не мог себе представить, через что им пришлось пройти, но ведь история никогда не повторяется, верно? Своими пессимистичными прогнозами они только всё портят. Французы тоже ныли о том, как тяжело им пришлось в прошлую войну — и куда их это привело?
Остаток ужина прошёл без видимых происшествий. Спокойной обстановку Хан бы не назвал (в воздухе всё равно чувствовалось какое-то напряжение), но в данной ситуации это был максимум, на что он мог рассчитывать. Когда с едой было покончено, Падме попросила Лею помочь ей с приготовлением чая, а Энакин в своей бесстрастной манере пригласил Хана прогуляться по саду.
«Сад», впрочем, было слишком громко сказано. За домом было слишком мало места, чтобы можно было разбить большой сад, так что основную часть пространства занимали несколько кустов и небольшой прудик, в котором, кажется, даже кто-то копошился. «Прогулка» поэтому фактически свелась к хождению вокруг этого прудика, но и это было неплохо — Хан уже давно ощутил острую необходимость глотнуть свежего воздуха и сейчас был благодарен за возможность проветрить голову, которая от пережитого напряжения уже начинала немного гудеть.
— Итак, — спустя пару минут тишины изрёк Энакин. Руки он опять свёл за спиной и смотрел прямо перед собой, за что Хан мысленно его поблагодарил. — Я так понимаю, лейтенант, вы пришли просить руки моей дочери.
Хан сглотнул. Его живот предательски скрутило, так что съеденный только что ужин дал о себе знать, но он старался об этом не думать.
— Да, — стараясь, чтобы голос звучал как можно твёрже, подтвердил он. Да уж, хоть он и жил с мыслью о женитьбе уже некоторое время, сейчас, когда её вслух озвучил отец его невесты, она наконец-то приобрела почти осязаемую форму. Ещё год назад Хан не поверил бы, что решит жениться, не достигнув тридцати лет, но появление Леи навсегда изменило его жизнь. Ради неё он готов был на всё, и он ни за что её не упустит.
Услышав ответ на свой вопрос, Энакин поджал губы и ничего не сказал. Так продолжалось довольно долго — точнее, долго настолько, чтобы не отличавшийся большим терпением Хан начал немного нервничать.
— Я знаю, сэр, вы наверняка считаете, что Лея заслуживает большего, — начал было он. — То есть, я не то чтобы очень богат, и…
— Прошу вас, лейтенант, не принижайте себя, — спокойно прервал его Энакин. — Возможно, Лея говорила вам, что я незаконнорожденный.
Хан опешил, и замешательство ясно отразилось на его лице.
— Нет, сэр, — пробормотал он, — я…
— А между тем, так и есть, — его тон оставался всё таким же спокойно-безразличным, будто бы то, о чём он говорил, ничуть его не волновало. — Скайуокер — фамилия моей матери. Служба в армии на благо страны способна слегка повлиять на восприятие этого факта окружающими, но кардинально она ничего не меняет. Так что ни ваше происхождение, ни ваш род занятий лично у меня никаких вопросов не вызывают.
«Понятно, — сказал себе Хан. — Отлично. Значит, вопросы вызывает что-то другое».
— Сэр, — ходить вокруг да около не было в его привычке, поэтому он снова решился проявить инициативу, — возможно, вы считаете, что мы слишком торопимся, но…
— Лейтенант, — Энакин слегка поднял левую руку, вновь прерывая его слова. Это вызвало у Хана плохо скрываемую досаду, но, поскольку Скайуокер остановился, явно собираясь сказать что-то существенное, он заставил себя прикусить язык.
— Лейтенант, — повторил Энакин, снова сводя руки за спиной и обращая свой взгляд на лежащий у их ног прудик, — я думаю, вы понимаете, что дороже моей семьи у меня ничего в жизни нет.
Хан молча кивнул.
— И я также думаю, — продолжал Энакин, — что вы понимаете, насколько важным для меня является счастье обоих моих детей. Они ещё слишком молоды, и им выпало жить в слишком тяжёлые времена, которые не терпят принятия скоропалительных решений. Решений, которые в будущем могут причинить им боль.
Нет, это было уже слишком.
— Сэр, — у Хана не хватило терпения слушать что-то ещё, — я люблю вашу дочь больше всего на свете, и я никогда…
— Никогда её не бросите, да, разумеется! — Скайуокер повысил голос, явно раздражённый тем, что его прервали. — Я этого и не утверждаю! Поверьте, я хорошо знаю свою дочь и понимаю, что её не так-то просто бросить! Но вы воюете на войне, лейтенант! И почему-то у меня складывается впечатление, что вы не совсем понимаете, что это такое!
— Что?? — Хана настолько возмутили его слова, что, забыв о субординации, он перешёл на слишком фамильярное «чтоканье». — Да я совершил уже несколько боевых вылетов! Сбил несколько вражеских истребителей! Я убивал людей, чтоб вы понимали!
К его полнейшей неожиданности, Скайуокер расхохотался.
— Убивали людей? — повторил он, резко оборвав свой внезапный смех. — Убивали людей? Вы думаете, это самое страшное, через что вам придётся пройти на этой проклятой войне? А как вам такое, лейтенант?
И тут произошло нечто такое, к чему Хан никогда не смог бы подготовиться. Без видимых усилий, одной лишь покалеченной рукой Энакин с такой силой толкнул его вперёд, что Хан покачнулся и, не успев даже толком осознать происходящее, ничком свалился прямо в пруд.
— Да что вы творите?! — заорал Хан. Тина попала ему в рот, и он начал отплёвываться, с ужасом осознавая, что его военная форма, которую он так тщательно готовил к сегодняшнему вечеру, была безнадёжно испорчена. Он попытался встать, но вдруг ощутил, как Скайуокер одним пальцем толкнул его обратно в воду, заставляя лежать.
— И что же вы будете делать, лейтенант? — издевательски вопросил он. — Что вы будете делать, если во время боя упадёте в кучу дерьма и будете лежать на ничейной полосе, где никто не сможет прийти к вам на помощь? Сможете ли вы пролежать так день? Или неделю? Или целый месяц? Вы думаете, в вашем истребителе, на огромной высоте вас защищает высокая вероятность мгновенной смерти? Как бы не так. Вы ничего не знаете об этой войне. Вы не представляете, какой она может принять оборот. Вы считаете моё поколение старыми дураками, идиотами, которые годами месили окопную грязь, не продвигаясь ни на дюйм, и опыт которых ничего не значит. Но мы помним, куда приводит подобная самоуверенность. И знаем, что у войны не бывает сценария. Сейчас вы воюете на европейском театре, а если вас пошлют на дальние рубежи империи? Что вы будете делать тогда?
«Да достал ты со своей империей», — со злостью подумал Хан.
— Я буду сражаться, сэр, — выплюнув тину, процедил он.
— Сражаться? — повторил Энакин. — Вы думаете, что, лёжа в грязи на передовой, вы будете думать о том, как сражаться? Думаете, что вы настолько сильны, чтобы все ваши помыслы были исключительно об этом?
Хан почувствовал, как закипает от злости. Ему следовало бы уже давно встать и показать этому бездушному солдафону, на что он был способен, но какая-то неведомая сила будто удерживала его на земле, не давая подняться. Может быть, это была та властность, что исходила от старшего Скайуокера, а может быть, это были мысли о том, что всё это было ради Леи.
Лея. У Хана ёкнуло сердце, и он будто услышал то, что собирался сказать Энакин, ещё до того, как тот заговорил.
— Нет, лейтенант, — его голос звучал тихо и вкрадчиво. Он присел на корточки прямо рядом с Ханом, и тот прекрасно слышал каждое его слово. — Когда ваша жизнь повиснет на волоске и всё вокруг погрузится во мрак, вы будете думать только о той, что вы оставили дома. И тогда ваше сердце наполнится таким сожалением, что вражеская пуля больше не будет вам страшна. Ибо какой смысл жертвовать собой, если так вы оставите в одиночестве ту, что вам дороже всего на свете?
Он замолчал и медленно выпрямился, так что Хан перестал его видеть. Его злость понемногу проходила, будто бы слова Скайуокера, словно окружавшая его в данный момент вода, постепенно её гасили. Конечно, подумал Хан. Конечно, как он мог об этом забыть.
Медленно приподнявшись на ладонях, он перевёл дух и проговорил:
— Я вернусь к вашей дочери, сэр. Я обещаю.
— Как вы можете это обещать? — голос Энакина прозвучал надломлено.
— Потому что вы то же самое обещали себе. И выстояли. Вам было к кому возвращаться, сэр. И я не думаю, что, будь у вас такая возможность, вы отказались бы от того, чтобы быть с любимой, даже если бы знали, что начнётся война. Такую уж цену нам приходится платить. Да, время непростое, но нам не зря выпало жить именно сейчас. И я буду достоин вашей дочери, сэр, я это вам обещаю. Вы можете сказать, что убьёте меня, если я хоть как-то её обижу, а я скажу, что если Лея будет со мной несчастна, я сам вам в этом помогу. Только прошу вас, не дайте нам всю жизнь прожить в сожалениях только потому, что на нашу долю выпала эта проклятая война.
Хан замолчал, и некоторое время они оба ничего не говорили. Хан почувствовал рядом со своей ладонью какое-то движение и увидел маленькую лягушку. Почему-то это его позабавило. Вот живёшь так, никого не трогаешь, а потом прямо на твой дом падает совершенно незнакомый человек. Да, впору сойти с ума от такого потрясения.
— Лейтенант.
Хан обернулся и увидел протянутую руку. Взявшись за неё, он встал и вышел из пруда. Форма была вся мокрая, и струйки воды, стекавшие с неё, начали заливать обитую камнем дорожку.
— Вы знаете, когда-то я считал, что во всей вселенной не найдётся человека, который был бы достоин моей дочери, — Энакин внимательно смотрел на него в упор. — Но сейчас я думаю, что вы… почти достойны, — прищурившись, сказал он.
— Спасибо, сэр, — чистосердечно проговорил Хан.
Энакин помолчал секунду, а затем сказал:
— Что ж, а теперь пойдёмте в дом. Моя жена даст вам одежду на смену. И прошу вас не беспокоится — чистка за мой счёт.
Сам того не ожидая, Хан почему-то не смог сдержать смешка.
***
— Ну вот, теперь вы убежите от нас, куда глаза глядят…
— Боюсь, мэм, я слишком люблю вашу дочь, чтобы убегать.
Падме, до того момента явно слишком раздосадованная произошедшим, позволила себе улыбнуться.
— Вы очень добры, лейтенант.
Оставив его переодеваться за ширмой, сама она осталась в спальне и села на небольшую кушетку, что стояла перед кроватью. Поскольку, по всей видимости, Люк Скайуокер был ниже Хана, на смену ему выдали одежду его отца. Они были одного роста, и действительно, костюм сел как влитой.
— Спасибо, мэм, всё отлично подошло, — проговорил Хан, выходя из-за ширмы.
— Правда? Вот и отлично, — в глазах Падме читалось облегчение. Если Лея, увидев мокрого до нитки жениха, рассмеялась в голос, её мать, хоть и скрывала это, видимо, изрядно рассердилась. По крайней мере, Хан надеялся, что Лея никогда не будет смотреть на него так, как Падме в тот момент посмотрела на Энакина.
— Вы должны простить моего мужа, он… — она запнулась и отчего-то опустила глаза. — Ему очень тяжело сейчас. Вторая война за одно поколение, это слишком. Особенно для таких, как он.
Хан кивнул, не зная, что сказать. Потоптавшись несколько секунд на одном месте, он всё-таки решился и сел на кушетку рядом с ней. Спальня Скайуокеров, как и все остальные комнаты в доме, была опрятной и уютной, хоть и весьма компактной. У противоположной стены, на небольшом расстоянии от кровати, находился комод, на котором стояли несколько фотографий в рамках и детская модель аэроплана, явно сделанная вручную. Хану, однако, в глаза бросился снимок, сделанный ещё до войны — свадебное фото родителей Леи в полный рост. Удивительно, подумалось ему — она почти не изменилась, а вот он имел мало общего с тем восемнадцатилетним юношей, который был так счастлив, когда женился на своей любимой. Сохранив почти неизменной его внешнюю оболочку, война словно создала вокруг него броню, лишившую его прежних мечтаний и надежд и заставившую огрубеть его сердце.
— Наверное, ему тяжело пришлось, — сам того не замечая, Хан озвучил занимавшие его мысли, и ему сразу стало неудобно от собственной откровенности. Вряд ли Падме была сейчас расположена бередить старые раны. Впрочем, что-то ему подсказывало, что сегодняшний день и так слишком сильно их разбередил.
— Ему всегда было тяжело, — отозвалась она, не поднимая глаз. — Всегда приходилось бороться. За право жить в ханжеском обществе, не зная своего отца. За право быть собой. Даже за меня. Мои родители были против нашего брака. Они думали, он слишком молод. А потом началась война. Для неё он почему-то был уже достаточно взрослым, — Падме невесело улыбнулась.
— Да уж… — пробормотал Хан. — Пройти через ад, это…
— Это оказалось не так страшно, как вернуться домой, где ты никому не нужен, — в её голосе послышалась горечь. — Можете себе представить — инвалид без правой кисти, жена, на пять лет старше, пошла делать политическую карьеру, а он вынужден был оставаться дома с двумя малышами. Иногда я задаюсь вопросом, как мы вообще пережили это время. И зачем я вообще всё это начала. Политика, он же всегда её ненавидел, а я превратила её в свою профессию.
— Вы хотели помогать людям, — обронил Хан.
— Да, хотела. Вы правы. А ещё я думала, что так хоть в какой-то степени помогу создать тот мир, за который мой муж четыре года сражался в окопах. И знаете, в какой-то момент я даже поверила, что у меня всё получится. А потом всё опять пошло прахом. Гитлер, война… Энакин винит во всём политиков, и он прав. Мы проиграли тот мир, который с таким трудом был завоёван на поле боя. И теперь наши дети вынуждены повторить нашу судьбу. Мы принадлежим к поколению, которое так и не успело пожить, а теперь наши дети идут тем же путём. И мы боимся. Слишком сильно боимся. Энакин никогда в этом не признается, но он был вне себя от счастья, когда Люка признали негодным к воинской службе. Мы не можем вас потерять. Не можем допустить, чтобы из-за наших ошибок пострадали вы.
Она опустила глаза, и Хан посмотрел в другую сторону, чтобы она успела смахнуть набежавшие слёзы. Да уж, подумалось ему. Не хотел бы он родиться на два десятилетия раньше.
— Мэм, — заговорил он, — честно говоря, я плохо разбираюсь в политике, но, как солдат, я не думаю, что вы смогли бы заставить людей идти на войну раньше. За что бы они стали воевать? За Чехословакию? Польшу? Нет, мэм, это всё иллюзии. Не вы начали прошлую войну, и не вы должны были разбираться с её последствиями. Так что да, жизнь несправедлива, но я не думаю, что всё повторится. Сейчас всё иначе. Мы закончим то, что не сумели закончить другие, и всё будет хорошо. Это я вам обещаю.
Падме подняла глаза и попыталась улыбнуться.
— А знаете, лейтенант, я сразу же поняла, почему Лея вас полюбила.
Хан отчего-то растерялся.
— И почему же?
— Потому что вы боец, как и она. Никогда не сдаётесь, верно? Это замечательно. Как раз такие люди нам сейчас и нужны, — она улыбнулась и встала. — А теперь пойдёмте. Нас ведь ещё ждёт чаепитие, да и Люк должен прийти с минуты на минуту. Он очень хотел с вами познакомиться, так что пойдёмте.
Точно, вспомнил Хан. День ведь ещё не кончился.
***
Когда они вернулись в гостиную, оказалось, что Люк, двойняшка Леи, уже вернулся домой и разговаривал о чём-то с отцом и сестрой. Увидев Хана, он приветливо улыбнулся и протянул ему руку:
— Так значит, ты и есть тот самый Хан? Очень приятно познакомиться. Я Люк, брат Леи.
«Тебя точно не усыновили?» — чуть не брякнул Хан, но вовремя прикусил язык и сказал лишь:
— Взаимно, я рад.
Люк снова улыбнулся, и Хан подумал, что так, наверное, выглядел двадцать лет назад Энакин, когда только вернулся с войны. Внешнее сходство между отцом и сыном Скайуокерами было поразительным, и ещё больше его усиливало то обстоятельство, что Люк и Лея были совершенно не похожи. Однако в то время как Энакин был словно натянут, как струна, Люк производил впечатление гораздо более расслабленного, мягкого человека, что делало его в действительности очень слабо похожим на отца. К тому же, он был невысоким и не отличался спортивным телосложением — Хану стало понятно, почему его не взяли на войну. С другой стороны, служить своей стране можно было по-разному, и что-то подсказывало Хану, что Люк Скайуокер ещё проявит себя на этой войне самым неожиданным образом.
— Что ж, — откашлялся Хан, собирая в кулак всё своё мужество, — раз теперь все собрались, я бы хотел перейти к делу. Мистер и миссис Скайуокер, — он повернулся к Энакину и Падме, — я официально прошу руки вашей дочери.
— Эй! — Лея возмущённо упёрла руки в бока. — На дворе двадцатый век, между прочим! Ты не хочешь попросить моей руки у меня?
— Нет, он не хочет, — сказал Энакин. Люк улыбнулся, а Падме, шутливо ткнув мужа в бок, обратилась к Хану:
— Мистер Соло, с нашей стороны можем сказать только то, что мы будем очень рады иметь такого зятя, — она подошла к Хану и обняла его, а после повернулась к мужу. — Да, Энакин?
Старший Скайуокер в очередной раз смерил Хана пристальным взглядом и изрёк:
— Раз без этого всё равно не обойтись, то, я думаю, мы действительно очень рады. Вы не бежите от трудностей, а это как раз то, что нужно, да, Лея?
— Конечно, папа, — сияя, подтвердила она, и Энакин протянул Хану левую руку, которую тот охотно пожал — по крайней мере, репетиции не прошли даром.
— Желаю вам счастья, — Люк обнял сестру и её жениха. — Мне кажется, Хан, вы обладаете всеми необходимыми качествами, раз сумели покорить мою сестру.
— Мой сын слишком добр, как и всегда, — отозвался Энакин. — Видит хорошее во всех. Даже во мне. Можете себе такое представить, лейтенант?
— Нет, — честно признался Хан, и Падме, Лея и Люк рассмеялись. Энакин смерил будущего зятя долгим взглядом, и Хан мог поклясться, что увидел в его глазах весёлые искорки.
Когда спустя час он покидал дом Скайуокеров, лейтенант Соло вынужден был признать, что всё прошло совсем не так, как он предполагал, но, если быть до конца откровенным, это было не так уж и плохо. По крайней мере, так или иначе, они приняли его в семью, а это в жизни Хана случалось довольно редко, и за это он был им благодарен.
— Ну что, дорогая, — он притянул Лею к себе, когда она вышла за калитку, чтобы его проводить (остальные уже скрылись в доме). — Готова стать миссис Соло?
— Ещё чего! — воскликнула Лея. — Простите, лейтенант, но фамилию я ни за что менять не стану!
— Я так и знал, — Хан, действительно, не ждал другого. — Она слишком тебе подходит.
Лея внимательно на него посмотрела. Почему-то она вдруг стала задумчивой.
— Я рада, что всё прошло хорошо, — промолвила она. — Ну, не считая того момента, когда мой отец сбросил тебя в пруд.
— Шутишь? Это была самая лучшая часть вечера, — Хан горделиво выпятил грудь. — После такого мне никакие фрицы не страшны.
Лея вдруг сильно сжала его руку.
— Не говори об этом, ладно? — в её глазах мелькнуло отчаяние. — Не могу думать о том, что ты опять отправляешься на эту ужасную войну.
Он взял её ладони в свои.
— Солнышко, но ты сейчас тоже но войне, — тихо сказал он. — Пока ты помогаешь своей матери со всей этой парламентской работой, ты тоже в ней участвуешь. К тому же, ты хотела вступить в транспортный корпус***, разве нет?
— Это куда менее опасно, чем полёты над вражеской территорией в этих сотрясающихся от малейшего шороха коробках, — Лея поджала губы.
— Главное, дорогая, что мы знаем, как управлять этими коробками, — назидательно проговорил Хан. — И мы победим, вот увидишь.
На это Лея ничего не сказала. Хан видел, что где-то глубоко в её карих глазах скрывалась тревога, и ему вспомнились слова Энакина. Ну уж нет, не дождётесь. Так просто он не сдастся.
— Всё будет хорошо, — он обнял Лею, крепко прижимая её к себе. — Через месяц у нас свадьба, ты что, забыла? Надеюсь, твой отец всё же не передумает и не отрубит мне голову во время церемонии.
— Люк ему не позволит, — проговорила Лея и отстранилась. — Как и я.
— Что ж, значит, мне нечего боятся, — он улыбнулся и поцеловал её в лоб. — Береги себя, принцесса.
— И ты тоже, — она на секунду сжала его руки, и он наконец-то её отпустил, растворяясь в ночном городе.
***
Энакин Скайуокер стоял в саду, по привычке заложив руки за спину, и до рези в глазах вглядывался в ночное небо. Сейчас, когда действовал режим затемнения, звёзды были единственным источником света, и в этой первозданной темноте он словно перенёсся на двадцать с лишним лет назад, когда точно так же смотрел на звёзды из окопов, разбросанных по всей северной Франции. Тогда ему казалось, что войне не будет конца. Сейчас он понял, что был прав. И если бы он мог сделать хоть что-то, чтобы сохранить жизнь этому лейтенанту, которого его дочь почему-то выбрала себе в мужья, он сделал бы что угодно, даже не задумываясь. Но он был бессилен, и ярость, которую он из-за этого испытывал, поглотила бы его с головой, если бы вера, которую всё ещё сохраняли члены его семьи, не заставляла его сохранять самообладание. «Я вернусь», пообещал сегодня Хан. Как бы ему хотелось, чтобы это было правдой.
Звёзды продолжали обманчиво сиять, и Энакин почувствовал, как у него снова заболела отрубленная кисть. Это было странное ощущение, но в такие минуты ему казалось, что он может пошевелить пальцами, которых у него уже давно не было. Если бы только он не был бесполезным инвалидом. Если бы он мог сделать хоть что-то, чтобы помочь.
— Папа?..
Энакин обернулся. Люк вышел на улицу и подошёл к нему. Как и всегда, он был очень спокоен, и если даже он и испытывал тревогу, он никогда этого не показывал. Энакин часто задавался вопросом, как у такого импульсивного человека, как он, родился такой уравновешенный сын, как Люк.
— Папа, пойдём домой. Мама и Лея обсуждают свадебные платья, и что-то мне подсказывает, что скоро они начнут интересоваться моим мнением. Если ты не придёшь мне на помощь, всю вселенную ждёт коллапс.
Незаметно для себя Энакин улыбнулся. Он помнил, как когда-то давно выбирала свадебное платье Падме, и понимал, что опасения Люка были вполне обоснованными.
— Что ж, раз так, пойдём спасать тебя от этой двойной атаки, — он слегка похлопал его по плечу, и вдвоём отец и сын Скайуокеры вернулись в дом.
