Sunflower

Уже лето: подсолнухи в полном цвету, как и он сам. Он расстроился, когда узнал, что подсолнухи — однолетние растения, и их придётся пересаживать в следующем году, но иногда они сохраняют свою жизнеспособность — как и один мой знакомый. Я никогда не думал, что у меня была особая склонность к садоводству; мама занималась садоводством, и я был более чем рад быть рядом, пока она усердно работала, обрезая розы и ухаживая за небольшим огородом, который у нас был. Я помню, как усердно она пыталась дать мне хотя бы немного знаний, но воспоминания становятся всё туманнее, когда я пытаюсь вспомнить что-либо. Последние несколько лет сформировали моё настоящее так же сильно, как и украли моё прошлое. Слишком много опустошённых бутылок; слишком много лжи окутывало меня, пока я думал, что я в безопасности. Интересно, чувствует ли Майк то же самое. Нет, это глупо... Я знаю, что да. Я вижу это по изгибу его бровей, когда он осторожно смотрит на девушку в салоне, которая подстригает его непослушные волосы — словно он узнал её, но не хотел этого. Я слышу это в слабо связанной цепочке мелодий, которые он соединяет воедино, — бессмысленных, но не лишённых очарования, несомненно, что-то для него значащего; хотя понемногу он становится лучше в написании песен. Я понимаю, что он всё ещё скучает по ней; по-прежнему зависит от образа кого-то, кто может даже уже не существует в том виде, в котором её помнят. Но я не отниму этого у него — я отказываюсь это делать. Иногда воспоминания — это всё, что у нас остаётся, когда мы вынуждены прекратить погоню. Я люблю Майкла Уотерса: красивого, беспокойного; такого, какой он есть. Он по-прежнему много спит, но уже не так много, как до лечения нарколепсии. Он спит по расписанию, но мне нравится думать, что он делает это для того, чтобы довольствоваться тем, что теперь он спит в безопасности. Он может спать на диване; спать во дворе; удобно спать под одеялом, пока я отсчитываю секунды, пока моя рука не онемеет от веса его головы, прижатой к ней. Одна вещь, которую я не забуду до конца своей жизни — это яркость его глаз: голубых, но никогда не холодных — и они мне нравятся больше всего, когда он только просыпается. В такие моменты нет грязного прошлого; нет ни боли, ни опасений; нет записей ошибок. Майк чувствителен — что не удивительно, — но каждая слеза, которую он пролил, была частью его самого, которую он был вынужден отдать. Я думаю о том моменте в Италии, когда плотина наконец прорвалась и тысячи причин, почему я не должен уезжать, покатились по его щекам на пол. Я много чего забыл, но это я никогда не забуду. Ну, нет смысла зацикливаться на прошлом. — Эй, Скотти, мы сделаем это, или что? — Да-да, я уже иду! У Майка в руках небольшой букет, предназначенный для сотрудника приюта для животных, в котором он работал, и он выглядит чертовски гордым — каким он и должен быть. Знаете, ему нравится чувствовать себя полезным; ему нравится знание того, что даже небольшие достижения оказывают большое влияние на окружающих его людей. В последние дни он выглядит лучше; лучше, чем я мог себе представить — в том, как солнечный свет обрамляет его волосы, словно ореол; в том, как он целеустремленно держится сейчас, когда он действительно не спит при дневном свете. Его взгляд встречается с моим, когда я бегу к нему, и через долю секунды я приближаюсь к вечности. Его лицо: ясное и вечно молодое.