Выбор Гримуара

За два дня до этого ужасно не снисходительного события мне стукнуло тринадцать. Уже в шесть мир казался чем-то противным. Но настоятельница Усыпальницы Кристи (Так назывался наш приют) всё время твердила, что каждый человек для чего-то и нужен. Я кому-нибудь пригожусь? Что за бред. Казалось мне. Я — Незаконный. Ещё в утробе меня проклял чёртов дворф, люди ненавидят нас, потому что боятся. Почему боятся? Потому что у Незаконных своя прерогатива — полыхать. Стоит нашим эмоциям взять вверх над собой, как мы превращаемся в монстров. В не таких опасных, как дворфы, но способные погубить тысячи жизней. Говорят, что любой Незаконный должен полыхнуть хотя бы один раз. Наверное, поэтому сейчас я нахожусь в изоляторе, который максимально ограничивает меня от общества и любых передвижений. За всю свою детскую жизнь я сменил приют два раза. Про первый я пока говорить не буду, иначе не интересно получится. Ведь только во втором приюте имени «Л. Гримуара» было по-настоящему хорошо. За то я и люблю этот приют. Тогда мы как всегда маялись дурью. Нет, думаю, здесь больше подойдёт слово «детская беззаботность». Кто бы мог подумать, что, даже когда мир почти-что разрушен, детские улыбки никогда не спадут с наших лиц. С помощью Льюиса мы поливали шлангом соседские цветы, после чего с помощью того-же Льюиса их лепестки покрылись до боли жгучим хрусталем. Тем не менее, эти озябшие цветки были очень хрупки, поэтому мы закидывали их камнями, хохоча во всё горло. Лёд легко ломался. Люди ненавидели нас, ну а что оставалось терять? Но всё же мне никогда не забыть, как эти простаки пытались отрубить мне конечности. Именно тогда, на заднем дворе приюта, я впервые увидел бутылёк дворфа в действии. Льюис… это был мальчишка и мой лучший друг, с которым мы всё время грызлись. Потому я и не удивлён, что он всегда брал боевой топор в свои руки. Но несмотря на то, что оружие держал он, маленький бутылёк опустошил Милбу. С помощью его проклятого дара — управление земным притяжением — он оказывал Льюису поддержку. Остальные детишки сосредоточили свои взгляды на руке, что уже была на высохшем пеньке. Самая обычная ничем не примечательная рука… И ей грозило быть полностью отделённой от тела. При одной мысли об этом, кровь вскипятилась в моих жилах и ударила в мозг, заставляя почувствовать некий экстаз. Ребята затихли, но Лулу выбежал из толпы и прокричал: — Руби! И Льюис лихо дёрнул свой топор вниз, прямиком к моей руке. Топор шёл ровно, слишком быстро и уверенно. Милбу отлично справлялся с ролью поддержки, видно, что бутылёк дворфа значительно увеличил его запас сил. Ведь я даже не заметил, как топор уже оказался у моего предплечья. Однако… Звук удара металла об металл скользким эхом дошёл до каждого здесь стоящего. Мне даже немного поплохело, несмотря на то, что это уже точно был не металл. Вернее, это «что-то» было куда прочнее его и способен выдержать даже удар с базуки или кислоту. Стоило взглянуть на остальных, и я заметил, как их улыбки треснули, словно стекло. Опять провал, но не важно. Ведь для меня — это победа. И посмотрев на эту сцену в очередной раз, мои губы непроизвольно скривились. Топор, что пытался прорубить мою руку каждый раз сталкивался с алой чешуёй, что фалангой образовывалась на моём теле. Да, ты всё правильно понял, это и есть мой проклятый дар… Дворфы решили, что такому отбросу нельзя прикасаться ни к себе ни к другим. В конце концов, даже чужое касание почувствовать мне не дано. Даже помыться нормально никак. Но это не важно. Главное, что я нашёл тех людей, с которыми могу разделить эту ношу. И даже ошибки мы делили поровну… После случившегося все разошлись. Было поздно, поэтому через пару часов мы уже ложились спать. Так и подошёл к концу самый обычный день в приюте. — Просыпайся, живо! — поднимаясь со своего матраса, на котором я спокойно дремал пять секунд назад, мои глаза как будто со знаком вопроса обратились к двум сиротам. Милбу был блондинчиком, и его красные глаза больше походили на огромные рубины, но даже, если бы тут была хоть одна девчёнка, она бы не смогла влюбиться в него с первого взгляда. Весь портрет портили его глубокие фиолетовые мешки под глазами. Сам по себе парень тоже был очень нервным, из-за своего дара он никак не мог спокойно заснуть. Ведь никто не знает, когда он спящий — взлетит, пробивая своей головой потолок. Проблему пытались решить, пристегнув его ремнями, а саму кровать прикрутив шурупами к деревянному полу, но это не работало. Льюис же являлся самым настоящим надоедой и душнилой. Признаю, он был очень умным и даже однажды хорошо проявил это, но слишком много фактов с его уст заставляли меня молить самого господа Бога об его смерти. Его дар заключался в том, чтобы материализовывать всю жидкость в воду. Ошибётся в расчётах и заморозит свою же жидкость, как это было утром, когда он обоссался и примёрз к матрасу. Как оказалось, мы не выполнили вчерашний план по доставке посылок. Сёла, находящиеся возле прикрепленного к ним города, частенько вешали такую работу на свои приюты. Не знаю, как остальные, но в приюте, куда посылали Незаконных, такое просто ненавидели. Люди — чертовски злобные создания. И Восстание Незаконных сорок девять лет назад только усугубило отношение к нам, простым сиротам. Поэтому самые старшие всегда ходили с младшими, чтобы чего не случилось, и все удары принимали на себя. Мы — ничтожества, неспособные ничего сделать. Причиним вред гражданским, и нас заберут, в независимости оттого, самооборона это или нападение. Сначала будут держать в изоляторе, а потом в тихую заберут на опыты, что, к счастью, противоречит нашим единственным правам. Проходя по домам, Милбу всегда подставлял вторую щёку, стоило ударить по первой, лишь бы нас не трогали. Каждый раз я просил поменяться, потому что мне больно сделать сложно, но каждый раз в ответ он говорил: — Так ты у нас тут самый агрессивный, если они плюнут на тебя, то не удивлюсь, если ты воспылаешь. Несмотря на тот факт, что каждый день мы пробовали всевозможные методы, чтобы избежать вспышек гнева, эти дураки боялись, что я не выдержу простого плевка в лицо! Но, если честно, сейчас я действительно понимаю, что это был просто предлог. Милбу пытался нас уберечь. Наверное, строил из себя старшего брата. Каждый день, после череды брошенных в нас камней, мы уходили на свалку нашего села, провожая заход солнца. Пока ждали вечера, мы вечно уходили в себя, о чём-то мечтали и рассуждали. Кому так понадобилось ссылать весь гнев именно на нас? Возможно, после Восстания наши братья по несчастью действительно продемонстрировали почему нас стоит бояться. Но кто-то определённо подлил масла в огонь. И я даже знаю кто, вернее, теперь. Религия Драконьего Слова. Если изучить этих ребят, то можно понять — они против всего, что не человек или отличается от человека. Бондтейку, Разлом, дворфы, Незаконные. Они противостоят всему, что, словно паразит, вцепилось в нашу природу. Сделали из нас сущих демонов. Я никогда не перестану винить их во всех бедах. Лишь бы увидеть хоть одним глазком, как настоящие демоны варят кучку этих старых понтификов в огромном котле. Но тогда, конечно же, мне было слишком мало лет, чтобы о таком думать. Поэтому мы каждый раз с ребятами обдумывали план побега. Наши ребята были наслышаны историями о том, что за подозрения в побеге приюты сжигают заживо, а карьера настоятеля подходит к концу, ведь они виноваты, что не воспитали достойное пушечное мясо на убой. По приходу в приют, нас часто своим холодным взглядом встречала кухарка Аньеза. Но несмотря на это, в её пощёчинах чувствовалась настоящая забота и материнская теплота. Стоит нам прийти после очередной вечерней прогулке, как на её прекрасном девичьем лице виднелось настоящее волнение за нас, как за детей. По крайней мере, мы хотели верить в то, что это действительно было так. Как всегда, стоило нам что-то сделать не так, как нас сразу вели к Банг-Дрюку. При встрече, когда я только попал сюда, кто-то из его дружков назвал его именно этим именем. Никто из детей не понимал, какое его настоящие имя, поэтому мы обращались к нему, как к настоятелю, а когда говорили у него за спиной, то звали Банг-Дрюк. Но настоящие имя мы всегда боялись спросить. В тот день, он занимался масляной живописью и смешивал пигменты на своём холсте. Это был его шестнадцатый портрет. Он желал написать портрет каждого ребёнка, хоть и получалось это грубо и криво, как у настоящего новичка в этом деле. Ребёнок, что сидел на роскошном диване, был тише мыши и не обращал на нас никакого внимания. Примечательно тогда было то, что он сидел на простой деревянной табуретке, когда ребёнку дал роскошную мебель. Аньеза обратилась к нему, мышцы его лица оставались всё такими же не напряженными. Кончики губ лишь слегка зашевелились, стоило ему попросить ещё масляных красок у кухарки. Та ответила, что завтра их закупит, после чего заставила его обратить своё внимание нас нас. Но он даже не повернулся. Вместо этого настоятель приюта попросил перечислить наши имена, когда она сказала, что мы опять не вернулись к ужину. Она чуть не крикнула на него, но, видимо, мигом вспомнила, что у него ужасная память на лица. Странно то, что он был ещё очень молод. Получается, он был слаборазвитым? Если бы мы не знали его, то точно бы относились к нему с предвзятостью, что послужило бы в дальнейшем нашей ошибкой. — Понятно, — с ноткой некого мечтателя и с особой непринуждённостью промолвил он и после продолжил, — в таком случае, пусть идут. — Н-но! — возмутилась Аньеза. — Вы ведь уже проучили их, судя по красным отпечаткам на их лицах, что ужасно неприемлемо для приюта, где проживают одарённые. На вид ему было от силы девятнадцать лет, голос его почему-то всегда казался мне мягким и непринуждённым, в не зависимости от обстоятельств. Он словно не жил, а играл в жизнь. Как-бы там ни было, единственная дорогая нам женщина отпустила беспризорников, и мы пошли спать. Ночью же, во время разговора с Льюисом и Милбу, который притворялся, что спит, я вспомнил чуть больше о Банг-Дрюке. Именно тогда, когда жил в Усыпальнице Кристи, тогда к моему имени почему-то добавили эту ужасную фамилию. Я до сих пор ловлю себя на мысли о том, что это что-то вроде клейма для свиньи. И действительно, так оно и было. Вот только мне пришлось там быть единственным Незаконным, ну, если не учитывать Алибу, который в это время явно был с суицидальными наклонностями. Представляете, его настолько достали издёвки по поводу его бараньих рожек, когда он ест, что тайно совал свою морду в холодильник ночью и обедал прокисшим супом, принимая за добавку макароны с синей плесенью. Как итог, каждый раз, стоило мне заснуть, он гадил или блювал в туалете, за тонкой стеной которого жил я. За подобное отношение можно было уже кинуть Коктейль Молотова в этот идиотский приют, но нет! Вместо этого шестилетний мальчик — Аматео Кристи продолжал красть по приказу злобной настоятельницы. Так продолжалось вплоть до момента, пока я не оказался в роскошном дворце. Из-за праздника, что случается раз в несколько лет, все охранники разбежались. Поэтому позволил себе наглость оставить вакуумные присоски у пластикового окна. Ведь никто их не найдёт! И уже через час у меня было несколько мешков хорошо продаваемого добра, разные драгоценности, там пару книг, выпуск которых прекратился ещё в прошлой эре и бумажка с паролем от сейфа с большой суммой денег. Но кое-что пошло не так. Во дворце и вправду никого не было, кроме одного — хозяина этих владений. — Кто здесь? Отзовись! — старик в зелёном халате стоял прямо напротив меня, в комнате была темнота, но неполная: с окон так и лил ночной свет звёзд, луны и городских прожекторов. Стоило ему подойти поближе к окну, как я сразу всё понял: его старое лицо, белые глаза и влажные, словно неостывающие слёзы. Он мог бы разглядеть меня без проблем, если бы не был слеп. Я сделал один шаг, что было самой глупой ошибкой. Знал бы, что это тот самый наскальный тролль, что прославился в Восстании Незаконных, как этакий мясник, убивающий Незаконных пачками, то ни за что бы не двинулся с места. Но он тут же направил ствол своего дробовика в мою сторону. Это был первый раз, когда в меня стреляли. Тогда я и понял насколько противна эта дробь, что своей энергией почти свернула мне шею и приковало моё затылок к полу. Дыр на голове, к счастью, не появилось, но почему-то мои ноги задрожали, сердце словно переместилось в горло, где я отчётливо слышал его бешенные постукивания. И уже не способный удержаться за нить своего сознания, я отпустил её и разум в конец потух. Возвращаясь к рассказу, добавлю: люди — те ещё извращенцы. Кому, чёрт возьми, вообще понадобилось раздевать меня догола и заклеивать морем изоленты к металлическому стулу в неотапливаемом помещении?! Увы, но мой слаборазвитый мозг смог лишь понять, что за этим стоит какой-то Комитет Трёхсот. Только позже до моих ушей донеслась новость, что это на подобии совета, где что-то обсуждают понтифики. Правда, там есть и не совсем понтифики. Существовало в комитете два отдела. Первый и главенствующий, конечно же, состоял из понтификов. Второй — из лоялистов, где сидели люди, что уже сделали себе имя и доказали, что верны Религии Драконьего Слова, которая охватила пятьдесят два города. Видя перед собой лишь чистый пол из серых плит, не способный повернуть головой ни на миллиметр, я уныло пялился на эти плиты. Именно тогда до моих ушей и дошёл этот голос. Словно мечтатель, поясняющий за звёзды, он говорил непринуждённо и раскрепощённо о ужасных вещах, что со мной случились. — Тебя пытались раскромсать, пырнуть, пристрелить, поджечь и раздавить целые четыреста раз. Из всех этих попыток они увидели лишь несколько шансов убить тебя и остановились. Ты, хоть и прочный, но далеко не бессмертный. Соответственно, пока человек не бессмертен, он не может не умереть. Я не мог сказать и слова, мой язык почему-то вдруг оказался словно прикушен. Во-первых, почему я всё ещё жив? Этот вопрос мучал сосуды моего разума, которые, казалось, были готовы лопнуть от непонимания ситуации. Незаконные такие, какие они есть, потому что их прокляли дворфы. Если они смогли приспособиться к условиям, что задаёт проклятие, то, безусловно, такие люди — везунчики. Я тоже везунчик, все Незаконные — везунчики, ведь мы — те тридцать процентов, что выжили. Я рад и горжусь этим, хоть мой же родной город и наступил мне подошвой на лицо. Но, тем не менее, если Незаконные прокляты дворфами, то мы зависим от них. И тот факт, что мой дар использовался по максимуму означает, что где-то в подвале этого дома скрывался злой и свирепый дворф. Юношеский голос продолжал о чём-то твердить. Я продолжал внимательно его слушать, чувствуя, как по шее стекал холодный пот. Он сделал паузу в словах и продолжил: — Ничего страшного, теперь ты в полной безопасности. Мне удалось выторговать для тебя все необходимые условия. Понимаешь? Теперь ты — мой ребёнок. Раньше тебя звали Аматео Кристи, теперь будешь Аматео Гримуар. Понимаешь? Это просто чудесно. Если бы тебя не было, то мне бы не дали разрешение на создания приюта Незаконных. — Почему-то меня тянуло к нему, я понимал, что это бессмысленно, но пытался поднять голову, чтобы посмотреть на обладателя этого необычайно спокойного голоса, с ровным тоном человека о чём-то мечтающего. И, похоже, владелец голоса увидел мои «попытки» поднять голову и сказал. — Ничего страшного, мне не нужно видеть твоё лицо. Ведь я уже давно утратил способность их различать. Сколько бы не смотрел, а не запоминаю. Понимаешь? Почему-то каждое его слово выжигалось в моём разуме. Он совершенно не понял, почему я поднимал голову, но и пусть. Мы беседовали с ним очень долго. Как оказалось, они держали меня без сознания целую неделю. От шока моё детское сердце готово было разорваться на части, поэтому я и упал в обморок. А они каким-то образом поддерживали это состояние в течение недели… Но даже так, с этим человеком было приятно общаться, он упускал из вида формальности. Казалось, мы уже были друзьями. Единственное, чего я не понимал — почему он не говорил своего имени? Но не важно, вместе мы отправились в офис одного его знакомого, там я год прожил у Бандрамы, проводя всё время с Эстер. А после мы отправились в приют имени Гримуара. Чтобы создать приют ему понадобился один год, сомневаюсь, что всё это время строилось это нищенское здание. Скорее, он улаживал формальности с этими старпёрами. После к нам поступало всё больше детей. Иногда мне было обидно, когда я понимал, что хоть и был самым первым ребёнком в его приюте, но он никак не запоминал моего лица. И тогда я понял. Для него все — равны. Нету любимчиков или игрушек для битья. К каждому человеку он относится одинаково, соответственно я никак не смогу выделиться перед ним. Этот человек… Он словно прожил не одну жизнь. В любом случае, это было не сильнее самого обычного поверья. На следующий день приюта не стало. Особые солдаты в белых капюшонах, одежда которых изрисована алыми крестами, известные как крестоносцы. Их готовили для того, чтобы противостоять Незаконным. И тогда, окружив территории приюта, они схватили нас. Похоже, в тот момент все наши понимали, что сопротивляться не стоит, потому что крестоносцы были серьёзной проблемой. Поэтому мы быстро смирились и послушно следовали их указаниям.

⬥⬥⬥

— Спустя четыре года я ещё думаю о том, что во всём этом виноват Банг-Дрюк. Получается, приют был для него лишь инструментом или игрушечной машинкой. Ведь после очередного отчитывания перед понтификом Религии Драконьего Слова наш приют сожгли. Мы были близки к побегу, но всех схватили и растащили по изоляторам. Да уж, я уже и не надеюсь встретить своих друзей. Всё же мы все изменились, деградировали и стали заложниками своих воспоминаний. Даже, если кто-то из них и умер, я никого винить не буду. Мы ведь понимали, на что шли… Закончив свой рассказ этими словами, абсолютно пустой взгляд устремился на девушку, что сидела напротив него за белым столом. Её золотисто-шёлковые волосы спускались до середины спины, всеми силами демонстрируя хладнокровие и чрезмерно мягкий характер. Навряд ли мимо проходящий человек подумает, что такая особа может работать пенитенциарным психологом в Центре Задержаний Незаконных, но это был факт, с которым стоит смириться. Человек в синем комбинезоне продолжал бесцельно рассматривать это спокойное лицо, так же как и глаза совершенного аметистового цвета, излучающие смирение и рациональность. Она что-то говорила ему, тем не менее, он считал, что подобная информация не будет ему полезной и просто пялился на неё, качаясь на стуле и пропуская слова мимо ушей. — Послушайте, — сказала девушка, косо взирая на него из-под своих дугообразных бровей. — Вы ведь боитесь крови? Хоть он и оставался равнодушным, подобный вопрос выбил его из колеи. А она всё продолжала смотреть ему в глаза, словно осуждая. Стоило ему кивнуть, как этот психолог заявила следующее: — Такое можно было ожидать. Всё же… вы никогда не испытывали режущих ранений, мистер Гримуар. И если в своём длительном монологе вы высмеивали мистера Алибу из-за его суицидальных наклонностей, то, думаю, я вполне могу высмеять вас, раз вы чуть не совершили такой эгоистичный поступок.