В финале Морган умрет

Поужинать доктор Ю решает в собственном кабинете. На коленях – варварски вскрытая резаком банка консервированных угрей, на столе возле – газировка; сама доктор тоже совершенно не по-докторски сидит на столе, расслабленно болтая ногами, будто вместо кабинетных сумерек там клубятся жемчужные пузырьки джакузи. После лабораторного люминесцентного освещения побаливает воспаленный от нейромодов глаз, так что Морган приглушает интенсивность ламп: кабинет погружен в романтичный, почти один в один свечной полумрак. Уютно, на грани слышимости шуршит вентиляция, ей вторит ворчание фабрикатора, выпекающего в своих недрах новенькие инъекторы. Заменить бы газировку в полусмятой банке на бутылку хорошего вина – картинка была бы совсем идиллической, если бы не два «но». Первое – в коридоре, в раскаленном свете ламп, в котором видна будет мельчайшая дрожь тени, две турели щерят дула на любого вошедшего, и как бы не занимали Морган ужин и мысли, она нет-нет да и бросает на турели взгляд. Просто так, убедиться, что выстроенная ею система безопасности безопасна – в рамках погрешностей, которые Морган может себе позволить. Второе – угри. Склизкие гады, утрамбованные в банку, заманчиво поблескивают под слоем заливного, похожего на медицинский биогель из контейнеров «Пирамид». Морган, набравшись решимости, вилкой отламывает кусочек желе, кладет в рот – первую секунду еще ничего, но вкус химозного терияки не может перебить основное впечатление: склизко. И даже, если выражаться точнее: склизко склизкая склизскость. Морган не в том положении, чтобы выпендриваться и разбрасываться калориями, но если угриное мясо еще можно проглатывать, не жуя, то это… Морган заливает подступающую тошноту жадными глотками газировки и, отложив вилку, подносит консерву ближе к лицу. Изначально у нее в планах было поужинать и немного поразмышлять о происходящем с упором на первое, но теперь приоритет сам собой плавно смещается ко второму. Ничего не выражающий взгляд скользит по этикетке, выхватывает отдельные слова: «Угри Сискак», «Порадуйте ваши вкусовые сосочки!», «…сублимированное мясо угрей не менее 51%, глутамат натрия, цитрат, антоциан…» Ни намека на родство с биогелем, отмечает мимоходом Морган, у того основа состава – солюбилизированные протромбин и фибрин, надо как-нибудь провести сравнительный анализ. Даже забавно, как чутко человеческий мозг реагирует на малейшее подозрение, что еда прокисла или осклизла, хотя скорее обшивку «Талоса» пожрет космическое излучение, чем в банку современных консервов проникнет хотя бы одна непрошенная бактерия… Что совсем не забавно, одергивает себя Морган, выходя из режима «зависания», так это вопрос, почему эта банка оказалась в шкафу в ее кабинете. С меню привередничать не приходится, что нашла под рукой или в кухне у аппаратчиков – тем и довольствуется. Неудивительно, что удон с ядреным кимчи, от которого во рту печет – любимая еда младших инженеров, – Морган не понравился, но эта банка… – Я замечаю, что я озадачена, – шепчет она вслух привычную мантру, спасавшую еще во времена школьных научных ярмарок. Собственный голос успокаивает. Дальше Морган строит логическую цепочку недрогнувшей мыслью. Она проработала в этом кабинете минимум несколько месяцев, за такой срок если от старого обитателя и остались какие-то следы, Морган бы их вычистила. Значит угри – ее выбор. И вряд ли бы она, сосредоточенная на работе, держала в тумбе под рукой ту еду, которую не планировала есть: противоречие налицо. Какие могут быть варианты? На память полагаться бесполезно, Морган знает это, и все равно несколько секунд пробует, внимательно оглядев кабинет, поймать хотя бы тень узнавания. На полках книги и журналы с пометками ее рукой, Морган сверила почерки первым же делом. На столе завал из деталей, переломанных, пережженных или попросту не подошедших к Январю; и по какой-то причине – срочность испытаний, в которых Морган согласилась участвовать, вероятно? – так и не переработанные утилизатором. Чуть ободранные, потому что ей нужна была органика для аптечки, космеи в кадке под стеклянным колпаком. Вырезки и фотографии, налепленные на рабочую доску, когда-то белую, теперь же мутно-серого цвета от бесконечного стирания маркерных надписей. Этот кабинет – как старая перчатка, как хоженный не один сезон кроссовок, как излюбленные пижамные штаны: ношенные по размеру вещи, точь-в-точь по телу. Морган чувствует себя здесь увереннее, чем где-либо еще на станции, она может не глядя потянуться за деталью, не ошибившись, и знает точно, где что искать в шкафах, и ни разу еще не споткнулась в сплетении проводов в рабочей зоне, хотя с освещением при подключении «Зеркала» были перебои. Но это – как рефлекс. Стоит задуматься, стоит замедлить движение руки, рассматривая хлам в ящиках стола, стоит ей попытаться вспомнить – и кабинет становится таким же, как любое другое помещение Талос. Всего лишь еще одним местом, которое нужно исследовать с ноля. И проклятые угри в банке становятся для Морган знаком окончательного поражения. Что-то вроде ритуального сжигания флагов поверженной стороны: бои закончились, время смириться и принять неизбежное. Зачем она… Нет, правильный вопрос другой – почему эти консервы оказались в ее шкафу. Принес новый стюард, незнакомый с привычками и вкусами Морган и посчитавший, что ее меню не повредит разнообразие? Пошутил кто-то из сотрудников отдела? Морган сама оставила банку под рукой – для кого-то другого, секретаря или, быть может, для этой… как ее… в почтовой переписке папка сообщений от некой Ильюшиной заметно объемнее прочих: кажется, раньше они общались теснее. По работе или дружески – из коротких сообщений не понять, но, может, с Морган действительно сталось держать под рукой угощение для кого-то из них? Ведь сталось бы?.. Морган в третий раз перечитывала этикетку консерв. Чтение хотя бы оправдывает, почему мысли так путаются. Если же бросить попытки просчитать состав желе и задуматься в полную силу, то… День был богатым на впечатления, у Морган болит сорванная из-за разводного ключа мозоль, а в аппаратной она и вовсе столкнулась чуть ли не нос к носу с фантомом, слишком увлекшись починкой щитка. Пришлось всадить в тварь четыре патрона из дробовика, молясь, чтобы руки, закоченевшие от страха, не вздумали раскоченеть и задрожать, сбивая неверный прицел – но даже тогда, трясясь от ужаса и адреналина, Морган не чувствует себя такой беспомощной, как сейчас. – Январь? – тихо зовет она. – Ты тут? – Так точно, – дрон выплыла из рабочей секции. – У вас ко мне дело, доктор Ю? Рефлексы Морган не расценивают шуршание двигателя за спиной как опасное. Должно быть, она недели – месяцы? – провела с прототипами и самой Январем, отлаживая программу, да и кроме Января на Талосе водится множество дронов. Но стоит Морган задуматься об этом, сразу становится неуютно. Потому ли, что у этой, новой, после-экспериментальной Морган нет привычки считать дронов проекцией внутреннего диалога, всего лишь приобретшей физическую форму за пределами головы, или же по какой-то другой причине, но… Морган трясет головой и неловко, едва не уронив банку с газировкой, пересаживается на столе полубоком, чтобы видеть краем глаза одновременно и коридор с турелями, и Январь. – Какая я была? – Простите, доктор? – дрон приподнимается на десяток сантиметров, и откуда-то – хотела бы Морган знать, откуда! – она расценивает жест как способ выразить удивление. – Конкретизируйте, пожалуйста, запрос. Я могу предоставить файл вашего личного дела из баз станции. Вас интересует психологический профиль или биография? – Нет… – буркает Морган и тут же осекается. А может, как раз психологический профиль ее и интересует, кто знает? Хотя, вряд ли сведения там информативны. Что стали бы указывать психологи и проверяющие комиссии в деле ученой, претендующей на работу на станции? Баллы IQ. Личные качества – ответственность и скрупулезность в сочетании с творческим подходом к решению нестандартных задач. Хоть сколько-то развитые коммуникативные навыки, чтобы ее не шугались лаборанты… В очередной раз за вечер Морган чувствует холодок мурашек на загривке. От романтики вечера нет и следа, сумерки по углам таят опасность, и кабинет ощущется уже не ношенным мягким кроссовком, а туфлей на высоком каблуке, натирающей пятку. Во-первых, Морган не помнит, откуда у нее такое отчетливое представление о собственном личном деле. Во-вторых, знает, что доверять ему нельзя: в деле наверняка указали то, что требовалось для работы, а не подноготную правду о Морган; эти два множества могут пересекаться, но точно не совпадают. И, наконец, в-третьих, Морган требуется не это, но что именно… Она заставляет себя глубоко вздохнуть. Считает до пяти, и в новом приступе мурашек чувствует, как взбудораженное ее страхами сознание погружается обратно в кристальную логическую ясность. Гипотеза, делает мысленную пометку Морган: их с Алексом эксперименты не просто стерли часть ее памяти, но изменили саму личность Морган. Очевидно следующая из этого проблема – ей нужно срочно научиться отличать ложные воспоминания от настоящих, потому что следующая за спутанностью сознания эмоциональность делу не помогает. Для постановки эксперимента сведений недостаточно, необходимо подготовить теоретическую базу. Что-то из методологии… – Нет, файл не нужен, – повторяет увереннее Морган и медленно, тщательно следя за мыслью, выговаривает. – Мне нужно… другое. Какая я была, понимаешь? Почему согласилась на эксперименты. Почему в кабинете растут именно космеи. С кем я общалась на станции, по каким поводам. Почему, черт возьми, – голос срывается, Морган, дернувшись от этого как от слабенького разряда тока, опускает взгляд вниз, на руки, крепко стискивающие банку с консервами и воткнутую в них вилку, – почему в моем шкафу эта несъедобная дрянь. Мне раньше нравились угри? Что еще нравилось? Что нет?.. Январь ждет. Из растерянности Морган бросает во вспышку злости, и она вскидывается, глядя дрону прямо в диоды: – Ты понимаешь, о чем я? Раздражение проходит моментально, а вязкая тишина долгое мгновение густеет в кабинете, превращаясь в заливное желе из времени – можно вилку втыкать. Потом Январь мигает индикаторами обработки данных и выдает: – Оу. Абсолютно бесчувственное, машинное «оу». Морган узнает свой голос, но не интонации. Если бы она на чье-то откровение отделалась таким же псевдо-сочувственным, натянутым «оу», выговоренным для того лишь, чтобы заменить собой более долгую и честную фразу – прости, я выслушала тебя, но ничем не могу помочь, а главное, не хочу, потому что твои проблемы меня не волнуют, поэтому давай пойдем на сделку, дружок, я попытаюсь изобразить сочувствие, ты попытаешься изобразить, будто тебе от него стало легче, и все будут счастливы? – так вот, если бы она так ответила кому-то из коллег, ее бы, наверное, окончательно огородили стеной бойкота, потому что доктор Ю – не человек вовсе, а бездушная машина по воспроизводству научных экспериментов. – Оу, – повторяет Январь, заполняя, должно быть, паузы диалога в соответствии с программой, и все с той же механической интонацией, с какой общаются виртуальные гиды (бодрые и энергичные, какой бы мрачной ни была их история) продолжает. – Прошу прощения, Морган, в моих базах отсутствуют подобные данные. Вы проектировали меня для цели, для которой не требуется воспроизводство органических данных. Сожалею, Морган, но, по всей видимости, ранее вы посчитали, что все это попросту не имеет смысла. Морган кивает. Она уже поняла. У Января ее голос и ее логика мышления, говорить с нею – все равно что вслух разыгрывать внутренний диалог. Январь может даже не извиняться; то, что действительно важно – то, что является сутью ответа, – Морган ясно читает меж строк и без оберток вежливости. Она проектировала Январь для того, чтобы уничтожить Талос и в конце умереть самой. Если ей отмерено несколько дней, какая уже разница, слушала ли она музыку 2010-ых и как эксперименты на станции повлияли на отношения с Алексом? И уж тем более не важно, нравились ли предыдущей Морган консервированные угри. Что изменится, если когда-то эта химозная слизь ей действительно была по вкусу? Морган вытаскивает из банки вилку, задумчиво облизывает. Спрыгивает со стола, через три шага, практически не думая, полагаясь на рефлекс тела, а не память, тянет руку и тащит запрятанную на полке за книгами пачку витаминизированного печенья. Возможно, ей нравилось хрустеть им во время работы. Возможно, сроки так поджимали, что не было времени даже отойти нормально пообедать. Она-раньше и Январь правы: в этом действительно нет уже никакого смысла. Жестью звенит банка угрей, выброшенная в утилизатор. Морган тыкает кнопку переработки и несколько секунд смотрит, как наливается светом и воем нутро машины, принявшей подношение. Органику на аптечку, металл – на патроны, думает Морган; знали бы фантомы, из какой дряни готовится то, что их убьет, и кислая, невеселая улыбка тянет уголки губ. Потом Морган вздыхает и, сунув в рот печенье, возвращается к компу с развернутыми на экране картами лаборатории психотроники. Обеденный перерыв закончен. Морган как и всегда, в любой из версий ее личности, ждет много работы.