Тайная орочья любовь

      Тангородрим. Горы Принуждения. Три чёрных, конусообразных пика, попирающих законы Природы самим фактом своего существования. Воздвигнутые злой волей Врага, они возносятся над всеми земными вершинами, пронзая лишённый дыхания Ильмен. Их высота не просто превосходит воображение. Разум даже не в состоянии постичь её, ибо тяжёлая кайма облаков оторачивает лишь самое подножие скалы, а головокружительные вихри верхних слоёв воздуха служат поясом на её чреслах. Причудливо очерченные трубки вулканических жерл заходят далеко за пути облаков, вторгаясь в пустые пространства, в которых кружатся вечные звёзды.       В сравнении с Трёхглавой Горой даже зубчатые пики Эред-Энгрин, тянущиеся с востока на запад сплошной, отвесной стеной кажутся лишь едва заметными холмиками. Её сумрачная мощь подавляет, служа наглядным напоминанием о силе, искалечившей мир ради её создания. Кости Арды были расколоты и теперь выступают наружу из-под покровов её тела, как при открытом переломе. Даже лава, сочится из трещин как кровь. Неприятно, безобразно, и жутко. Жутко осознавать, что Враг способен сотворить такое.       Впрочем эльф, подвешенный на одном из склонов Тангородрима, давно уже утратил способность ужасаться чему-либо. Его положение достаточно ужасно само по себе, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Подвешенный за руку к чёрной скале, он слабо покачивается в тысячах локтей над землёй. Тусклый металл браслета впивается в запястье несчастного от чего кровь струйками стекает по вывернувшейся под весом тела руке. Алые капли чертят дорожки узоров, оплетающих посиневшую от холода и растяжения кожу и иногда скатываются на ввалившуюся от истощения грудь, запавший живот и треснувшие, кровоточащие ноги.       Огненно-рыжие волосы пленника коротко и неаккуратно обрезаны. Свалявшиеся и спутанные они трепещут на ветру, словно пламя факела, который вот-вот погаснет. Частично закрытое ими лицо эльфа искажено мукой и кажется исхудавшим до крайности, а невидящие – цвета слепого неба, глаза смотрят в пустоту. Когда его схватили, гордый принц нолдор был прекрасен, а сейчас от него осталась лишь тень. Обожжённый вулканическим огнём Тангородрима, обветренный, грязный и нагой. Как в день прихода в Арду.       На изнурённом теле Маэдроса нет ни клочка одежды, которая всё равно не защитит от холода и непогоды. Единственным его «украшением» остаётся наручный браслет, служащий источником постоянных мучений. Звенья соединяющейся с ним цепи утопают в каменной толще, удерживая несчастного от падения. Тёмный металл закалён и усилен магией, и даже самому острому клинку не разбить его. Эльф хорошо знает это. Ведь он пытался избавиться от оков. Тщетно, естественно. Цепь крепка. Её нельзя ни порвать ни вырвать из скалы. Кисть из браслета тоже не вытащить. Любая попытка приводит лишь к тому, что его рука оказывается вывернута в ещё более болезненном положении, заставляя скрежетать зубами. Он не может собрать достаточно сил, чтобы даже застонать.       Ему не выбраться. Эльф понимает это, а потому больше и не пробует. Оставив любые попытки сделать хоть что-то, он лишь безвольно свисает с цепи, покачивается под порывами ветра. Сил на борьбу не осталось. Он обессилен своим бедственным положением и непрекращающимися муками, которые причиняет вгрызающийся в запястье браслет. Боль иглами пронизывает его руку, огнём полыхает в вывернутом из сустава плече, медленно растекаясь по телу. Тяжёлая, мучительная и непрекращающаяся.       В первые дни, когда отсутствие отдыха ещё не ослабило Маэдроса, а пламя духа ярко горело в груди, он пытался уменьшить её. Искал опору, обламывая ногти о голые, почти отвесные скалы. Бесполезно. Склоны Тангородрима слишком гладки, чтобы зацепиться за них. К тому же Враг подвесил его в полосе облаков, которые то проливаются дождём, то хлещут ветром. Постоянная сырость не только заставляет дрожать от пронизывающего до костей холода, но и делает все предметы вокруг скользкими. Не зацепиться. Даже цепь в озябших пальцах не удержать. Быстро онемев они соскальзывают, оставляя его в подвешенном состоянии.       У бедняги нет ни опоры, ни даже какого-то подобия укрытия. Он полностью обнажён под безбрежным небом, которое не устает обрушивать свою ярость на феаноринга. Хлещет беззащитное тела бичами студёных ветров и побивая градом. Непрерывные движения воздуха обветривают его губы и царапают в раны, сыпля водную пыль в горящие от недосыпания глаза. От дождей же и вовсе негде укрыться – они колют голое тело эльфа тысячами крохотных, ледяных иголочек. Заставляя беднягу дрожать от холода.       Погода над Тангородримом неустойчива из-за капризов Моргота. Сырость то и дело сменяется морозным холодом, а тот, в свою очередь, нестерпимой жарой сопровождающей каждое извержение. И всякий раз, когда скальная толща содрогается в судорогах, Маэдрос шепчет бессвязные молитвы, прося Эру прекратить его страдания. Но похоже у Всеотца не осталось милосердия для нолдор.       Поначалу он надеялся, что одна из струек лавы, стекающих из жерла вулкана прикончит его, пролившись на голову. Но даже в своем неистовстве Враг слишком аккуратен, чтобы даровать пленнику такую лёгкую смерть. Ведь это было бы почти поэтично – сын Огненной Души уходит в огонь. Но надеждам не место во владениях Врага. Надежда здесь – лишь ещё один инструмент пытки, с помощью которого Моргот истязает Маэдроса, давая ему поверить, что в этот раз желанное освобождение точно придет, а затем, в последний момент, направляет огненную реку в другую сторону, оставляя феаноринга выть от разочарования. Как бы близко от него не проходил поток лавы и сколько обжигающих капель не падало на истерзанное тело эльфа, этого никогда не бывает достаточно чтобы убить его. А все старания раскачаться на цепи и подлететь поближе, окунувшись в расплавленную породу, приносят лишь ожоги и нестерпимую боль в вывернутой руке, от которой несчастный в конце концов, на краткое время теряет сознание.       О! Эти благословенные мгновения черноты единственное, что ещё осталось у Маэдроса. Ради них он живёт, ради них терпит бесконечную муку. Ведь в те краткие мгновения, когда кромешный, непроницаемый мрак, истекающий из незримых бездн подсознания достигает непознаваемых высот, охватывая собой всё вокруг, боль отступает. Пожирающий сам себя разум эльфа окунается во мрак ледяного и чёрного безвременья, вместе с которым приходит тишина. Ощущение того, что все, наконец, закончилось. К сожалению, такие приступы беспамятства кратки, и вскоре Маэдрос вновь открывает опухшие глаза, слизывая дождевую воду, стекающую по щеке и желая вновь потерять сознание, избавившись от опостылевше-невыносимой боли.       Каждый его день – борьба с ней и собственной слабостью. Чем дольше удастся провисеть на цепи, тем меньше терзает боль. Вот только силы перворождённого иссякают, а и без того непродолжительные промежутки отдыха становятся всё короче. Боль уже практически не отпускает, а мысли о смерти терзают разум и душу горящими головнями. Охваченный ими, пленник жадно вглядывается в ледяной туман, затягивающий пространство внизу. Сквозь просветы в нём по-эльфийски острый взор различает резкие силуэты камней, разбросанных по засыпанной пеплом земле. Угольно-чёрные изломы их граней так манят к себе, обещая скорую смерть. Глядя на них он мечтает сорваться на дно утёса, положив конец своим страданиям. По крайней мере это шанс.       Не слишком большой, учитывая что Моргот искусственно поддерживает жизнь в его теле с помощью своей тёмной силы. Ледяной дождь, хлещущий по скалам Тангородрима едва ли утоляет его жажду. Да и идёт он не каждый день – порой Маэдросу приходится сутками дрожать сухом ветру, беззвучно умоляя о воде, а он всё ещё жив. И всё это без учёта голода, который лишь терзает тело, не давая освобождения. Может быть даже падение со скалы не освободит его, но надо же о чём-то мечтать.       Время, проведённое в мыслях о смерти, тянется мучительно-медленно. Сколько он уже здесь? В одиночестве на скале без еды, воды и отдыха, не считая тех случаев, когда боль становится настолько ужасной, что гасит сознание? Дни? Месяцы? Годы? Время не существует, в этом пустом пространстве между жизнью и смертью. Он замкнут сумрачном безвременье и нет никого – только он и слепое, белёсое небо, частично заслонённое циклопическим, тёмным конусом. В попытках отвлечься от боли эльф то и дело устремляет взгляды к нему, прослеживая пути уносящихся вдаль облаков. Клубящиеся вихри придают им поистине-фантастические очертания, в то время как расстроенное воображение ещё больше искажает картину, рисуя кошмарные образы. Иногда ему кажется, что облачная масса над головой кипит мешаниной оскаленных ртов и когтистых лап, которые тянутся к нему, пытаясь схватить.       Что это – ещё одна жестокая забава Моргота, или разум покидает сына Феанора?Вполне может быть, что и так, ведь от неизбывных мук пленник время от времени забывает даже собственное имя. Боль охватывает его целиком. Притупляет острый как бритва разум, застилая мысли расплывчатой дымкой агонии. Маэдрос сопротивляется этому, как может, заставляя себя думать. Отбиваться от сокрушительной хватки безумия, подкрадывавшегося с каждым днём всё ближе и ближе. Потому что знает – стоит поддаться и Моргот обязательно воспользуется этим. Подчинит себе его волю, заставив рассказать ему всё, что он знает, а потом использует против братьев. Нет, лучше терпеть агонию, чем стать инструментом для совершения зла.       Не сдаваться. Ради отца, братьев и их Клятвы. Ради неё – мысли о которой рождают искру тепла и света в остывшей груди.       Звучит хорошо, да только на словах. На деле же Маэдросу не лучше от этого. Вначале собственная храбрость приносила ему какое-то подобие удовлетворения, но... он слишком долго пробыл здесь один, подвешенный за руку в тени исполинской горы, нависающей над ним мрачным призраком. Выставленный на всеобщее обозрение, словно трофей. Беззащитный перед дождями, снегами и бурями. Измотанный отсутствием отдыха и болью, превратившей его в сломанную оболочку, отчаянно цепляющейся за остатки здравомыслия. И Маэдросу страшно от мысли – как долго это ещё будет продолжаться? Сколько ему ещё терпеть эти муки?       А хуже всего то, что он не может даже найти убежище в своей памяти, как это делают эльфы. Видимо Моргот что-то сделал с его разумом. Заключил в оковы, подобные тем, что обрекают тело нолдо быть игрушкой жестоких ветров. Поэтому он не может вспомнить ничего хорошего. Его удел – горе потерь, тяжесть предательства и ужас войны, оказавшейся совсем не такой, как это представлялось сыну Феанора. Как бы он ни старался, он не может выудить из глубин помрачённой памяти воспоминания о днях блаженства в доме его деда-Финвэ, когда всё было пусть и не безоблачно, но по крайней мере не плохо. Хорошо даже – настолько, насколько это вообще возможно, со столь вспыльчивым отцом и властной матерью. Не может вспомнить и времена Форменоса – затенённые но наполненную близостью с отцом и братьями, когда они жили душа в душу.       Маэдрос знает, что всё это было, но любые подробности ускользают от него. Воля Моргота цепкой стальной хваткой держит его тело разум и душу. Не вырваться, не умереть даже не уйти в грёзы. Сколько раз погруженный в мучение разум нолдо пытался как-то защититься от боли, соткать видение, однако ему не позволено даже этого. Все попытки терпят неудачу и лишь ветер шипит и смеётся над ним, донося голос укрывшегося в своём подземном чертоге Врага. Да будет он проклят!       Лишь моменты помрачения рассудка приносят небольшое облегчение. Боль ослабевает, а голова наполняется отголосками воспоминаний. Несчастливых, естественно, ибо они наполнены тёмными кошмарами в которых нолдо вспоминает свой плен. Обернувшиеся трагедией переговоры и свой кинжал, замерший на волосок от шеи Врага. Холодную усмешку Моргота и гибель друзей, под копьями и топорами орков, не проявивших к пленникам ни капли жалости.       Они с братьями были глупы, пытаясь победить Врага его же оружием. Глупы и самонадеянны, решив, что смогут перехитрить Отца Лжи. Обыграть в его же игре. Да, им уже приходилось убивать друзей и предавать родичей, но в сравнении с Бауглиром они всё ещё оставались жалкими любителями. Поэтому он и провел их, как детей, легко уклонившись от молниеносного удара Маэдроса и перебив всё «посольство», с помощью отряда, который привёл с собой в качестве страховки. Не то, чтобы они не были готовы к этому. Наоборот – знали что будут преданы, ещё до начала встречи. Просто не ожидали, что он приведёт с собой целую армию.       Пощадили только его. Маэдрос помнит, как скрюченные существа толпились вокруг него, глумливо разевая свои тёмные пасти:       — Ты наш, нолдо. Хозяин тебя возьмет... Хозяин тебя сломает... Ты всё равно, что мёртв... – затем чудовище, лишившее жизни деда и сгубившее отца подхватило его –поверженного наземь и связанного, перекинув через седло ужасного существа, отдалённо похожего на коня. Кровь алыми лентами текла из полученных в бою ран, но даже будучи ослабленным, эльф пытался сопротивляться, проявляя неповиновение как только мог. Шевелился и дёргался, пробуя вырваться и, если надо – упасть и погибнуть под ногами коня. Лишь бы не становиться заложником и препятствием на пути братьев. Пожалуй, он уже тогда понял, что лучше покончить со всем сразу и не попадать в Ангбанд, но у похитителя была железная хватка.       Поначалу он придерживал Маэдроса одной рукой, насмехаясь над потугами нолдо, но когда тому почти удалось высвободиться что-то сделал с ним. Боль, подобной которой он никогда не знал, пронзила пленника и наполнив его до краев, вырвалась наружу истошным криком. В глазах потемнело, разум помутился из-за чего сын Феанора мало что запомнил из того ужасного путешествия. Ясно было одно – он был перенесён на крылья полуночи и доставлен в самое сердце Тени. В Ангбанд. Железную Преисподнюю, залегавшую под тёмным трёхглавым пиком, чудовищной массой нависавшем над стенами зазубренных гор.       В подземный чертог, что был озарён огнём и украшен железными шипами, торчавшими из стен на манер жуткого декора. Там его отпустили, швырнув на отполированный до зеркального блеска пол. Оборванный и истекающий кровью Маэдрос стоял на четвереньках и смотрел на занявшего чудовищный трон Врага с непоколебимой ненавистью во взгляде. Находиться в нескольких шагах от Сильмарилей и быть бессильным забрать их, было почти так же невыносимо, как видеть их в оправе чёрной короны.       Раздавленный морально, но не растерявший духовный пыл, сын Феанора швырнул проклятье в ненавистное лицо Врага, нависавшего над ним чёрной тучей. Тьма окутывая сидящий на троне силуэт густым облаком, сквозь которое пробивается свет отцовских камней. Моргот же, к его удивлению, не наказал его за дерзость и даже не стал грозить пыткой. Наоборот – повёл себе сдержанно, начав вливать в острые уши Маэдроса отраву лжи. Фальшиво просил прощения за смерть деда, говоря что это было лишь недоразумение. Что они с Финвэ просто неправильно поняли друг друга и на самом деле, он не похищал Сильмиралили, а просто хотел уберечь их от Валар, которые, по его словам, всё равно бы разбили их. Привыкший искажать правду и приписывать себе чужие заслуги он пытался выставить себя идейным вдохновителем Исхода Нолдор. Тем, кто дал эльфам повод покинуть Благословенный Край. Смерть Феанора, при таком раскладе и вовсе была выставлена трагической случайность к которой сам Моргот, конечно же, не имел отношения. Во всём были виноваты балроги, не правильно выполнившие приказ.       В своей самонадеянной гордыне Враг, как будто забыл о том, что Маэдрос сам там был и видел, что Демоны Ужаса пришли убивать, а не разговаривать. Когда же эльф напомнил об этом, тот принялся взывать к его разуму, убеждая предотвратить войну.       — Уступи мне эту битву. Откажись от кровавой войны. Уведи свой народ за пределы земель, которыми я владею, и поклянись никогда больше не поднимать против меня оружия, – мягко увещевал пленника Тёмный Вала, принимая дивный облик, который использовал в Валиноре, чтобы вводить в заблуждение тех, кто был достаточно глуп, чтобы его слушать. Высокий рост, атласная кожа, длинные и блестящие волосы, чёрными лентами развевающиеся на незримом ветру и по-айнурски-прекрасное лицо, являвшее собой красивую маску. Мираж, прикрывающий зияющую, чёрную бездну ненависти и жестокости, которую воплощал собой Моргот.       И вот увидев по-отечески снисходительную улыбку на тонких губах, Маэдрос вышел из себя. Он кричал о своём отказе, глядя в лицо Тёмного Валы, и его глаза пылали неугасимым пламенем, унаследованым от отца. Первенец Феанора и не собирался ломаться.       — Ты сын своего отца, – тяжело вздохнул Враг, глядя на пленника с лёгкой укоризной в глазах, цвет которых невозможно было определить. – Такой же упрямый и несговорчивый, как и он. Но я милосерден и дам тебе время обдумать моё щедрое предложение.       А чтобы думалось лучше Моргот приказал посадить его на цепь в подземелье. В тесном каменном мешке, по всей видимости представлявшем собой одну из природных пещер, кое-как перестроенную в каземат. Склеп для погребённого заживо.       Маэдрос не был покорен и безропотен, пока орки тащили сюда. О нет! Несмотря на то, что его волокли по бесконечным коридорам и лестницам подхватив под руки, он трижды пытался вырваться, а один раз ему это почти удалось. Выдернув цепь из рук охранника, он ей же и ударил его, проломив череп. Останься у эльфа больше сил, и та же участь постигла бы и второго орка, но к сожалению враг оказался проворнее. Тяжелая дубинка обрушилась на голову Маэдроса, лишив его сознания.       В себя он пришёл уже сидя на полу тесной и затхлой камеры. Голова раскалывалось, эльф замерзал – тюремщики зачем-то забрали его одежду. То ли пытались унизить таким способом, то ли надеялись сломить дух. Было холодно, но эльф не мог даже обнять себя, так как его руки оказались заведены за голову и прикованы к стене. Он не мог ни подняться, ни лечь, а любая попытка хоть немного изменить позу причиняла ещё большее неудобство. Цепи кандалов, защёлкнувшихся на его запястьях, были вымерены так, чтобы дотянуться рукой до лица, тела или другой руки было невозможно. Что и говорить – Враг знал толк в мучительстве, и мог сделать жизнь пленника невыносимой даже не причиняя ему непосредственного вреда.       Наверное поэтому в камере царила кромешная темнота. Ни один луч не проникал внутрь. Похороненный во непроглядном мраке, скованный и обнажённый принц нолдор бессильно привалился к стене. Сложенная из каменных блоков она была холодной и сырой, поэтому он подтянул колени к груди, в жалкой попытке сохранить хоть какие-то остатки тепла утекающего из тела.       И потянулись часы – а, может быть, и дни заключения. Время от времени дверь камеры открывалась и внутрь заглядывал один из орков, приносивших еду и воду. И пока полуослепший пленник моргал, щуря отвыкшие от света, слезящиеся глаза, в лицо ему пихали с начала плошку с не слишком чистой водой, а затем миску какого-то пресного месива, вкус которого отчётливо отдавал гнилью. При этом орков не особо заботило, сколько похлёбки пленник проглатывает, а сколько выливает на себя. Да и приходили они раз от раза. Маэдрос, поначалу, считал дни по их визитам, но быстро понял, что иногда они просто забывают покормить его.       Из-за их лени и наплевательства желудок эльфа сначала превратился в судорожный узел пустоты, а затем и вовсе прилип к позвоночнику. Голод изматывал, но не так сильно как холод, неудобная поза, скованность и темнота. Пожалуй, она оказалась худшим из зол. Рождённый в Амане он многое мог перенести, но не отсутствие света, к которому привык и которым наслаждался в детстве. Он не собирался сдаваться, но тьма и беззвучие постепенно подтачивали его волю, медленно но верно сводя с ума.       Маэдрос и не заметил, как начал разговаривать сам с собой – но здесь, где, казалось, умерли все звуки, даже собственный голос не приносил облегчения, звуча слишком громко, почти пугающе. Моргот делал всё возможное, чтобы уничтожить сына своего заклятого врага. Раздавить, довести до безумия. И ему это, возможно, и удалось бы. Если бы не она.       — С кем ты говорил? – хриплый голос вырвал Маэдроса из бездны кошмаров, окутавших его как сон наяву. Встрепенувшись, он сразу зажмурился и застонал от бившего в лицо света крохотной свечки, казавшегося ослепительным после кромешной тьмы. Когда же глаза эльфа снова привыкли видеть что-либо кроме чернейшей и густой пелены, он оказался поражён прекрасным в своей невозможности образу. Над ним склонилась девушка, образ которой смутно проступал сквозь дымку застилавших глаза слёз. Её экзотически-красивое лицо обрамляли мягкие каштановые волосы и Маэдросу, смотревшему на огненный свет за её спиной казалось, что её голова окружена красноватым сиянием. Чудесная, похожая на волшебное видение, она не могла существовать в мрачной реальности Ангбанда. Понимая, что видит морок, навеянный Морготом, эльф моргнул, избавляясь от него. К его удивлению прекрасная девушка не исчезла, но превратилась в орчиху.       Понимая, что оказался первым из нолдор, удостоенных сомнительной чести лицезреть орочью женщину, Маэдрос решил воспользоваться возможностью и рассмотреть её как следует. Глазам всё ещё было больно, но по крайней мере облик вошедшей больше не расплывался и эльф с удивлением обнаружил, что она не кажется ему уродливой или отвратительной. Чудовище? Нет. Скорее одичавшая эльфийка, в облике которой отчётливо проступали звериные черты. Её острые уши казались забавно-длинными, а лицо пусть и заметно искаженное выступающими вперёд челюстями, сохраняло некое подобие женственности. Широкий рот был полон по-звериному острых зубов, а глаза в тени надбровных дуг оказались жёлтыми, как у волчицы.       В их взгляде не было ни животной агрессии, ни злобы. Только настороженное любопытство. Орчиха тоже изучала его. И её интерес, наверное, можно было понять. Они были образцом контрастов – сын заморского света и дочь ночи, распростёршейся над Средиземья.       — С кем ты говорил, эльф? – повторила она свой вопрос, и Маэдрос понял, что говорила орчиха на искажённом валарине. Большинству эльфов он казался резким и неприятным, из-за чего они отказывались его учить. Но отец не был столь щепетилен и быстро освоил Язык Стихий ещё в юности. Выучил он ему так же Маглора, ну а Маэдрос просто не хотел отставать от младшего.       Все эти мысли вихрем проносились в голове эльфийского принца, пока странная собеседница ждала его ответа, по волчьи склоняя голову на бок. При этом её густые и длинные волосы, оказавшиеся не каштановыми, как ему показалось вначале, а чёрными словно сажа, сползли с плеча, открыв не отмеченный прежде факт – она была обнажена по пояс. Пламя свечи, трепещущее в густом, застоявшемся воздухе позволило эльфу рассмотреть её сутулую и немного коренастую фигуру. Мышцы орчихи были заметно более развиты, но при этом округлость груди оставалась мягкой и женственной. Зацепившись за неё взглядом, Маэдрос ощутил жар крови, прилившей к лицу и поспешил отвести глаза.       Собственная реакция удивила его. Орчиха должна была вызывать у него не больше эмоций, чем самка любого другого зверя.       — Оглох что-ли, принц заморский? – отчаявшись получить от него ответ, искажённая отвесила принцу нолдор лёгкую оплеуху.       — Сам с собой, – после короткого колебания ответил тот, решив что лучше не злить её и не напрашиваться на побои.       — Совсем головой плохой самому с собой говорить? – неодобрительно покачала головой женщина, опускаясь на пол. Маэдрос всегда отличался вниманием к деталям, а потому отметил, что сидела она не как попало, а подогнув под себя ноги, обёрнутые порванной во многих местах и неряшливо залатанной юбкой, содранной, по всей видимости с какой-то эльфийки. Элегантный карминовый цвет, тонкость выделки и сохранившиеся кое-где узоры ясно говорили об этом. Подпоясана она была куском верёвки.       — Больше не с кем. Я один здесь, – Маэдрос сам толком не понимал, зачем говорит с ней. Когда его приволокли сюда он твёрдо решил, что не скажет Морготу и его слугам ничего кроме проклятий и оскорблений. Однако эта конкретная орчиха не вызывала в нём ненависти. Находясь рядом с ней, рыжеволосый эльф не ощущал присутствия Врага, как рядом с другими орками.       — Ты не один. Я здесь, – не согласилась с ним странная собеседница, констатируя очевидное так, будто это была какая-то мудрость. При этом на него, принца нолдор, учившегося у Ауле и Ороме она смотрела как на деревенского дурачка. Забавно.       — Сейчас здесь, а раньше не было. Поэтому я и говорил с собой, – Маэдрос старался говорить медленно. Простым и доступным языком. Непонятно почему, но ему вдруг захотелось донести до неё, что он не сумасшедший, а просто устал от темноты и одиночества.       Но орчихе, кажется, было плевать. Она просто сидела и смотрела на него. Пристально и, как показалось эльфу, немного жадно. Желтые глаза обшаривали его тело, прикрытое одними только цепями, и Маэдросу чуть ли не впервые в жизни сделалось стыдно от того, что женщина так внимательно разглядывает его. Он ничего не смог с собой поделать и сжался, подтянув колени к груди.       — Почему ты так смотришь? – собственный голос показался хриплым от страха. Внезапно Маэдрос подумал, что всё это может плохо закончиться. Чтобы сломить его Моргот наверняка готов был вытащить все самые ужасные трюки из своего мешка для пыток. И изнасилование могло оказаться одним из них. Ужасно и эффективно. Что если Враг послал её надругаться над ним?!       — Ты красивый, – ответила орчиха, буквально ошеломив эльфа. – Другие эльфы страшные. Ты красивый. Поэтому и смотрю.       Сказать, что он был удивлён, значило ничего не сказать. Ведь Валар учили их, что мерзкие орки, выведенные Врагом в насмешку над эльфами, ненавидят всё красивое и стремятся испоганить, разрушить и осквернить всё, до чего могут дотянуться. Однако слова сидящей перед ним женщины рушили представление об этих существах. Некоторые из них могли видеть красоту.       — Почему? – спросил Маэдрос,всё больше вовлекаясь в этот странный разговор. Теперь ему хотелось узнать о ней побольше. Выяснить – кто она и почему отличается от прочих тварей Врага? Эта загадка захватила его измученный страхами разум.       — Не знаю. Отличаешься ты от других, заморский принц, – орчиха пожала плечами, чуть наклонившись к нему. При этом талисман в виде клыка какого-то крупного животного висевший на тесёмке между её грудей закачался из стороны в сторону, вновь привлекая внимание рыжеволосого к так соблазнительно колыхавшимся частям элементам женской анатомии.       — Ты тоже, – ответил Маэдрос, отводя взгляд. У эльфов не было табу на счет наготы, но почему-то вид неприкрытой орчанки вызывал у него странное чувство волнения. Он даже почувствовал улыбку, судорогой наметившуюся на разбитых губах. Впервые после Гибели Древ и Затемнения Валинора. – Я Маэдрос. Но тебе, похоже, это и так известно. А как твоё имя?       — Ара́йша. И я не из этих, – собеседница сделала неопределённый жест когтистой рукой в произвольную сторону. – Раньше мы жили вольно. Охотились в Сосновых Лесах, собирали коренья и ягоды. Избегали эльфов. Потом... Хозяин призвал нас на войну.       — И ты пошла? – как бы ни старался Маэдрос скрыть осуждение, оно всё равно прозвучало в его голоса. К счастью орчиха то ли не заметила этого, то ли не придала значения. Орки всегда грызлись между собой, видимо поэтому она и не обратила внимания.       — Все пошли и я пошла. Я умею лечить. Знаю травы. Говорю на языке эльфов. И это честь служить Хозяину, – здесь она солгала. Впервые за весь разговор сказала не то, что думала. Она не считала служение Морготу честью и ненавидела его. Не меньше его.       — Это ведь не правда, – прямо сказал эльф, вглядываясь своими глубокими, серыми глазами в желтые, волчьи глаза орчихи.       — Хозяин велел тебе думать, вот и думай, – его слова испугали и разозлили её, и она почти сразу решила уйти. Покинуть его, забрав с собой тусклый огонёк света – единственное, что защищало нолдо от тьмы, придававшей его кошмарам вещественную форму.       — Нет! Прошу, не забирай свечу. Я не хочу, не могу снова оказаться во тьме... – почти взмолился Маэдрос, простирая к ней скованные руки. Он не стал бы ничего просить у Врага, но эта девушка была исключением. Уже хотя бы потому, что не отказала пленнику, хотя его просьба явно показалась орчихе странной. Она даже замерла на несколько мгновений, глядя то на Маэдроса, то на огарок в своей руке. Задумчивость придала её плоскому лицу глуповато-комическое выражение, словно она не могла понять, что кто-то может страдать просто находясь в темноте и тоскуя по свету. Хотя, чего ещё можно было ждать от искажённой?       Поколебавшись, она поставила свечу на пол за пределами досягаемости Маэдроса. Затем, подумав ещё немного, покопалась в складках своей юбки и вытащила оттуда кусок сильно подгоревшего мяса на косточке. Губы орчихи расплылись в жутковатой, зубастой улыбке и эльф вдруг понял, что в некоторых ракурсах её страшненькая мордашка может казаться милой.       — Вот, держи. Подкрепи силы, – сказала она, но эльф лишь покачал головой. Есть мясо в Ангбанде? Нет уж! Кто знает – чьё оно? Этим тварям вполне могло прийти в голову закусить его убитыми товарищами. К тому же, нельзя было исключать и того, что Моргот специально пытается подсунуть ему эльфийское мясо, чтобы осквернить его тело, тем самым сломив и дух.       — Зря отказался. Тебе нужны силы, – сказав так, орчиха ушла. Тогда Маэдрос не понял, что она имела ввиду да и вообще не придал значения её словам – ну разозлилась на его отказ принять угощение, ну обиделась. Кто этих орков разберет? Страшный смысл сказанного дошёл до него только когда Моргот перешёл от уговоров к более суровым способам убеждения.       Пыткам. Начать было решено с обычного избиения, и когда пленник в очередной раз бросил оскорбления в лицо Моргота, один из орков пинком ноги отправил его на пол и принялся пинать. Удары были сильными и сыпались безо всякого порядка – по рукам, ногам, спине, груди животу. Маэдрос кое-как свернулся калачиком, защищая внутренние органы и, закрыл голову руками. Не помогло – орк насел на него сверху и принялся бить в лицо. Эльфу повезло быстро потерять сознание.       В себя он пришёл уже в темноте крохотной камеры, но в этот раз времени подумать как следует ему не дали. Не успел Маэдрос оправиться от прошлого избиения, как снова оказался перед троном Моргота. Его отказ подчиниться и пойти на службу чудовищу, виновному в смерти отца был произнесён тихим, надтреснутым голосом, неспособным выразить всю ненависть, что кипела в его сердце. Это было большой ошибкой. Тёмный Вала разозлился, приказав палачам взяться за эльфийского принца всерьёз.       В ход пустили кнуты. Орки почти с упоением хлестали ими его обнажённое тело. Иногда этим занимался этим занимался кто-то один, иногда двое с разных сторон. Кровавое месиво, в которое превращали палачи его спину, Моргот называл «произведением искусства». И после каждого сеанса пыток Маэдроса заставляли стоять на коленях с раскинутыми руками, пока Тёмный Властелин восхищался работой своих слуг. Потом его перепоручали заботам орчихи, являвшейся кем-то вроде целительницы.       — Зачем ты злишь Его? – с раздражённой заботой спрашивала Арайша, промывая оставленные кнутом раны сильно жгущим травяным настоем, и накладывая на них примочки из сухого, беловатого мха – единственного, что росло в предгорьях Эред-Энгрин.       Маэдрос не отвечал и поначалу вообще не реагировал на слова, безучастно устремив взгляд в сложенную из блоков стену.       — Слышишь меня, заморский принц? – зарычала та, неготовая мириться с тем, что её игнорируют. – Дай Ему то, что он хочет.       — Не могу, – ответил Маэдрос, понимавший, что Арайша снова ударит его, если он продолжит молчать. – Я не сломаюсь.       — Эти стены видели многих, кто считал себя крепче стали. И все они либо сдохли, либо подчинились Хозяину. Скажи Ему то, что Он хочет услышать, – продолжала настаивать целительница, подсовывая эльфу под нос глиняную миску, с горьким полынным настоем, к которому были подмешены перетёртые до состояния кашицы корни какого-то водянистого растения.       — Нет, – пленник задумался, чем можно мотивировать свой отказ. Рассказывать о Клятве такому существу, как его знакомая, не имело смысла. Данное кому-то слово для орков ничего не значило. Нет, здесь нужно было что-то простое и понятное. Примитивное.       — Он убил моего отца, – память об этом разожгла приугасшее пламя в груди Маэдроса наполнив его голос прежней силой.       — Моего тоже, и что? Я служу и ты служи, – Арайша произносила небрежно, будто бы нехотя, всем видом показывая,что ей всё равно. Но зоркие глаза эльфа видели правду и под его взглядом эта правда быстро выплыла наружу. – Мой отец был вождём племени. Брат – лучшим охотником. Мне начертано было стать шаманшей, но потом пришёл Хозяин. Отец и брат отказались подчиняться ему и умерли. Страшно, в мучениях. Я поступила мудро и подчинилась Теперь я здесь. Я лекарь и меня уважают.       — Да как ты могла?! – Маэдрос не знал, откуда в его исхлёстаном теле взялись силы возмущаться, но он даже приподнялся, подавшись вперёд и приблизив своё лицо к лицо орчихи. – Как ты могла пойти на службу к тому, кто убил близких тебе? Твою семью?       — Все подчинились, – повела сутулыми плечами Арайша, отстраняясь от эльфа с удивлением. – Иначе смерть. А ты как думал?       — Как вы можете так жить? – пыл Маэдроса почти сразу угас и он откинулся обратно к стене, переводя дыхание. Орочья женщина даже не понимала, почему он негодует и злится на неё. Всё же искажённые существа были эгоистами и заботились в первую очередь о самих себе. Бессмысленно было чего-то ждать от неё и всё... эльф, почему-то хотел, чтобы она его поняла.       — Тяжко... я помню иное время. Не важно, – сказала Арайша, забирая пустую миску. – Дай Ему, что Он хочет, или умрёшь.       — Тебе-то какое дело до меня? – обречённо спросил эльф, глядя орчихе вслед. – Умру я, или буду жить – тебе не всё равно?       Вопрос казался риторическим, учитывая что эта женщина так легко смирилась с потерей семьи, но ответ удивил Маэдроса.       — Нет. Не хочу видеть, как ты сдохнешь, заморский принц, – оскалила зубы в улыбке Арайша. – Ты красивый. И характер у тебя, что огонь. Другие эльфы как ледышки. Подходить к любому из них, всё равно что мраморную статую облизывать. Красиво, а толку? Ты другой. Вон, как ты на меня кричал. Из тебя вышел бы отличный орк, – с этими страшными для любого эльфа словами она ушла. Оставила его размышлять о природе их сходств и различий и ждать пыток, которые не заставили себя долго ждать.       Постепенно методы воздействия становились всё более суровыми. На смену кнутам пришли длинные железные прутья, которыми орки секли пленника безо всякой жалости. Моргот то ли и правда был лишён творческой искры, то ли ему просто нравилось смотреть, как кого-то избивают на его глазах до бесчувственного состояния. В любой случае он никогда не позволял мучителям ничего такого, что могло бы привести к смерти Маэдроса. Как будто всё ещё верил в то, что сумеет сломить упрямого нолдо. Тот был бы и рад разуверить Врага, но слабое шипение оказалось единственным звуком, которое вылетало из его сорванного на пытках горла.       Когда стало ясно, что избиение не сработает, пришёл черёд сначала калёного железа, а затем и огня. Орки раскаляли прутья на специальных жаровнях и прижимали разбитому в кровь телу. Боль была от ожогов была ужасна, но куда хуже оказался запах его собственной палёной плоти. Изголодавшемуся на тюремной похлёбке Маэдросу запах показался почти аппетитным, после чего его сразу же вывернуло от этой мысли. Четырежды багровое от жара железо коснулось плоти феаноринга, и он знал, что тёмные пятна навсегда останутся на его животе, груди, плече, и шее. И это был первый раз когда он не выдержал и умолял их остановиться.       — Прими меня, и я буду милосерден, – сказал Тёмный Вала, нависая над ним. – Назови своим господином. Сделай это.       Понимая, насколько близко подошёл к черте, за которой начинается предательство, Маэдрос стиснул зубы и замолчал, устремив взгляд в пол. На собственное отражение, в котором осталось так мало от того, кого он помнил, и кем до сих пор себя считал. Но пусть он больше и не узнавал своего осунувшегося, разбитого в кровь лица, он всё ещё оставался несломленным.       Враг довольно долго ждал его ответа, и, так и не дождавшись, со всей силы ударил по лицу. Непостижимая гордость нолдо так разозлила его, что он приказал вернуться к обычным избиениям. И орки постарались на славу, заставив его кричать, проклиная своих мучителей и выть от боли. В тот раз они совершенно истерзали ему бока и плечи своими кнутами, надолго лишив даже того подобия покоя, которое пленник мог обрести в камере. Из-за ран он не мог лежать ни на одном боку и совсем лишился здоровья.       — Прошу... убей меня... – не выдержав, взмолился Маэдрос, когда Арайша в очередной раз пришла позаботиться о его ранах.       — Не могу. Ты же знаешь, что нет, – просто ответила та. – А у тебя всё ещё есть выбор. Подчинись, и Он смилуется над тобой.       — Дай мне хотя бы кость... я убью себя сам! – не в правилах эльфов было отказываться от жизни, дарованной им Единым, но феаноринг дошёл до предела. Пусть это было малодушно, пусть необдуманно, учитывая вечное заточение, ожидавшее его Чертогах Мандоса, но он просто не мог больше терпеть боль. Ни ради отца, ни ради братьев, ни даже ради проклятой Клятвы.       — Нет. Я не хочу чтобы ты умер, – отвергла его просьбу Арайша. Больше они не говорили об этом, а она с тех пор кормила его исключительной похлёбкой и несъедобного вида лишайником, в зеленовато-серой массе которого отчётливо проглядывали кроваво-красные вкрапления. Как позже оказалось, это мерзко варево ослабляло боль, помогая эльфу отдохнуть после пыток.       Весьма своевременно, учитывая, что для бедняги настали действительно тяжёлые времена. Разозлённый Моргот отдал своего пленника балрогам, позволив «развлечься» с ним именно тем способом, который нравился тем больше всего. Впервые услышав за спиной безошибочно узнаваемый треск хлыста, Маэдрос напрягся, готовясь к привычной уже боли. Но вместо этого его спину опалило нестерпимым жаром тёмного пламени. Хлёсткий удар в сочетании с ожогом – эту пытку невозможно было вынести.       Но он вынес. Моргот заставил его, проведя через пламя буквально. Он мало что помнил в этой бесконечной агонии и по-настоящему пришёл в себя, только когда Арайша занялась его ранами. Подошла, опустилась рядом и сняла с увешанного мешочками пояса деревянную коробочку. Откинула крышку и принялась натирать его ожоги неприятно пахнущей мазью. Её прикосновения были медленными и нежными, но всё равно причиняли сильную боль. Маэдрос всхлипывал всякий раз, когда орчиха дотрагивалась до следов на его спине. Затем снадобье начало действовать и эльф взвыл, беснуясь в цепях. Мука отрезвила его, приведя в сознание.       Арайше пришлось оседлать раненного принца, перевернув на живот навалившись сверху всей своей массой. При относительно небольших габаритах она, как и большинство представительниц её народа, была сильна и широка в кости, за счёт чего сумела справиться с ослабшим воином, прижимая его бёдра своими и вцепившись руками в охваченные металлом запястья.       — Да что ты за эльф такой, если простецкий ожог вытерпеть не в состоянии? – недоуменно воскликнула воскликнула орчиха, отрезвив Маэдроса. Неуместная обида, комом подкатившая к горлу была столь сильна, что он на миг даже забыл о своей муке с горечью воззрившись на целительницу. Затем боль снова поглотила его, но в этот раз нолдо был уже готов.       — Поговори со мной... расскажи что-нибудь... что угодно... отвлеки... – задыхаясь попросил он, и Арайша, похмурившись немного, принялась рассказывать о том, как жила до того, как попала на службу к Морготу. От неё рыжеволосый узнал, что орки – не единый народ под управлением Врага, а множество племён, которые воюют друг с другом, заключают альянсы, торгуют а иногда и смешиваются, сливаясь во что-то новое. И пусть любому другому эльфу это показалось бы кощунством, но Маэдрос понял что эльфы и орки не так уж сильно и отличаются между собой. Феаноринги, вот например, точно походили на орков – братоубийственная резня, предательство и безумие. И единственное, что пока ещё отличало их от искажённых, это то, что они сражали с Врагом.       Прежде он не понимал, почему Эру продолжает посылать души, позволяя им рождаться в искажённых телах? Почему обрекает их на искажение и мучительное существование под пятой Моргота. Однако встретив Арайшу он понял, что орки не были потеряны. И не приходили в этот мир злыми. Нет, орочьи дети были так же чисты как и любые другие. Жестокими их делала тяжёлая жизнь, а злыми – влияние Врага. Теперь Маэдрос окончательно убедился, что за каждым злодеянием стоял Бауглир.       Понял он так же и то, что значило видение, посетившее в один из первых дней плена. Он видел, какой была бы Арайша, если бы её не коснулась длань Моргота. Чистой и прекрасной. Она и сейчас была прекрасна – целительница выхаживающая пленника.       В тот раз он чуть не умер от пыток огнём и даже Владыка Ангбанда счёл состояния пленника слишком тяжёлым, чтобы и дальше «работать» с ним. На какое-то время Маэдроса оставили в покое, перепоручив его заботам Арайши, которая почти не отходила от него. И несмотря на то, что мучения были невыносимы, то время показалось ему счастливым. Их никто не трогал. К ним никто не приходил. Они могли говорить, не опасаясь, что его в любую минуту могут схватить и вновь отвести на пытки.       Маэдрос рассказывал ей про Валинор и Форменос, выстроенный отцом на его севере. О том, как они с братьями жили до Потемнения, как охотились в лесах Оромэ, пели песни, слагали стихи и занимались ремёслами. При этом он сознательно упускал детали, вроде яркого света и обилия эльфов, которые вряд ли бы приняли её. Говорил только те вещи, которые могли восхитить или вдохновить орчиху. Та в долгу не осталась и много рассказывала о Средиземье. О жизни в лесах, и хитростях, к которым её племени приходилось прибегать, чтобы выжить. Благодаря её знаниям он, пожалуй, смог бы вести свой народ, случись ему выбраться отсюда.       В таких вот беседах, прерываемых сном и едой прошли несколько дней. За это время сердце Маэдроса всё больше обращалось к спасительнице и вскоре он ощутил зарождающуюся влюблённость. Искры тепла и света, разгораться которым не могли помешать ни усталость, ни боль. Однако всё хорошее имеет свойство заканчиваться. В итоге раны Маэдроса поджили, и Моргот вновь потребовал его к себе. Все остальные палачи потерпели неудачу и теперь свои силы решил попробовать Саурон. Главный прихвостень Тёмного Валы. Зная, что ни огонь ни грубая сила не сработают он задействовал машину собственного изобретения.       Она представляла собой прямоугольную раму, на обоих концах которой находились валики. После того, как его руки и ноги были прикованы цепями к ним орки начали вращать их в разные стороны, медленно растягивая его. Моргот наблюдал, как его пленник корчится дыбе и насмехался над его терпением терпением. Однако пытка быстро наскучила ему. Пыточный механизм, пусть и забавный по своему, не давал мучителю удовольствия от жестокости, поэтому всё закончилось ещё одни избиением.       Учитывая, что за дело взялся сам Саурон, было больнее, чем обычно. Даже Тёмный Вала выглядел удовлетворённым, когда взглянул на израненное и избитое тело, свернувшегося в клубок пленника. А вот его прихвостню этого показалось мало и он, зачем-то ещё и обкорнал Маэдроса, неаккуратно отрезав его длинные локоны кинжалом. Лезвие несколько раз ранило кожу, но Маэдрос не замечал ни боли, ни крови, стекающей по лицу. Его сковал страх от мысли, что это может быть первой ступенью на пути к его искажению. Моргот мог превратить его в орка, если бы захотел. На фоне этого слова, сказанные Арайшей, теперь звучали зловеще.       «Из тебя вышел бы отличный орк» – жуткая фраза эхом отдавалась в голове Перворождённого, пока он размышлял в своей камере, ожидая прихода Арайши. Воспоминания обо всех ужасах, которым он подвергся здесь, вихрем проносились в голове, но ни одно из них не пугало его так сильно, как возможность осквернения. Пусть тело его и было сломано, но душа осталась нетронутой. Даже будучи лишённым последних крупиц достоинства сын Феанора сохранил свою гордость, и сидя обнажённым и беззащитным на полу камеры не чувствовал себя проигравшим. Ведь Морготу так и не удалось подчинить его себе и заставить прислуживать. Превращение в орка всё изменило бы и Маэдрос боялся этого больше, чем всех пыток Ангбанда.       — Пойдём. У нас мало времени, – взволнованный голос Арайши заставил его вздрогнуть и обернуться. Едва взглянув на неё, эльф понял что дела его совсем плохи. Орчиха заявилась к нему не в полуголом виде, как делала это обычно, а в шубе, небрежно сшитой из шкурок каких-то зверей. На поясе у неё висела набитая чем-то сумка, пара кинжалов в ножнах и связка ключей.       — Почему? – только и смог выдавить из себя пленник. Он действительно не понимал - зачем ей рисковать всем, устраивая ему побег? Да они сдружились за то время, пока он был в плену, возможно даже сблизились. Сын Феанора, пока, не готов был признать чувства к Арайше даже перед самим собой, стараясь вообще не думать об этом. Но что насчёт неё? Орки были эгоистичными существами и думали, в первую очередь о себе. Его подруга чётко продемонстрировала это, пойдя на службу к убийце отца и брата. Так почему же сейчас она рисковала всем ради того, чтобы вытащить из узилища чужака? Да к тому же ещё и эльфа.       — Понравился ты мне, заморский принц, – в её раскосых жёлтых глазах отражался страх и алчное вожделение, которое она испытывала к эльфу. Была ли это любовь? Да, возможно – ревнивая, орочья любовь, замешанная на жажде обладания. Однако к ней примешивались и искорки благородного бунта, желания выйти из-под воли Бауглира и вновь зажить вольной жизнью. Для Маэдроса они были так же ясно различимы, как и звёзды, сияющие во мраке Ильмена. И этого было вполне достаточно.       — И лучше смерть, чем то, что Он для тебя приготовил, – продолжила орчиха, подтвердив худшие его опасения. Больше эльф не спрашивал ни о чём. Лишь помогал, придерживая кандалы. Учитывая его состояние, в цепях не было необходимости, но для пленника даже возможность позволить себе вытянуть ноги была роскошью. Чтобы усилить его муки и лишить сна, цепями были скованы так же и ноги. Тяжёлые кандалы не позволяли распрямить их хотя камеры была достаточно просторной, для этого. Всё, что оставалось Маэдросу – это сидеть в углу, прижав колени к груди и склонив на них голову. Поэтому с замка́ми пришлось повозиться.       Для орчихи у Арайши были вполне ловкие пальцы, но она всё равно подбирала ключи непростительно медленно. И при этом гремела ими так, что Маэдрос всерьёз опасался услышать топот стражников, сбежавшихся на эти звуки. Пару раз он пытался взять дело в свои руки и отобрать ключи, но получил за это по пальцам. Орчиха оставалась неумолима в желании самой освободить его.       Когда последний браслет пал перед её настойчивостью, звякнув о каменный пол, она вытащила из сумки два дурно пахнущих свёртка и буквально всунула их в руки эльфу. Развернув их он обнаружил штаны из лохматой, засаленной шкуры какого-то зверя и грязную кожаную рубаху. Тряпьё, которое в любой другой ситуации феаноринг не нацепил бы на себя даже пред ликом неминуемой смерти. Однако выбирать было не из чего. Опоясав его ремнём из сыромятной кожи, Арайша вручила ему кривой, грубо сработанный кинжал. Жалкая подделка, качество которой наверняка привело бы в ужас отца. И всё же с этим куском заточенной стали Маэдрос почувствовал себя увереннее. Впервые за время плена у него появился шанс вырваться из Железной Преисподней.       — Идём, – коротко распорядилась спасительница и, схватив его за запястье вывела из камеры. Всё это время она казалась спокойной, но по тому, с какой силой её когтистые пальцы сжимали натёртую кандалами руку, Маэдрос понял, что ей страшно не меньше, чем ему. Может быть даже больше, учитывая что Моргот явно не проявлял милости к тем, кто предавал его.       И тем не менее Арайша упрямо тащила его к выходу, ловко избегая патрулей. Несколько раз она останавливалась и приказывала ему спрятаться, пока сама отвлекала очередного стражника болтовнёй. А однажды ей пришлось вести его за руку, поскольку в коридоре царила кромешная тьма, а зажигать факел было нельзя. Этот момент, пожалуй, был самой страшной частью их пути, так как по обеим сторонам прохода открывались пустоты, в которых что-то шевелилось, урчало и ухало. Сотворённые Врагом твари ждали своего часа в подземном мраке. Маэдрос кожей чувствовал их голод, их желание наброситься на него и пожрать. Вот мимо скользнула змея, толщиной с трех эльфов, а вот его лица коснулись чьи-то суетливые щупальца.       Лишь присутствие орчихи уберегло его от гибели в пасти одного из чудовищ. Видимо Моргот запретил им трогать орков и пленников, двигавшихся в сопровождении оных. В конце этого жуткого коридора обнаружилась кажущаяся бесконечной лестница, поднявшись по которой они оказались снаружи. Холодный, северный воздух отрезвил Маэдроса, прогнав липкую жуть, которую навеяли на него мрачные коридоры Ангбанда. Он просто замер на месте, дыша полной грудью и щуря отвыкшие от света глаза.       — Ты правда думал, что всё будет так просто? – спокойный голос Тёмного Валы заставил их с Арайшей подпрыгнуть и обернуться. Враг стоял за их спинами и на его красивом, всё ещё не подвергшимся искажению, лице играла зловещая улыбка.       Маэдрос оценил ситуацию. Даже в одиночку с этой ржавой железкой у него не было ни шанса против воплощения Старшей Стихии. Пусть и порядком ослабшего. Сын Феанора хорошо это понимал, как понимал это и Моргот. Потому не спешил звать стражу, просто наслаждаясь моментом. Смаковал гибель надежд пленника, на смену которым вновь пришло отчаяние.       — Подчинись, и она будет жить, – эти слова разбили Маэдросу сердце. Враг победил, всё-таки сумев добраться до него.       — Не вздумай! – остерегла Арайша и тут же согнулась пополам, рыча от боли. Моргот, тем временем, спокойно продолжил.       — Ты вернёшься к братьям и убедишь их не выступать против меня. А она останется здесь, как залог твоей верности мне.       — Не ломайся, – эти слова дались орчихе не без труда. Насланная чудовищем боль как и прежде терзала её, и всё же она нашла в себе силы поднять взгляд на обнимавшего её эльфа. Зубастая улыбка, которой она одарила его при этом, показалась Маэдросу красивой. В тот миг искры, что тлели в его душе, обратились пламенем и эльф понял, что любит орчиху.       — Я дам тебе время подумать, нолдо. Только не слишком долго, – Враг взмахнул рукой и их обоих бросило на колени, пригибая к земле. Ощущение было такое, словно на плечи плюхнулся олифант, и чтобы не упасть эльфу и орчихе пришлось вцепиться друг в друга. Не желая простереться ниц перед Угнетателем, они замерли, стоя на коленях, и переплетаясь в объятии. Двое чуждых друг другу существ, нашедших любовь в совершенно неподходящем для этого месте. Их время кончалось. Моргот не отличался терпением.       — Спасибо тебе, принц из-за моря, – прошептала Арайша, нежно проводя ладонью по щеке и губам Маэдроса. – Спасибо за то, что напомнил, кем я была и кем не должна была стать. И не смей сдаваться. Чтобы ни сделали с нами. Ради меня – не смей.       Чувство, близкой потери сдавил горло, и феаноринг смог лишь слегка кивнуть. Он не знал, что сказать. Признание в любви прозвучало бы неуместно, учитывая что Моргот стоял в нескольких шагах от них и всё слышал. Да и не нужны были им слова, признания, подарки и всё то, что так ценили эльфийские девы. Он мог бы выковать для неё клинок, остроте и балансу которого обзавидовались бы все орки Ангбанда, или сделать золотое ожерелье, достойное ваниарской девы. Мог бы увешать её украшениями с ног до головы, но все эти знаки внимания, любви и привязанности казались сейчас до смешного нелепыми. Они были повязаны общими тайнами, кровью и одной на двоих ненавистью к чудовищу, которое забрало их близких и превратило жизнь в кошмар.       Маэдрос глядел в её искажённое звериной природой, но всё равно прекрасное лицо, видел искорки в жёлтых глазах, любовался изгибом оскаленного в улыбке рта и чувствовал, как где-то в груди поднимается тёплое, хорошее и почти уже забытое чувство.       Увидимся на той стороне, – сила Врага наполняла холодный воздух, мешая мыслям свободно распространяться в нём, как это было в Амане, но сознания влюблённых каким-то образом соприкоснулись в прощальном осанвэ, наполненном нежной горечью.       Продолжая глядеть друг другу в глаза, влюблённые собрали остатки сил и не сговариваясь бросились в пропасть. Даже Морготу не хватило реакции остановить их. В этот раз чёрная длань лишь скользнула по шее эльфа, не сумев захватить её в капкан судорожно сжатых пальцев. Они рухнули вниз и единственное, о чём Маэдрос жалел во время их короткого и стремительного полёта, это о том, что ему не хватит времени в последний раз проклясть Чёрного Врага и сказать ему всё, что он думает.       Тело Арайши разбилось об острые камни, а вот ему не повезло. Чёрный ветер подхватил эльфа уже над самой землёй и унёс в ночной воздух. Туда, где из тела непостижимо-высокой скалы свисала цепь с разомкнутым железным обручем на конце. Вот тогда-то принц нолдор и понял, какой должна быть его судьба, от которой пыталась спасти его Арайша. Его сердце сжалось от ужаса, он принялся вырываться, но всё было тщетно. Угнетатель не собирался отпускать свою жертву во второй раз.       Железный обруч защёлкнулся на запястье его правой руки и Маэдрос повис над пропастью, овеваемый свирепым ветром, который срывал с него одежду и сёк кожу миллионами колючих льдинок, впивавшихся в неё подобно осколкам разбитого стекла...       ...видение обрывается и пленник Тангородрима снова приходит в себя. Ветер как и прежде терзает его, выгоняя слёзы из полуприкрытых глаз, но как бы сильны ни были мучения рыжий принц нолдор не уступает своему мучителю. Его челюсти плотно сжаты, а взгляд холоден и твёрд, как сталь. Он не сдастся и будет терпеть эту муку столько, сколько придётся. Ради отца. Ради братьев. Ради неё. Потому что дал обещание. Быть может не менее важное, чем злосчастная Клятва, которую они дали.       Потом, когда Фингон освободит его, он обмолвится ухаживающему за ним Маглору о том, что встретил свою судьбу в подземельях Ангбанда. Как она познакомились, разговаривали, как полюбили друг друга и вместе пытались сбежать. И как Моргот убил её на его глазах. Но никогда и никому не откроет тайную того, кем она была. Не расскажет правды о своей орочьей любви.