Новые боги

Ночной ветер надрывно воет в истерике и до омерзения жалобно поскуливает, разбиваясь о громады черных вод. Волны глухо звенят россыпью соленых брызг, вскидываясь и безвольно опадая, и океан натужно скрипит, распиленный мерным ходом судна. Перси умиротворенно улыбается, когда промозглый морской ветер швыряет ему в лицо влажную пыль разбившейся о борт волны, и позволяет ему беспощадно рвать и трепать чернильную тьму волос с лунными бликами седины. — Оглядываешь будущие владения? — ласково звучит сзади тем до медово-теплого щемления в груди нежным тоном, каким обычные возлюбленные обсуждают уютное гнездышко, в котором они будут жить в любви и уюте бок о бок до конца дней своих. Перси оборачивается и улыбается Луке влюбленно и счастливо, почти глупо, но Перси все равно — никто, кроме Луки, его не видит. Нюкта-ночь равнодушна к ним, серебристо-туманная луна умеет молчать о любви, виденной ей бесконечность раз за свою тягуче-длинную спокойную вечность, а океан уже давно рабски покорен воле будущего владыки. — Я так-то просто любуюсь, но и это тоже, — сияет серебром лунных бликов на измятой черноте воды Перси, и Лука жалеет, что не может в ночной полутемени палубы разглядеть блеск его глаз — еще по-мальчишески озорной, искрящий наглым ехидством бесенят, зелено-лазурный, как океан у тропических островов с туристических открыток; красивый до мелкой дрожи рук и сбитого эмоциями дыхания. Лука видит черный в полумраке изгиб улыбки, растрепанную ветром солено-влажную тьму волос, серебро молодой седины, от которых горечь на языке и кислотой жжет под ребрами отчаянная ненависть к богам, титанам, ко всему мирозданию, несправедливому и жестокому, беспощадному ко всем без разбора. Перси тянется к нему, продранный до белых костей холодными струями океанских ветров, но упорно притворяющийся, что не замерз, и Лука снимает свою куртку, чтобы накинуть ему на плечи, а сам остается в толстовке. Перси категорически не нравится греться одной одеждой, и он, ожидавший согреться теплом объятий и нежной лаской поцелуев, обиженно фыркает, кутаясь в теплую с чужого плеча куртку не по размеру так, что только подушечки пальцев и кончик носа видать, и отворачивается к океану, верному и неумолимо постоянному. Лука подходит к нему со спины и обнимает, осторожно прижимая к груди, и Перси в его руках привычно растекается, довольный и влюбленный, и даже снимает капюшон, позволяя Луке нежно поцеловать себя в висок. — Скоро это все закончится, — тихо говорит Перси, утверждая, а не спрашивая, умиротворенный и уверенный. — Боги падут, монстров мы одолеем, титанам не хватит сил восстать, и в итоге все их там замечательные горы падут, весь мусор будет скинут в Тартар, а мы останемся на руинах старого мира… — На фундаменте нового, любовь моя, — мягко поправляет его Лука и целует в обветренную морской солью и ночным холодом щеку. Перси поворачивается к нему, чтобы утянуть в неспешный сладкий поцелуй, все также млея в его руках. — На фундаменте нового, — полушепотом повторяет Перси в губы Луки и немного отстраняется, чтобы нахально сверкнуть темной мутью бесов в зеленой лазури глаз. — Знаешь, было бы горячо, если бы как бы между делом разложил меня на этом самом фундаменте. Лука беззлобно смеется несмотря на то, что его опаляет жаром, когда он это представляет. — Конец войны, руины мира, пожар и разруха, везде пыль, копоть и рекой течет кровь врагов. А мы самозабвенно трахаемся на останках Олимпа? — Ага, — ухмыляется Перси, и у Луки все внутренности сводит горячим узлом от этой полубезумной ухмылки. — Горячо же, Лука, согласись? — Горячо, — соглашается Лука и ядовито усмехается, твердым жестом запрокидывая голову Перси так, что тот давится вздохом, заглядывая в синеву его глаз. — Горячо сейчас ты извиваться подо мной будешь, любовь моя. А дальше что будет — посмотрим. — А дальше мир будет наш.