декаданс

      В детстве я почти не болела, разве что раз в год могла слечь с простудой на две недели, но хватало лишь приема таблеток без пропусков, что бы достаточно быстро вернуться к обычной моей жизни, но по началу чуть сбавив темп — как человек, оправившийся после долгой тяжелой болезни. Ну, это конечно было не совсем так. Все-таки я всегда любила драматизировать, и даже в глупых вещах находила что-то, что можно преувеличить. За это меня, кстати не раз упрекали, говорили, мол «я раздуваю из мухи слона», но я же мотала головой в стороны, считая, что это они просто не видят всего масштаба произошедшего, а мне же доступна картина целиком: без преуменьшений, и все из-за того, что у меня ясный взор, ничего не затуманивает того, что я вижу. Правда, если бы мил работал так всегда — всем чудикам было бы просто. Может быть и вправду так — то, что я говорила и видела не было правдой. Но возвращаясь к теме, от которой мы и так уже далеко: будучи ребенком я болела крайне мало, но это длилось лишь до моего тринадцатилетия, потом началось что-то странное. Я вдруг начала словно рассыпаться на части, но прежде чем я продолжу говорить об этом, я хочу чуть больше рассказать о своей жизни. Я мало что могу сказать о себе как личности, об отдельном человеке. Не сказать, что у меня нет личности как таковой, но она словно бы не может существовать одна. Я могу говорить о себе при том четко отделяя черты характера только в контексте сравнения себя с кем-то, или говорить о том, что чья-та черта присуща и мне. Я сейчас лишь осознала, что на самом деле это очень прискорбно. Поддаться слиянию эго со всеми людьми на планете сразу, не зная почти никого в лицо — омерзительно, я словно паразит, который в какой-то момент попал в организм своего носителя с ролью непрошенного гостя — единое целое с ним теперь. Я зависима от этих людей, потому что мое эго принадлежит им. Я и прилипла к людям словно липучка, да так, что отодрать меня теперь невозможно, потому что я потеряю часть себя, а человек обретет что-то по правде лишнее, мешающее, но нет, все же паразитом меня назвать нельзя было, ведь я всегда делала лишь хорошее этому обширному организму в котором я и оказалась-то не по своей воле. Я уверенна, и никто меня не переубедит, что я делала для этого мира лишь благо. О годах до момента моего поступления в школу я мало что помню, воспоминаний почти не сохранилось, хотя мои родственники возможно смогли бы вспомнить пару очень ярких моментов, которые для меня оказались столь пустячными, что я и не соизволила запомнить. Самое давнее мое воспоминание, сохранившееся очень четко — о моей подруге детства, назовем ее Миу, потому что мне кажется такое имя ей очень подходит. Мы познакомились крайне нелепо, но так как дети в большинстве своем довольно открыты и легко заводят новые знакомства, я решила, что и эта девочка мне нужна в друзьях. Миу тогда сидела на краю какого-то бревна, лежавшего на небольшой площадке рядом с моим домом, оно было одним краем возложено на маленький пенек, а второй край был оставлен лежать на земле. Так как одна часть его была выше, те кто не успевали сесть на это (считаю важным уточнить — пользовавшимся популярностью у ребят) бревно первыми — удостаивались участи с каждой секундой скатываться по бревну вниз, на землю. Миу сидела на самой верхушке и плакала. Тогда я впервые в жизни испытала то чувство, которое стало после в моей жизни самым, что ни на есть преобладающим. Я почувствовала, что хочу, нет, обязана ей помочь. Мне не было важно, что же именно произошло у этой девочки, я просто следовала этому чувству. Возможно в этом моем позыве преобладало лишь простое детское любопытство, но даже если так, это любопытство стало основоположником многих несчастий, бед и началом моего разрушения. Я, охваченная этим желанием без задней мысли побежала к Миу. Та не обернулась даже тогда, когда я подошла так близко к ней, что можно было спиной ощущать мое присутствие, но она, видимо, так не умела. А может просто была настолько огорчена и разбита, что сил на это не было, как не было и желания: плевать, пусть хоть подойдут со спины и на голову паука посадят — хуже уже не будет. Тогда я положила руку Миу на плечо. Она не вздрогнула, даже ухом не повела, но через пару секунд все же обернулась. И стоило ей обернуться, как я обомлела. Лицо ее, которое она раньше прятала в ладонях было все заплаканно, оно покраснело, не оставляя и участника кожи, что был бы привычного ей бледного цвета, глаза опухли, а губы дрожали, но даже столь нелицеприятная картина заставила меня по-приятному заволноваться. Хотя наверное тогда я с трудом могла понять, почему я такое испытваю, сейчас мне все ясно как никогда. Возможно это какое-то предсмертное озарение, которое возникает у абсолютно всех перед тем как наступит их последний час. В течении короткого времени они начинают понимать слишком многое. Именно поэтому раньше я поражалась тому, что со мной происходит, а сейчас абсолютно уверенна в причине моих страданий.

п0м0щ6?

Я спросила. Я спросила почему она плачет. Я испытала такое странное чувство когда она сбивчиво рассказывала о своей семье: о избивающем мать отце, о пьющей матери (к этой истории позже я стану как никто причастна), я не могла держать рот закрытым, я плохо слушала, но цеплялась за собственные мысли руками, что бы когда она договорит вывалить на нее поток сочувствия не запинаясь ни на единой букве, не забывая ничего, что приходило мне в голову пока она тараторила: — я просто боюсь, мне очень страшно, мама постоянно напивается до бессознательного состояния, а отец ее бьет, и я слышу эти крики и мне хочется плакать, мне хочется отрезать себе уши и выколоть глаза, а потом, а потом… — и она запинается, я делаю страдальческое выражение лица, потому что я уже решила все. Я решила свою судьбу на много лет вперед в тот день. Я не виню себя за это, но смотря в зеркало я испытываю жалость по отношению к самой себе. Я не буду пересказывать все то, что я тогда ей сказала, ведь скорее всего, в процессе пересказа меня стошнит, но если в паре слов обозначить смысл того, что я тогда сказала это «Мне так жаль! Пожалуйста, не плачь! Мне очень жаль что я не могу ни чем помочь, но я могу в любой момент поддержать тебя, правда!». И такие сладостные речи мне пришлось выучить наизусть, запомнить каждое утешающее слово, простым карандашом, если на него надовить рвущим бумагу на внутренней стороне черепа себе записать напоминание о том, сколь важны мне их судьбы, напоминание о том, насколько плевать мне на саму себя. Мы тогда долго так просидели. Казалось, невозможно за день так сродниться с человеком, что начнет казаться будто вы — единое целое. Возможно тогда я как личность и начала «слоиться», разделяться на тонкие части, которые словно сами по себе присоединялись к другим людям и становились с ними единым целым. Потом начало вечереть, и по заходящему за крыши домов солнцу я поняла, что мне стоит уже идти домой, что бы родители не ругали. Тогда когда я это поняла Миу что-то очень эмоционально рассказывала. Мне не хотелось ее прерывать, но в то же время я осознавала что мне правда пора, а сама она закончит рассказ еще не скоро. Переборов себя я прервала ее убедив что мне правда пора. — точно-точно? Может останешься? — она смотрит на меня взглядом действительно молящим, но я отрицательно мотаю головой. — ладно. Тогда мы сможем встретиться завтра? Да, а в какой школе ты учишься? Правда?! Тогда супер, это чудесно! Мы с того момента и стали друзьями. Весь вечер меня не покидали мысли. Мысли о том, какими мы были бы прекрасными друзьями. И мы уже ими стали! Не так ли? Миу поистине прекрасная. Она такая добрая и понимающая. Она очень милая, но почему-то жизни обошлась с ней настолько жестоко. Миу очень хороший человек, я знаю это. И я буду верить в это не смотря ни на что. Миу каждый день терпит очень страшные вещи, и я не побоюсь назвать дальнейшие строки не пересказом, а прямой цитатой: «Каждый день, абсолютно каждый, матери либо нет дома, либо она приходит рано-рано утром. Но я не сплю даже! Я всю ночь сижу в своей комнате, а она ты не представляешь какая маленькая, там еле развернуться можно. Да я не шучу! Ты бы видела! Мы там с тобой вдвоем не поместились бы! Так вот я вообще из комнаты не вылезаю, мне так страшно, боюсь видеть отца или нарваться на только пришедшую мать, сижу в углу и дрожу, молюсь всем, кому возможно чтобы ночь прошла спокойно. Если повезет, и боги услышат мои молитвы — то будет тихо и я возможно высплюсь. Но если нет — то буду всю ночь трястись от того, что за стеной мой отец орет на мать, пока та, будучи в состоянии, когда она даже сидеть ровно не может, глупо поддакивает, закатывая глаза. А потом раздается звук удара, что-то падает на пол. После, если отец не смог выместить всю свою злость на мать, он идет ко мне, открывает дверь в комнату, и я знаю, что если попытаюсь спрятаться — получу лишь сильнее». Таким образом постепенно от меня ничего и не осталось. Я уже не была собой, а была чем-то, что прилипло к другим людям, я не чувствовала ничего как отдельная личность, но если люди вокруг что-то чувствовали — я сразу сливалась с ними, натягивала на лицо улыбку если кто-то был весел, и делала опечаленный вид, если кто-то расстроен, и принималась убеждать себя в том, что чувствую то же. Но на деле я не испытывала абсолютно ничего, мне было так плевать, что меня чуть было в один такой раз не стошнило. Одна наша одноклассница покончила жизнь самоубийством, когда на парте ее появился белый цветок, а учитель сообщила о ее кончине — весь класс дружно, хором заохал, одна девчонка даже прослезилась. Но я никак не могла чувствовать того же. Мне было до жути завидно ей. Но я все же снова поддавшись этому порыву, тоже сделала очень грустное выражение лица. Я опустила глаза в парту абсолютно не прислушиваясь к словам учителя о том, как мы все ей соболезнуем. И все ей поддакивают. Правда, вы настолько мерзкие? Вы удивлены? Недоумеваете о причинах ее поступка? А что было у вас на уме когда вы избивали ее за школой? Вам, наверное, было жутко жаль! В вас преобладало чувство безнаказанности, хотя идиоту понятно, к чему такое может привести. Вы все равно продолжали. И об этом знали все, все видели то, как вы ее били, учитель окинула вас взглядом, полным тоски, но вы молчите и давитесь чувством стыда, вы руками себе его засовываете в глотку, но оно не лезет, вы кривите лица, потому что вас тошнит от самих себя. Я пыталась помочь ей, пыталась узнать что ее тревожит хотя сама и так знала. Может быть это было моей ошибкой. Я ведь должна была сразу подойти к ней с этим, обсудить это, уговорить не прыгать со школьной крыши, не оставив даже записки в чистой обуви. Но всем остальным было и будет плевать, да? Все из-за чего они сейчас огорчены это то, что теперь они лишены такой возможности. Возможности столкнуть кого-нибудь с угловатой крыши. Я поворачиваю голову в сторону окна. Между мной и ним всего одна парта. И с этой парты на меня пристально смотрела она. Ничего в мире не могло ранить сильнее чем тот ее взгляд. Она надрезает кожу и срывает ее с меня резким движением. Обнажает все, что было внутри меня сокрыто. Она знает все мои тайны: знает, что внутри меня на деле пусто — органы все бутафорские, как дешевая декорация к хэллоуину. Посмотрев на нее я почувствовала себя так, словно правда оказалась вывернута наизнанку. Лицом к лицу я оказалась со всем тем адом внутри меня, со своей кривой, перекособоченой личностью, словно сшитой из разных лоскутов ткани. Я посмотрела на нее еще секунду, и больше не смогла это терпеть: к горлу подступила невыносимая тошнота. Я закрыла рот руками, прижимая их к лицу с такой силой, что там наверное остались следы. Я закрыла глаза и почувствовала как моя голова с силой ударяется о парту. Я очнулась довольно скоро, но уже не в классе, а в медпункте. На меня так пристально смотрит медсестра, что хочется убежать. Мои будни напоминали бесконечную сансару: утром я не успеваю завтракать, потому что школа моя располагается далеко, как и ближайшая автобусная остановка, но мама готовит бенто. Оно на самом деле до тошноты неаппетитно выглядит. И на вкус как грязь из цветочного горшка. Я его никогда и не ела, — все выкидывала в школе. Выбегая из дома я бежала на противоположную сторону улицы, потом направо, потом налево, вниз по улице, и пробегая два магазина встречала Миу прямо около ее дома. Мы шли вдоль улиц, и несмотря на то, что стоило бы поторопиться, мы неспеша плелись вперед, что-то обсуждая. Иногда я из автомата брала газировку, себе и Миу, и тогда мы начинали идти еще медленней. Придя в школу все чего я хотела — уйти. На уроках я стараясь не заснуть подпирала голову руками. С того дня, когда меня чуть не вырвало, я судорожно боялась смотреть в сторону той одноклассницы: я не поворачивала голову влево на уроках, потому что была уверенна — увидь я ее еще раз — уже не сдержусь, а на переменах мы с Миу уходили из класса в другую часть школы — чтобы наверняка. Там со мной разговаривали какие-то странные девчонки, явно любившие поныть. Кажется, все люди в моем окружении это любят. После уроков я шла в клуб рисования (с самого детства я любила рисовать), там мы делились друг с другом рисунками, что сделали за какой-то промежуток времени, и я считала своим долгом похвалить каждого, даже того, кто рисует столь отвратно, что нельзя сдержать отвращения на лице, а потом рисовали на мольбертах на определенные темы. Я вечно заляпывала форму красками, за что надо мной порою шутили, но я, конечно, неизменно улыбалась. Я заходила за Миу в клуб в котором она состояла и мы вместе шли на задний двор школы, где цвела роскошная сакура. Мы садились под дерево и громко что-то обсуждали, у нас всегда было миллиард тем для разговоров. Весной, когда сакура цвела, она выглядела еще более шикарной чем обычно, но и успеть занять рядом с ней место становилось тяжелее. — а мне всегда казалась что эта девчонка из твоего класса какая-то больная. Сидит ни с кем не общается. может она какая-нибудь социофобка, а? — Миу кладет в рот кусочек какого-то овоща и параллельно мне талдычит какие-то вещи. Глядя на ее еду я начинаю считать мамину стряпню вкусной. Эта одноклассница у окна никогда не покидала класса, приходила в школу, наверное, еще до того как та откроется, а сразу после уроков уезжала домой на велосипеде. Она не посещала никаких клубов, не дружила с одноклассниками и, я уверенна, смотрела на меня все время. — да ладно тебе, она наверное просто необщительная. — это ты ко всем так относишься. Фу, тошно от тебя иногда, — она засовывает в рот целый онигири. Я молчу потому что не могу не согласиться. Моего плеча касается ее легкая рука. — прости, я не хотела этого говорить. То, что ты такая добрая наоборот очень хорошо! Ты всегда мне помогаешь и относишься ко мне так. — она кладет голову мне на колени. Я не смею шевелиться. — хорошо с тобой. Давай после школы поступим в один университет? Чтобы вместе быть. Недалеко. — конечно, — что безвольный пес. — ты такая хорошая. Ты же мне поможешь, правда? После того как я возвращалась домой первым делом я делала домашнее задание Миу, а потом уже свое. У Миу проблемы в семье и она просто не может там нормально учиться, поэтому я просто помогала. Перед контрольными и всякими прочими глупыми проверками знаний я делала для Миу шпаргалки. Так ей удавалось оставаться чуть ли не самой лучшей ученицей в классе. Я жду уже полчаса. Мой автобус давно уехал. Миу никак не выходит. Тучи на небе придают еще более гнетущую атмосферу этому незадавшемуся утру. Все как в дешевых романах — в голове даже всплывают сцены из книг, где в подобные «переломные», решающие, и, несомненно, тоскливые моменты вдруг начинает лить ливень. Я чувствую необходимость позвонить в дверной звонок, но мои руки вдруг становятся ватными, а ноги начинают дрожать и предательски подкашиваются. Я чувствую, просто готова поклясться, что случится что-то нехорошее если я сейчас решусь, и все же коснусь рукой кнопочки около двери. Но правда, невозможно ведь разрушить жизнь нажав кнопку дверного звонка? Я не верю в это, не хочу верить. Может быть Миу ушла без меня, может она заболела, но почему тогда не сказала? Почему не могла написать смс или позвонить? Или мы больше не друзья? Больше уговор о вечной дружбе не действителен? Да ладно, я это сама себе придумала. Я делаю шаг к входной двери и вдруг мой лоб ударяется о резко открывшуюся дверь. Я роняю на грязную землю свой портфель, чувствую, как кто-то крепкий хваткой цепляется за мое плечо и трясет, вызывая у меня очередной приступ тошноты. Вырывает меня из этого состояния громкий мужской голос, на который я поднимаю голову, смутно различая то, что сейчас передо мной. — ты кто такая, чего стоишь здесь?! А ну отвечай! — все происходит быстрее чем я могу понять. Мир движется слишком быстро и поэтому картинка выходит смазанной — сколько заново не пересматривай нужный фрагмент — все равно ничего не разглядишь. Другой рукой человек в дверях ударяет меня по лицу, я чувствую резкую боль. Но ожидаемо я все еще ничего не понимаю, и не могу встать на ноги достаточно твердо, что бы можно было говорить. Я пытаюсь открыть рот, выдавить из себя слова, но ничего не могу сказать, мужчина хватает меня за шиворот и толкает внутрь дома. Я лечу на пол, ударяясь головой о стену. В ушах все звенит, невозможно даже сказать, чем я ударилась больнее. Мужская фигура с битой в руке на фоне мрачного дождливого неба внушает беспокойство и чувство безысходности. Я всего лишь хотела помочь Миу, я всего лишь хотела зайти за ней, убедиться, что с ней все хорошо, но кто теперь убедится в том, в порядке ли я? Кто вообще когда-либо мог это сделать? Даже Миу было на меня плевать, не так ли? Даже Миу просто хотела что бы ей помогли, просто пользовалась моей добротой? Даже Миу даже Миу? даже миу? Мужчина закрывает входную дверь. В помещении становится темно, я с трудом могу разглядеть свои ноги. Рукой я пытаюсь пошарить по полу, в панике разыскивая что-то, что помогло бы мне защититься, но натыкаюсь лишь на пустые коробки от лапши и шуршащие пустые упаковки. миу помоги мне Мужчина с битой подходит ближе, пока я все еще нервно рыскаю по полу в поисках хоть чего-то, постепенно заводя саму себя в тупик, в угол, откуда путь только вверх или под плинтус, но я слишком неумелая, неповоротливая, с кривыми ногами и желанием всем помочь. миу это я должна помогать тебе да Я прижимаю к себе ноги и крепко закрываю глаза. Впиваюсь ногтями правой руки в запястье левой, чтобы отвлечься от страха, переметнуться на боль, которой станет сейчас больше, но возможно это конец. миу умоляю Мужчина заносит биту в воздух, но я не чувствую удара. Одна секунда. Две. Три. Четыре. — все хорошо? Ты наверное перепугалась, хаха. — я слышу ее голос. Я хочу кричать. Я сижу на матрасе чем-то заляпанном. Вокруг мусор, а впереди пузатый телевизор. Миу сидит рядом со мной на согнутых ногах. Ее лицо заляпанно кровью, а в руках она держит окровавленный нож. — прости за это, ладно? Отец умом тронулся в последнее время. Я его никогда не любила конечно, но он в последние полгода совсем свихнулся на всех этих теориях заговора, и вот кажется совсем потерял рассудок. Прости. — ты его убила. — я же спасла тебя, — мы обе молчим. Я потому, что сознание еще не вернулось ко мне в полной мере, а Миу потому, что считает свой поступок правильным. — Блин, даже не знаю как от крови отмыться. Душ у нас в нерабочем состоянии, туда зайти страшно… Одежду я тебе дам чистую. — спасибо, Миу, но не нужно, я пойду, — я пытаюсь подняться, но ноги меня не слушают, все вокруг ощущается вязким болотом. Миу хватает меня за руку, я чувствую, что сейчас упаду, но она помогает мне сесть обратно. Миу в этом болоте — самая пучина, чувствую — сближусь с ней еще хоть чуточку и потону, Миу приблизится еще хоть на миллиметр — и я уже не смогу спастись. — пожалуйста. Остаться, не уходи. Помоги мне, ты ведь можешь, — Миу не отпускает мою руку до сих пор и мне становится больно. Ее лицо так близко и она смотрит так жалобно, так отчаянно, что мне становится больно. У нее на глазах слезы, но я не понимаю почему. Еще пара секунд и она роняет голову мне на плечо, чуть ударяясь. Она убирает руку с моего запястья, но кладет ее мне на плечо, что ощущается как тяжелейший груз. Миу плачет, плачет, плачет, плачет, плачет, плачет, плачет, но обнимает меня хочу помочь ей Все в нашем маленьком городе знали о смерти отца Миу уже через неделю. Я не помню ничего. Миу точно не сдалась полиции сама, меня не допрашивали, Миу точно даже не попрощалась. Мы больше никогда не виделись. Я не помню даже ее лица. Я продолжала ходить в школу, делать всем домашнее задание, но с того дня на меня порой поглядывали косо — случай с отцом Миу всем запомнился, мое там присутствие отпечаталось мутной тенью. Ничего не поделаешь, на все вопросы я неловко улыбалась и посмеивалась, раз за разом отнекиваясь. Девочка у окна осталась девочкой у окна, но теперь никто не говорил мне после уроков о ней. Теперь под деревом я сидела одна. Никого больше не было рядом. Все девочки разбегались после уроков кто по домам, кто гулять, а кто таскаться по магазинам. Я оставалась рядом с сакурой. Я не тосковала по Миу. Со временем она и вовсе забылась как для меня, так и для всей нашей школы. Но садясь на примятую траву я снова чувствую тяжесть ее головы на коленях. Я чувствую как она обнимает меня и чувствую как она подносит к моему рту палочки с рисом, а я ем, и неважно, насколько невкусным он был. — ты бы завязывала с этим, — холодный голос, который даже вне помещения звенит, словно отскакивает от плоскостей и летит назад теннисным мячиком прерывает мои раздумья. — когда ты ела в последний раз? Выглядишь как полумертвая. Но не забываешь купить пирожные для этих дурочек-одноклассниц? Правда? — что? — ты ведь забываешь про себя. Но не думай, что мне не наплевать на тебя. Просто интересно. Ты ведь так с начальной школы? Не поверю что это привычка приобретенная недавно. Ты хочешь помочь кому-то? А что насчет тебя самой? Как насчет помочь самой себе? Самопожертвование не благородно. То что делаешь ты — глупо. Но ты всего лишь старшеклассница. Ты этого сейчас не осознаешь, но эти минуты, которые сейчас важны, в будущем будут лишь песчинками, которые ты не сможешь отыскать среди других таких же. Но я искренне сомневаюсь, что если ты продолжишь жить так, как живешь у тебя будет будущее. — что? — ты забываешь про себя, чтобы помочь каким-то незнакомым людям, что забудут тебя через день? Ты была бы мне совсем неинтересна если бы ты так помогала своим друзьям, или близким, но я искренне не понимаю почему ты так надрываешься ради всех подряд? Может ты мазохистка? — что? — да ничего, я просто порассуждала. Мысли в слух. Я думала, что сейчас она уйдет. Так же незаметно, как и появилась, но Мэй лишь развернулась вправо и села под деревом у меня за спиной, то и дело заглядывая ко мне через плечо. Она кладет подбородок ко мне на плечо и смотрит, я знаю, таким же отсутствующим взглядом куда-то вперед, в пустоту. Там — ничего. У нее в глазах ничего. Ничего у меня на душе. Ничего в голове у обоих. В один из дней, когда мы готовились к контрольным работам перед окончанием второго семестра, мое самочувствие резко ухудшилось, и пускай я не привыкла обращать внимания на такое, тошнота в тот день подкатила к горлу с такой силой, что я все же не сдержалась и выбежав из класса направилась в туалет. Стоило мне закрыть за собой дверь, как я услышала странные звуки. Кто-то с шумом падает на пол, и сердце мое неизбежно тянется туда, откуда звуки и голоса доносятся. Как же это глупо. До слез глупо. Я вижу на полу девушку своего возраста. Очередная жертва травли, ничего нового: такие картины не вызывают уже ни жалости, ни сочувствия, моему разуму это все до чертиков надоело, это уже просто обыденность. Что-то, что можно съесть на обед. Что-то, что сольется со школьными стенами и забудется, будет закрашено в июле во время ремонта. Но сердцем, или чем-то еще, я чувствую что все это мне надо. Знаю, честно, осознаю, что ошибаюсь, но буду ли пытаться перечить самой себе?.. Нет, конечно. Я если бы сейчас развернулась тихо к двери и даже не оглянувшись вышла бы — меня бы не увидели. И я бы этого уже не вспомнила. Шучу. Вспомнила бы, винила бы себя еще долго-долго. Не спала бы ночами, да все думала: «а ведь я виновата, да?», потом, когда учитель говорил бы с трагичным выражением лица о сожалениях каких-то фантомных, давила слезы. И вот: я делаю шаг, раз, два, шаг, два, шаг, ээ простите- — тебе чего? — одна из девочек, что секундой ранее с улыбкой заносила в воздух ногу, чтобы снова ударить повернулась ко мне, и лицо ее было таким, словно ничего не происходит, словно я подошла к ней на перемене, пока она пыталась достать газировку из автомата, а не пока била другую учен а если все это и правда не так?а если мы сейчас вообще не в школе?если ничего не происходит, что, если мне все это кажется, что если я больна, что если я вообще нездорова, что если я выдумала себе все, даже мир, даже людей, даже себя даже тебя ты да ты ты девочка на полу, встань, скажи «больная» и уйди потому что ничего не происходит. — ну и чего ты застыла? Дура, если скажешь учителям, мы и тебя так же. — за что вы ее? Я уверена, она не сделала ничего такого. — че? Ты ее спасать пришла? — нет, я просто.. — ах, моя спасительница! — издевается девочка b. Девочка с полу смотрит на меня взглядом молящим, я узнаю его. Я узнаю его из тысячи. Только один человек смотрел на меня этим взглядом, только один человек мог взглядом вызывать у меня столько эмоций. Я хотела одного: помочь, спасти, ценой чего угодно, вовсе не важно как многое я принесу в жертву. — отстаньте от нее, ладно? Пару секунд девочки смотрят на меня удивленно, и даже чувствую себя увереннее, словно это продлится дольше трех секунд, и ноги мои становятся опорой, а не податливой ватой, которой коснешься — и я упаду, буду такой же как эта девочка. Только вот мне никто помочь не захочет. —хахахсххахахаххахахахаххахахаххахахахахаххаэ эаэаэаэаэхахахахаххахахахахаххахахахахахаххахахаххахахахахах Что, что я не так сказала? Что.. — какая же ты дура! Реально? Типа супер-благородная? Давай, иди, пока и тебя не отпиздили. Хотя постой-ка, а это не ты та подружка Миу? Постоянно шаталась за ней, во всем ей помогала, такая ты жалкая. А знаешь что чувствовала по отношению к тебе Миу? Да ничего. Она тобой пользовалась, а ты глупая, велась. Ты ее спасти пыталась? Ахахаххахаахаха. А я кстати, уверена в том, что это ты ее папашу убила. Миу. Миу бы не смогла. А ты все сделаешь чтобы подружку защитить. Как уморительно! Кажется мои мозги вдруг превратились в холодное, тающее желе, что вот-вот потечет по тарелке и вниз со стола, кости рассыпались, в глазах потемнело. Я не могла выудить из бурлящего в горле месива ни единого слова, глотая воздух. Я вот-вот упаду, правда, вот-вот. В глазах моих темнеет, картинка становится все менее четкой и словно мутнеет, все плыве — нет ничего плохого в желании помочь другим. Это ведь в какой-то степени хорошо, наверно. Но плохо полностью игнорировать себя, жертвовать всем, что имеешь ради других, ради тех, кому ты безразлична. Почему ты вообще пытаешься кому-то помочь? — ее голос не дрогнул ни на миг, ни на мгновение, я не слышала в ее голосе ничего неровного, ни капли дрожания. Ее голос словно и не человеческий вовсе. — себе помоги. И не думай, что я пытаюсь помочь тебе, я просто хочу знать что будет с тобою дальше. А потому, наверное, будет нечестно, если я начну вмешиваться в события твоей жизни? Поэтому делай то, что делаешь и дальше. Попробуй спасти тех на кого тебе плевать, а потом осознай, что и ты для них — словно ответ к загадке в следующем выпуске журнала. Ты никто. С тобой просто удобно, но даже не полезно. Мэй встает и уходит, быстро, но тихо, и так невесомо она касается ногами земли, что смотреть на это становится даже приятно. Не смотря на всю ее внешнюю грубость, и даже наверное тяжесть, если так можно выразиться, в ее движениях читается всегда что-то легкое, и я даже считаю что идеальное. Ее ноги словно и не касаются земли, она может вознес Что-то не от мира сего — но что-то страшное, до того хорошее, что пугает, и ты уж думаешь что попал в забытие. Те немногие разы когда мы с Мэй вели (односторонний)диалог отложились в памяти как самые яркие черно-белые пятна. Я помню каждое ее слово, каждый вздох, каждую интонацию, но воспоминания эти вызывают у меня рвотный рефлекс, потому что в них я вижу себя. Вижу словно насквозь: все до жути неправильное, кривое какое-то и испорченное, как продукты с истекшим сроком годности, словно что-то гниющее вот-вот польется ото всюду и ничем уже не удержать это гниение. Это разрушение. Но на меня все же очень сильно повлияли слова Мэй. Я сильно изменилась. Я стала гораздо хуже. Я становилась все более отвратной. Мои действия все более не поддавались логике, я закрывала глаза, накидывала на здравый смысл невидимую пелену и делала вещи неописуемо глупые, бессмысленные. Казалось, будто в моменты когда я совершала эти поступки телом моим владел кто-то другой. Но это если оправдываться. Пытаясь стать хоть кем-то, забыв о том что не чувствую абсолютно ничего, я старалась помочь другим. Помочь тем, на кого всем (и мне) плевать. Я пыталась я пыталась я пыталась я пыта я пыт пытка. для меня все это было пыткой, на которую я согласилась добровольно. Спасите и меня, кто-нибудь, помогите мне! Пожалуйста, сделайте вид, что вам не плевать, как делала я, пожа а что Я закончила школу, куда-то поступила, что-то учила. В комнате, которую я снимала за деньги баснословные для своего района было всегда грязно. Мятое одеяло на футоне редко лежало ровно, часто оказывалось в абсолютно необъяснимых местах. На полу валялись упаковки от лапши быстрого приготовления, на небольшом столе грязные кружки, скомканные листы и учебники. Тумба рядом была вся вверх дном: когда деньги в том месте, где я их складывала закончились мой разум помутнился. Я искала по каждому углу, вытаскивала ящики и снова осматривала их. Не давала бы в долг, непыталасьбыпомочьиможе На найденные на дороге деньги я купила пластырь, чтобы сделать следы от побоев чуть менее заметными. Кто бил? Никто. Что случилось? Все хорошо. Не пытайся мне помочь, просто убей меня. Мои волосы начали выпадать, день за днем во все большем количестве. Каждое утро я просыпалась в куче своих волос. Мои зубы стали крошиться. Чистить их было уже глупо. Мои ногти ломались, стоило им отрасти на миллиметр. А в боку живота зияла большая дыра, в которой на месиве из гнилых органов копошились черви. Гниль капала на пол, пачкала одежду, а черви щекотали кожу. Один из них выползает и поднимается вверх. Непривычно чувствовать его на лице, но в целом уже плевать. Червь заползает в глаз, и становится неприятно. Я смотрю в осколок зеркала. А Вместо глаз в моей голове итак два отверстия под вытекающий мозг, так что пусть заползают черви, пусть сожрут меня изнутри. не доверяю Я пыталась помочь кому-то. Но кто мог помочь мне? Кто позаботился обо мне за все эти годы? Кто поможет мне сейчас, когда я, загнанная в угол закрываю голову руками что бы свет полуживой лампочки не попадал мне в глаза? Когда я оказалась по уши в долгах, ведь никому никогда не могла вовремя отказать. Когда у меня нет сил на то, что бы собрать осколки зеркала с полу, и я хожу туда-обратно по ним, словно уже специально, словно не чувствую пронзительной боли. Когда я рву волосы на голове, и даже уже не кричу. Все голоса, что я сейчас слышу — в моей голове. Это их голоса — голоса людей, которым я отдала свою жизнь. И я никогда не слышала, что бы эти голоса сказали мне хотя бы одно нескладное, неуместное «спасибо». В последнее время все что я делаю, это пью снотворное и сплю. Сегодня я принимаю таблеток в пять раз больше. Я потратила все оставшиеся деньги на них, на несчастные пластинки, спасшие меня от мира. Я кладу в руку горстку таблеток и запиваю. Я тихо опираюсь на стену. Я выпью снотворного еще. И окажусь в мире что куда лучше этого. Как хорошо, что снотворное не дает мне видеть сны.