we accept (the love we think we deserve)

— Сону… — М? — вопросительно мычит тот, хотя сам прекрасно знает, что делает. О, Вонджэ уверен, что он прекрасно знает, что делает. Что делает с ним и как Вонджэ на это прореагирует — особенно. У Вонджэ уже не осталось ни единого места на теле, о котором бы Сону не знал. — Блять, стоило тебе один раз сказать, и ты теперь меня мучаешь, — приходится выдохнуть сквозь сжатые зубы, хотя ему что-то подсказывает, что Сону рано или поздно и сам бы нашёл все нужные рычаги и кнопки. — Скажи, что хочешь, чтобы я остановился, и я остановлюсь. Ты хочешь? Вонджэ не хотел останавливаться. Он хотел узнать раньше эти странные мелочи о себе. Например, о том, что его кожа ужасно боится щекотки. Как будто бы если бы он знал это сам, заранее, выяснил раньше, чем Сону, то не чувствовал бы себя сейчас так открыто. Вонджэ всё равно посчитал своим долгом предупредить идиота, состроил очень серьёзное лицо и объявил: — Я буду смеяться, потому что мне щекотно. И разрушу момент. Это не сломило напор Сону. Совсем нет. Он всё тёр соски Вонджэ, как будто Вонджэ железный и сможет всё это выдержать. Как будто было мало того, как он перед этим провёл по бокам Вонджэ, как будто хотел извлечь из него очередную мелодию, и от этого Вонджэ чуть не разломался. Как будто было мало того факта, что Сону не обращал внимания ни на то, что на Вонджэ всё ещё были бини с футболкой и он лежал на кровати, ни на то, что ничего из этого они не планировали, и Вонджэ вообще не думал о себе как-то вот так. Сону прижался к соскам языком. После горячих пальцев холодный язык был наказанием божьим. Как и сам Сону. Кто-то сверху специально послал его, чтобы постоянно испытывать границы Вонджэ на прочность. Сону мог не церемониться. Сегодня был не такой день, когда они лениво смеялись над какими-то тупыми приколами или делали вид, что обзывают друг друга, как школьники, хотя, конечно, на самом деле никогда серьёзно не имели это в виду. В такие дни у них было как будто бы полно времени. Оно текло бесконечно. Были другие дни. Когда они могли вскрыть друг друга как консервную банку. Причем было даже смешно от того, что никто из них не старался. Вышло всё как-то само. Нельзя не смотреть на то, как двигаются губы Сону — как будто отдельно от остального тела хозяина, потому что им обязательно нужно дотронуться до всего Вонджэ. Быстро, но недостаточно, чтобы Вонджэ успокоился. Они оставляли отметины — не в том смысле, что Сону специально ставил везде засосы, а в том, что кожа Вонджэ горела под ними и хотелось ещё. После поцелуев было холодно и всё ещё очень щекотно, и когда это прекратилось, Вондже ждал, что Сону что-то скажет, но тот просто взял член в рот, как будто это обычное дело — завести Вонджэ всего за пару минут, хотя ещё ничего толком не началось. Вонджэ сразу запустил пальцы в чужие волосы. Пока голова пытается мыслить, тело не врёт. Когда пальцы дрожат, потому что он всё равно не может перестать нервничать, он решает найти им лучшее применение — и чешет Сону одну бровь, хотя правильнее наверное было бы сказать не чешет, а скребёт. Всё сложилось из таких вот мелочей. Когда Сону осветлил брови, а Вонджэ понял, что это его не испортило в его собственных глазах ну ни капли. Когда понял, что может смотреть на чужую спину часами. Когда у Сону на кухне стали активно использоваться тарелки, кастрюли, потому что они часто ужинали вместе в его квартире. Когда он понял, что по собственным локтям пустились мурашки только из-за того, как он представил, как кусает чужой затылок. Когда он перенял чужую привычку разговаривать с кошками. Когда фоткал его у стендов от Бёрберри. Когда понял, что так сильно тупел рядом с ним. — Ты завис, — заметил Сону. Было бы лучше, если бы при этом у него рот не был полон слюны. И это бы не выглядело одновременно так нелепо и возбуждающе. Кому лучше — Вонджэ не знает. Зрелище то ещё. Он пересёкся взглядами с Сону и понял, что больше, чем головка собственного члена, прямо сейчас почти задевающая чужую щеку, слюны и смазки, блестящих на худом треугольнике подбородка и самой ситуации, в которой они оказались, страшнее было то, что в глазах Сону было это: отсутствие сожаления. — Иди сюда, — позвал Вонджэ. — Я тоже, — поделился он в губы Сону — вязкие, липкие, полукислые и такие нужные, когда притащил его к себе наверх за его эти плечи. Если бы он перестал сдерживать эту накатившую на него волну, он бы без остановки повторял: «Я тоже. Я тоже. Я тоже». Когда Кисок как-то в автобусе стал спрашивать у них про их взаимоотношения, Вонджэ пошутил, что Сону урод. В ответ Сону сказал, что Вонджэ вообще страшнее всех в Кёнджу. Наверное, это бы выглядело более правдоподобно, если бы Сону не улыбался. А Вонджэ не смотрел бы при этом на него так расслабленно. Но к тому моменту всё уже закрутилось. Вонджэ оборонил: — Не знаю, как буду завтра смотреть тебе в глаза. — Обычно будешь смотреть, — у Сону был талант говорить простые вещи доходчивым языком. — Мир не рухнет, потому что я хочу сделать тебе хорошо, — припечатал он. Вонджэ даже отодвинулся, чтобы взглянуть на его лицо, которое выражало высшую степень уверенности. Рука как-то сама нашла то, что нужно, и Сону тряхнуло, когда большой палец Вонджэ размазал предэякулят по головке, и от остроты ощущений и неожиданности ему даже пришлось на секунду прикрыть глаза. Вонджэ нравилось то чувство, которое появлялось, когда он доставлял Сону удовольствие. Даже просто таскать ему печенье и шоколад во время эфира было уже хорошо. Он погладил под головкой, пощекотал ближе к яйцам. Сону тряхнуло опять, и ещё, и ещё. Вонджэ вошёл во вкус, повернул голову, и теперь Сону на выдохе задевал своим носом его ключицу. Извернувшись, Вонджэ слизнул каплю пота с чужого виска и сильно, ровно, уже не играясь, с нажимом стал водить по члену Сону, настроившись на свой ритм. Сону стал шарить ладонью — не той, что всё ещё лежала на члене Вонджэ, почти зажатая сейчас между их телами, а свободной, и опустил её Вонджэ на грудь, растопырив пальцы с постриженными ногтями. Вонджэ понял, что они близко, переместил руку на зад Сону, устраиваясь удобнее, притираясь к нему своим левым бедром и ещё ниже спустив чужие штаны с трусами, и их эрекции соприкоснулись. Он поддавал снизу, Сону стал раскачиваться, лёжа на нём и не убирая растопыренные пальцы с его груди. Не удержавшись, Вонджэ поцеловал висок, с которого четыре минуты назад слизнул каплю. Ну, объективно это Сону был виноват в том, что на Вонджэ нашло помешательство. Вонджэ ему ещё не сказал, но Сону мог лепить из него что угодно, потому что рядом с ним Вонджэ напоминал сам себе пластилин. Ещё у него появилась нездоровая привязанность к одной части тела Сону. И это было даже не что-то предсказумое, вроде рук или коленок, или задницы, или волос, или члена. Вонджэ чувствовал очень огромные чувства к его спине. Вонджэ не стал отказывать себе в удовольствии: опустил руки на взмокшие плечи, перед этим погладив татуированные места под ключицами (собственные руки с чернилами смотрелись там как влитые, не мрачно или как-то неподходяще, а так, как будто им там самое место, и вдруг захотелось прихватить Сону за шею, просто чтобы посмотреть на его реакцию, но Вонджэ оставил это на следующий раз). Потом огладил лопатки, мягко поцарапав местечки пониже их. Если в студии Сону мог делать вид, что не замечает массажа или того, сколько раз Вонджэ как будто невзначай опустил руку ему на поясницу, то сейчас все его реакции были перед Вонджэ как на ладони. Сону стал хрипеть вместо разговоров, и Вонджэ мысленно сделал пометку попробовать сделать с этим что-то ещё в следующий раз. Боже, у них было ещё столько работы. В отместку Сону ощутимо прикусил мочку уха, возвращая Вонджэ в здесь и сейчас. И стал опять трогать его бока. Потом Сону начал смеяться, как будто бы вспомнил что-то — к тому времени Вонджэ уже опустил обе руки ему на ягодицы и стал щипать их, потому что Сону так часто тёрся об него членом, что он не мог сосредоточиться на чём-то большем, и от этого возбуждение только нарастало вместо того, чтобы спадать. — Давай, говори уже, — сказал он Сону, у которого глаза светились весельем и таким же отуплением, каким он всегда заражал Вонджэ, хотя Вонджэ рано стал взрослым и давно понял, что мир — дерьмовое и сгнившее место (помнить об этом, когда они с Сону были наедине, получалось всё меньше, и Вонджэ ещё даже не успел понять, когда так сильно попал). — Раз тебе так не терпится. — Ты офигел, — ответил Сону, хотя Вонджэ этого не ожидал. Тон у Сону был рыхлым, мягким, и его голос как всегда действовал на Вонджэ успокаивающе, хотя их обоих уже конкретно вело. — Ты буквально держишь меня за яйца, а сам ещё ни разу даже не поцеловал. До Вонджэ дошло, что это правда. И хотя Сону так быстро прорвал его оборону сегодня, они ещё ни разу не поцеловались. Вонджэ любил его рот и подбородок, форму челюсти и огромную выпуклость на верхней губе, как у ребенка. Сону соединил их рты раньше, чем Вонджэ ответил. На это время мозг выключился, и можно было сосредоточиться на том, как их общий запах наполнил комнату, как по-хозяйски двигался чужой язык у него во рту, и как лиловый свитер Сону, который они стянули в четыре руки, сейчас кололся под локтем, и на том, что они, скорее всего, кончат вместе, а потом Вонджэ попробует уломать Сону на массаж. Это были хорошие дни. Не такие, как в студии. С другим настроением. И работало и в обратную сторону. Мир не рухнул, потому что Вонджэ тоже очень хотел сделать Сону приятно и хорошо.