Delaney Bailey — For you
дети уходят из города. в марте.
сотнями. ни одного сбежавшего
не нашли.
д.сидерос
На улице было пасмурно. Тучи густым облаком перекрывали солнце, погружая город во мрак, разбавленный приглушённым звуком дождя за окном, успокаивающим и по-осеннему приятным. Он то становился громче, то утихал, потом всё снова повторялось. Моментами комнату озарял свет молний и вдали слышался гром, пронизывающий до костей и заставляющий поглубже укутаться в большое тёплое одеяло, не укрывая только глаза и нос, чтобы вдыхать свежесть, проникающую через оконную щель. Тэхён такие моменты не просто любил, он по-настоящему их ценил. Не просто лежать под одеялом, прислушиваясь к дождю, а чувствовать всю нить и связанность этого момента. Только так можно закрыть глаза и почувствовать. Дождь, гром, открытое окно, свежий воздух, тёплое одеяло. Закрытые глаза. Вспышка света, ветер, спокойствие. Закрытые глаза. Дыхание, одеяло, стянутое по бокам, наслаждение какой-то по-особенному громкой тишиной. Закрытые глаза. Холод, визги, растерянность, испуг. Открыть глаза, зажмуриться и снова открыть; дождь по-прежнему то усиливается, то утихает — та же цикличность. Только вместо грома, проблесков солнца и неожиданной вспышки молнии — дети. Много детей. Много напуганных, ничего не понимающих детей. И Тэхён там вместе с ними. Тоже напуганный и ничего не понимающий. Всё кажется сном: большая, даже огромная, комната, набитая детьми и их кроватями. Они повсюду: и прямо здесь, и впереди, и за спиной. Сплошные кровати и дети, будто ничего кроме не существовало — ни дождя, ни свежести, ни спокойствия. Будто один момент после вспышки молнии, когда вот-вот должно громыхнуть, разразиться шумом и всё здесь перевернуть. Но шумом разразились только напуганные дети, ходящие кругами и пытающиеся понять, что происходит. Тэхён узнал это из разговоров и криков. Не только он растерян. В комнате было холодно, но не с приятной свежестью, как в его собственной, а с затхлостью, запахом плесени и какой-то отчужденностью. Тэхён поёжился. Подходить к кому-либо не имело смысла, ведь никто не даст ему ясности, да и знакомых не наблюдалось, потому единственное решение, пришедшее в голову, это поискать выход. Со своего места парень не видел ни конца, ни начала, зато видел стену прямо возле себя, поэтому начал прорываться к ней, обходя кровати и их новых хозяев. Тэхён исследовал всю комнату, передвигаясь в пространстве между высокой грязно-серой стеной и холодными двухъярусными железными кроватями. Помещение теперь казалось не таким большим, как в первые минуты, но по-прежнему устрашающим, загадочным, наполненным печалью, пропитанной страхом, совсем не похожей на ту, что смешана со спокойствием во время дождя. Дверей нет. Кирпичное строение, напоминающее консервированную банку с детьми. И кроватями. И огромным количеством цветных коробок с левой стороны от того места, где очнулся Тэхён: штук сто красных и десять зелёных, наполненных, как оказалось, едой. Возле них собралась целая толпа, но, несмотря на это, детей тоже оказалось меньше, чем думалось в начале, но всё ещё много. Вода в паках стояла позади, поэтому её заметили не сразу. Здесь же, в красных коробках, были конфеты, пирожные, шоколадки и сахарное печенье, а овощи, фрукты и немного пресных закусок — в зелёных. Игнорируя всеобщую панику, дети потянулись к сладостям, и коробки одна за другой начали пустеть. Понимая, что просто не сможет сейчас что-либо съесть, несмотря на голод, Тэхён взял лишь два яблока и подумал, что вернуться на своё место будет хорошей идеей. Из-за того, что остальные дети столпились у коробок, на этой стороне комнаты стало почти пусто, и парень с облегчением выдохнул, ощущая необходимость кратковременной изоляции. Даже если в заточении железных серых стен. Не запомнив точное место из-за одинаковости, Тэхён выбрал первую попавшуюся кровать, казавшуюся свободной до тех пор, пока Ким не подошёл ближе и не заметил сидящего на ней парня, смотрящего в стену. Вопреки всему, его взгляд не был пустым или растерянным, напротив, вполне осмысленным и заинтересованным. Кроме бегающих по поверхности глаз, других признаков жизни он не подавал, пока Тэхён не сел рядом. Прямо в тот момент, словно выжидал, когда Ким опустится на холодный — кажется, здесь всё было холодным — матрац, грязный и пыльный, он резко дёрнулся в его сторону и с вызовом посмотрел. — И не стрёмно тебе здесь яблочки есть? — Ким сразу перевёл взгляд на парня. Почему-то желания сказать что-то колкое и пересесть на другое место не было, захотелось посмотреть ему в глаза. В обычные карие глаза привычного оттенка, такого же, как и у самого Тэхёна, но дикость и злость, остро выделяющиеся в этом мальчике, заставили зачарованно смотреть в них и правой рукой сжимать красные, на вид сочные яблоки. — Мне не нравится здесь. Всё это, — Ким кивает в противоположный от стены бок, — для меня чужое и серое. А это, — указывает на фрукты, — знакомое и яркое. И я просто хочу есть. Ты не голоден? Все собрались там, а ты, кажется, и не сдвигался с места, — в ответ тишина, только взгляд красноречиво говорил: «Не очевидно, что ли, что я хочу есть? Но не здесь». Парень сидит и всё так же смотрит на Тэхёна и на яблоки, будто они причина их нахождения здесь или же разгадка к происходящему. Смотрит и иногда моргает чёрными густыми ресницами. — Меня зовут Тэхён, а тебя? — вроде бы тишины и покоя хотелось, а теперь почему-то задать вопрос и услышать на него ответ хочется в разы сильнее. — Ну же, скажи. Я тебя не съем. Я для этого яблоки взял, — и улыбается в конце так, как среди всех среднестатистических корейцев умеет, кажется, только он — обезоруживающей квадратной улыбкой. Парень смотрит на него так же колко, шипы не прячет, только взгляд отводит, впираясь им в железку, держащую верхнюю кровать, и тихо говорит, а потом, будто опомнившись, повторяет громче и напористее: — Чонгук. Меня зовут Чонгук. — Чони, Гуки, Чонгуки, всё понятно с тобой. — Что это тебе понятно? — парень всем видом показывает, что ему, например, вообще ничего непонятно. — То, что ты хочешь это яблоко, — и, кинув его в сторону собеседника, выкрикивает, — Лови! — Воу, — восклицает Тэхён после того, как Чон ловко ловит фрукт. — Спортсмен, что ли? Хорошая реакция. — Ага, — бурчит, словно смущён, и добавляет с усмешкой, на секунду убирая колючки, — по шахматам. Всего секунда, а улыбнуться хочется, потому что перед ним забавный милый мальчик, но так и не расцветшая на лице улыбка тут же гаснет, когда со стороны коробок слышится ругань. Эти крики возвращают в реальность, так и не дав толком от неё уйти. Нервозность и усталость накатывают с большей силой, но Тэхён пытается этого не показывать. — Ты не знаешь, что это за место? Я, — запинается, — вообще ничего не понимаю, — и смотрит на свои ноги, почему-то босые, хотя ему казалось, что он обут, и теперь, замечая это, становится холоднее. Нервно дёрнув головой, переводит взгляд на ноги Чонгука, остальных детей, находящихся поблизости, и все они оказываются в кроссовках, ботинках или хотя бы носках — никого босоногого. Ким грустно вздыхает. И почему ему так не везёт? — Ноги замёрзли? И где ты только обувь потерял? — заметив направленный на стопы взгляд, спрашивает Чон. — Может, осталась там, где ты очнулся? — Не знаю. Если честно, я и не заметил сразу, — машет ногами Тэхён. — Сяду вот так, — подгибает под себя ноги, усаживаясь на них, — и уже не так холодно. — И сколько ты сможешь так сидеть? — недовольно, очевидно, показывая всем своим видом, что недолго, Чонгук закусывает губу и говорит с напором. — Иди сюда, — начинает снимать с себя кроссовки, даже не проследив, послушался ли его Тэхён. — Эй, ты ведь замёрзнешь! Так не пойдёт. Хватит и одних холодных ног. — У меня тёплые носки, ничего со мной не станется, — и как-то странно смотрит, совсем не враждебно. — Ты дал мне яблоко, я тебе кроссовки. Отказы не принимаются, ясно? — Пасмурно, — бурчит Ким, всё же двигаясь ближе и принимая обувь. Сначала кажется, что становится теплее, но со временем Тэ чувствует, как ноги снова замерзают. Он знал, что так и будет, но на душе всё равно приятно от того, что о нём позаботились. Позаботились среди этой серости. По сравнению с этим, и замёрзшие пальцы кажутся глупостью, особенно когда, сидя на одной кровати и с удовольствием пережёвывая яблоки, они начинают говорить обо всяких глупостях. Тэхёну кажется, что улыбка с его лица не сходит, только ярче становится от того, что и Чонгук улыбается. И даже получается немного успокоиться, пускай и не полностью. Шум стихает, слышны лишь негромкие голоса — наверное, все устали и замёрзли, и теперь, поделившись на группки и наевшись сладостей, сидели и разговаривали, пытаясь, как и они с Чонгуком, абстрагироваться от этой серости. Ким думает, что у них получилось. Вместо неё он видит карие глаза, нежно-розовый румянец на щеках и носу от холода и какой-то бежево-жёлтый от всего Чона разом. С ним оказалось интересно и весело. Спокойно. Как в тот дождливый вечер. Будто закрыл глаза, укутался в одеяло и вдыхает, вдыхает, вдыхает. — Ты трясёшься от холода, — спустя долгий промежуток времени, наполненный непрекращающимися разговорами, говорит Чонгук. От неожиданной смены темы Тэхён глупо моргает: — Ты тоже. — Иди сюда, — больше не произнося ни слова, Чон разводит руки в стороны и смущённо поворачивает голову вбок, явно закусывая губу. Ким смущён тоже, но взгляд не отводит, лишь широко улыбается, чуть ли не падая в объятия парня из-за непослушного онемевшего тела. Они как две ледышки, но так и правда становится лучше. Теперь, прислонившись грудной клеткой к чонгуковой, Тэхён чувствует чужое учащённое сердцебиение, осознавая, что его собственное тоже чувствуют. Тоже участившееся. Они положили подбородки на плечи друг друга и замерли, прижимаясь теснее. Никто из них не понял, кто был инициатором, но их руки теперь переплетены по обе стороны от тел. Парни были так близко, что Тэхён не смог не ощутить приятный, отдающий теплотой аромат Чонгука. Среди сырости и холода Тэ закрывает глаза и вдыхает, вдыхает, вдыхает. Тишина, спокойствие, объятия, совсем тихое сопение уснувшего Чона под ухом, а потом крики. Испуг. Громкие испуганные крики. Они, не сговариваясь, встают и идут на шум, все так же не расцепляя рук. Тэ осматривается по сторонам: комната полностью заполнена детьми совсем разных возрастов. Очень шумно и холодно. Страшно. Даже страшнее, чем было до этого. Почему Тэхён так решил? Просто увидел содрогающихся в предсмертной агонии мальчиков и девочек, подающих один за другим на бетонный пол. Руку пронзила боль, и, наконец, сумев отвести взгляд, Ким понимает причину. Чонгук сжимает её со всей силы, глазами бегая от ребёнка к ребёнку. Ему тоже страшно. Страшно, как и им всем. Ни колючек, ни улыбки, ни объятий — сейчас только напуганный взгляд тех среднестатистических карих глаз и сжатая до побелевших пальцев ладонь. Им больно. Им холодно. Им страшно. В комнате разрастается паника. Но не шумно, нет. Из числа оставшихся шума не сделать. Серый бетон теперь весь усеян разноцветными маечками детей, яркими и темными курточками, кофтами. И никто из лежащих больше пошевелится, не встанет. Так же тихо, как и пришли, Тэхён с Чонгуком возвращаются на свое место, садятся в ту же позу, что и прежде, и тесно прижимаются, по умолчанию успокаиваясь в объятиях. В этой серости, боли и холоде они нашли друг друга и теперь боятся отпускать. А что если сейчас кто-то из них упадет замертво и больше не шевельнётся? Потеряет своё тепло и запах? Оба стараются не думать об этом, утешая себя тем, что кто-то из оставшихся предположил — умерли те, кто съел еду из красных коробок. Они съели яблоки. Из зелёной коробки. Всё будет хорошо. Они скоро выберутся отсюда. Их обязательно будут искать и найдут, где бы они ни были. Обязательно. Тэхён повторяет это как мантру и не замечает, что начинает всхлипывать, сильнее хватаясь за Чонгука. И вдыхает, вдыхает, вдыхает. Пытается успокоиться, но паника накрывает волной, и он лишь сильнее плачет, хрипя во время частых вздохов. — Эй, — поглаживая по спине, шепчет Чон, — всё будет хорошо. Нас обязательно найдут. Обязательно. — Попробуй поспать, — немного отстранившись, по-прежнему шепчет Чонгук, пальцами левой руки стирая слёзы, и когда последняя слезинка исчезает с лица, лёгким движением губ касается чужих, не целуя. Просто прижимается, делясь крупицами тепла. И Тэхён слушается. Закрытые глаза. Холод, испуг, дети, смерть. Закрытые глаза. Объятия, шёпот, тёплые губы, Чонгук. Закрытые глаза. Солнце, пение птиц, тёплое одеяло, свежесть после дождя. Открыть глаза, зажмуриться и снова открыть; дождь по-прежнему то усиливается, то утихает — та же цикличность. Только вместо страха, детских криков и объятий Чонгука — тёплая кровать и солнце, выглянувшее из-за расступившихся туч. Это был сон. Просто сон под звуки дождя и запах свежести из открытого окна. Вдыхает, вдыхает, вдыхает.