Притворство

1. — Ты можешь прийти сегодня и выпить со мной чая, — уронила Цинь Су. — Если господин отпустит тебя. Уронила — и замерла. Сердце забилось где-то под горлом — птахой, запутавшейся в сетях. Юноша перед ней, склонившийся в изящном поклоне, тоже не торопился — ни переменить позу, ни отвечать. Наконец, он поднял глаза — яркие, тёмные и внимательные, чем-то похожие на глаза его господина и покровителя. Его сводного брата по отцу. — Я не могу давать обещаний, госпожа Цзинь. — Показалось — или его голос чуть дрогнул — вместе с длинными ресницами?.. Цинь Су покачала головой. — Я и не прошу обещать. Просто… дай знать А-Лян. Она предупредит меня. Эту ее служанку младший адепт Мо Сюаньюй знал давно: сама не робкого десятка, А-Лян часто вызывалась от имени госпожи передать что-то господину или старшим адептам. Если она надевала кольцо из сердолика, подаренное госпожой, то это был явный знак — и девушка ещё ни разу не злоупотребила этим своим правом. Они оба с Мо Сюаньюем умели быть осторожными. Это, подумалось мимолетно Цинь Су, очень подходило двору ее мужа. Атмосфера в Башне Золотого Карпа была как драгоценный фарфор: только самым воздушным, деликатным касаниям дано не вызывать трещин. Но разве это не лучше того, как — по рассказам — было все раньше?.. Она, должно быть, вдохнула и выдохнула чересчур шумно. Мо Сюаньюй вновь опустил ресницы, будто смущался, но затем опять взглянул прямо. — Хорошо, госпожа. Обязательно. Разрешите?.. Мо Сюаньюй перехватил поудобнее перед грудью бумаги — целый ворох — которые нес распорядителю орденских мастерских. Встряхнул ими, слегка, намеком, или почудилось?.. — Разрешаю. — Она обозначила краями рта улыбку и взмахнула краем рукава. Можно было вернуться к своим фиалкам. Цинь Су любила эти цветы больше прочих, и потому сама занималась клумбами — по крайней мере, иногда, когда имела охоту. Краем глаза она проследила за удаляющейся фигурой. Мо Сюаньюй подражал господину главе и в этом: в прямой, чуточку чрезмерной осанке. Только рука у поясницы была не оттуда, подсмотрена в ином месте. (Цинь Су одна из немногих знала секрет этой осанки. Это ничего не меняло — в особенности, теперь, когда их с мужем супружество походило на треснувшую и скверно склеенную, так, что и налить ничего нельзя, чашку, — но между нижней рубахой и парадными слоями одежды на нем часто был надет особый доспех: из упругих металлических пластинок и тонко выделанной кожи. Не для защиты. Многие сказали бы — для того, чтобы из мула сделать чистокровного жеребца хотя бы на вид. Ей же казалось — всё оттого, что когда-то ему пришлось скатиться с высокой лестницы, не имея достаточной защиты и с неразвитой еще духовной силой). …И, словно бы ждала к вечеру дорогого гостя — не адепта собственного ордена, но кого-то издалека — Цинь Су проверяла, все ли под рукой, чтобы не ударить в грязь лицом, тронула ямку между ключицами душистым маслом и долго колебалась — не надеть ли новый наряд, но, в конце концов остановилась на том, чтобы повязать новый пояс, вышитый золотом и бледно-розовыми орхидеями. Придет ли? Понял ли? Понял и придет? Придет и не понял? Ей вовсе не нужно было давать ответ на эту головоломку — ее она могла решать сколько вздумается. И всё-таки Мо Сюаньюй возник на ее пороге в первый час после заката — с тем же деликатным поклоном. Цинь Су уже не впервые улучала возможность остаться с Мо Сюаньюем наедине. Ненадолго, конечно, да и за дверью — либо по другую сторону беседки — всегда была какая-то из ее служанок. Но никто, по счастью, не видел в этом повода к беспокойству. Чай она выбирала сама. То был подарок мужа, редкий юннаньский сорт с добавкой жасмина, бодрящий и освежающий. Но Цинь Су не могла не чувствовать горечи даже за жасминовым ароматом: на что ей бодрствовать вечерами, если это одинокие вечера?.. Заваривала тоже сама, пользуясь возможностью сделать что-то простое и ладное: пожалуй, даже преувеличенно-правильно ополаскивала посуду и сливала воду, выкладывала чайные листья и сливала, бережно поднося чашки бамбуковым ухватом. Мо Сюаньюй наблюдал за ней, будто хотел спросить что-то. Вновь бросалось в глаза: его кожа была чуточку слишком светлой; брови — чуточку слишком черными, изогнутыми. Остроглазая А-Лян как-то сказала: должно быть, госпожа, он пользуется для прихорашиваний теми же средствами, что и девушки. Но Цинь Су не видела здесь ничего смутительного: она знала, что и ее супруг применяет кое-что подобное — она и сама дарила ему масло, что делает кожу более мягкой и влажной. — Расскажи мне, — улыбнулась Цинь Су (отец — и когда-то муж — оба говорили: эта маленькая улыбка заставляет ее лицо сиять, как луна). — Как прошла ваша поездка в Цинхэ? Не собирается ли молодой глава Не жениться, чтобы поправить дела? Лицо Мо Сюаньюя оживилось — как бывало, помнилось Цинь Су, и с ее супругом: когда наконец проходил момент напряжения, опасности, беспокойства. — Не похоже на то, госпожа. — Он немного помолчал, деликатно скользя взглядом по ее лицу, не отводя взгляда, но и не задерживаясь, чтобы не оскорбить. — По правде говоря, за всю поездку мы видели главу ордена Не всего раз или два, все остальное время он находился в своих покоях, а счетными книгами занимались только господин и глава Лань. А мы вообще были как будто сами по себе. По-моему, Не Лэйкуну было бы все равно, если бы кто-нибудь из нас упал со скалы. Если вы спросите моего мнения, госпожа, то вряд ли так подобает относиться к гостям-адептам другого ордена. Цинь Су кивнула в ответ, всё с той же улыбкой, поощряя продолжить. Не то чтобы ее интересовали детали. Но у Мо Сюаньюя был приятный голос. Можно было почти представить — если прикрыть глаза и чуть отрешиться, делая вид, что наслаждаешься чаем, — что это муж возвратился и говорит с ней, как бывало когда-то. (Муж вот-вот готов был снова отбыть из Башни Золотого Карпа: в поездку к новым сторожевым башням юга, где заклинателям, порой, приходилось следить не только за нечистью, но и за опасными животными, и куда не простирался протекторат ни одного из великих орденов. Возможно, Цинь Су и хотелось поехать с ним, во влажные бамбуковые и папоротниковые леса, но затруднять других самим своим присутствием — самим требованием заботы о себе — было для нее недостойно. Цинь Су плохо переносила полеты, а если бы пришлось ездить верхом, то всех бы задерживала. Или могла заболеть — кашлем или чем хуже, как уже случилось однажды, и людям ордена пришлось возиться с ней вместо действительно нужных дел. Нет, никому и в голову не пришло ее упрекать, а Лань Сичэнь, тот был с нею особенно деликатен — будто в качестве незаслуженного, неуместного извинения за время, проведенное взамен нее с ее мужем, — но никому не хотелось рисковать повторением чего-то подобного. Поэтому они ещё когда-то давно с супругом сошлись: лучше ей оставаться во дворце, а если захочется к родителям — загодя набирать свиту и готовить повозку. Так она и делала, хотя и все реже — с тех пор, как не стало и А-Суна, и матушки.) Она пролила в пиалы следующую порцию чая. Подала. И если кожа соприкоснулась с кожей чуть дольше, чем на мгновение — кто докажет, что это не была всего лишь случайность.   2. — Что еще про него рассказывают, А-Лян? — Спросила Цинь Су, вынимая серьги — сама, пока служанка складывала в шкатулку золотые шпильки с цветами фиалки. — Ну, говорят, что он строит глазки мужчинам. И даже… — Щелкнула крышка. — Боги, госпожа, я не должна такого говорить. — И даже моему мужу? — спокойно продолжала Цинь Су. Пальцы у нее не дрожали, спасибо небесам. — Госпожа. Последнее дело — верить слухам. Тем более, вот таким. — Голос А-Лян отдалился: она с деловитым стуком поставила шкатулку на полку. — Чтобы ради высокого положения — к брату, даже к сводному… — Если Цинь Су хоть немного знала ее, девушка сейчас покачала головой. — Не беспокойся, А-Лян. Я не верю, — сказала она легко. Но если подумать: братья не росли вместе, а в случайном чувстве трудно было, даже будь это правдой, усмотреть грех. А для чего-то иного Мо Сюаньюй был осторожен. Внимателен. Почтителен. Слишком ли почтителен?.. Насколько внимателен?.. Знать бы точно. А-Лян, между тем, продолжала: — А тем более, знаете... Часто мужчины притворялись не имеющими языка, чтобы добраться до сладкого лакомства. Если вы понимаете, о чем я. — Она сделала недвусмысленный, хотя ещё условно-пристойный жест, остановившись вновь рядом с госпожой — чтобы принять у нее и серьги. — А даже если так… — проговорила Цинь Су, разжимая пальцы, позволяя драгоценному весу пролиться в подставленную ладонь. – Даже если это у него притворство, среди незамужних дочерей и сестер глав кланов и прочих достойных господ есть девушки гораздо красивей меня, и они могут много дать образованному и воспитанному юноше, даже если рискуют гневом отца, дядюшки или брата. Зачем рисковать со мной? Не смешно ли? Да, ей следовало помнить: о бессмысленности риска. — Его батюшка признал вашего мужа, а его — нет. Разве не повод для обиды? – очень серьезно возразила А-Лян. — Разве не повод получить то же самое, что и он, хотя бы и за спиной или даже силой? — Ты слишком много читала историй про знатных молодых господ и прекрасных барышень, глупышка, — фыркнула Цинь Су. — Как знаете, госпожа, — пробормотала А-Лян. 3. — Ты ведь не хочешь отнять у меня секретаря, А-Су? — Спросил шутливо муж. В лицо ей, против воли, бросилась краска. Редкий это был день, когда они всё-таки проводили время совместно. У него не было ни просителей, ни визитов, и он — любезно ответив вездесущей А-Лян — согласился присоединиться к Цинь Су в открытой беседке, за свежими фруктами. (Она мало надеялась на ответ, но продолжала посылать приглашения — не слишком часто). От его улыбки было светлей даже в летний солнечный день. Но вопрос, которым она сопровождалась, и его внезапность… — Я бы и не подумала. — Цинь Су повела похолодевшими плечами — как бы потянулась за еще одним кусочком сладкого абрикоса. — Тебе он гораздо нужнее, и потом, какие могут быть у меня дела? Женские прихоти. — Цинь Су улыбнулась чуть принуждено, будто отвечая взаимностью на его шутку. Пальцы, лежащие на краю столика, чуть дрогнули, ногти произвели некрасивый звук по дереву. Муж накрыл ее ладонь своей, придержав. Совсем слегка. — Не надо так волноваться, А-Су. Это же только шутка. — Его губы тронула улыбка. — Но видела бы ты: он так забавно смущался, когда вынужден был мне говорить, что уже обещал сходить в город для того, чтобы купить тебе саженцев. — Ох. — Цинь Су неосознанно, смешавшись, опустила глаза в поисках чего-то, что можно было бы повертеть в руках. Не нашла и ухватила сама себя за край рукава. Фея попортила тогда ее клумбу, а А-Лин так переживал и боялся, что щенка накажут, что она и правда нисколько не рассердилась, а просто торопилась восстановить все как было. — Мне и правда очень нужны были тогда фиалки. Но если это помешало важному твоему делу… Она и помимо того частенько придумывала для Мо Сюаньюя какие-то мелкие поручения — порой связанные с его обязанностями при главе ордена, порой даже нет: просто "не затруднит ли тебя?", и ни разу не встречала отказа или сопротивления. Хотя все та же А-Лян рассказывала: среди сверстников и совсем детей он считался высокомерным — из-за внешности и родства, о котором не стеснялся постоянно напоминать, а еще — потому, что "иные обязанности" позволяли ему пренебрегать основными занятиями орденской молодежи. И верно, он не был похож на других — тех, кто упражняется с мечом и луком. Каки и супруг Цинь Су. Но этого она уже не сказала даже А-Лян. Не вслух. — Нет, что ты. — Муж выверено покачал головой. — Ничего серьезного, лишь рутина. И я действительно буду рад, если А-Юй станет помогать и тебе. Время от времени, конечно же. Тем более, что круг твоих дел во время моего отсутствия не одни только женские прихоти. Не преуменьшай свой вклад в дела нашего ордена. “Нашего”. Все-таки, всё-таки… Ее сердце подпрыгнуло от безумной какой-то, отчаянной надежды. Но его глаза под солнечным светом были — темные, нечитаемые; его рука покинула ее руку. — Я не хотела досаждать тебе жалобами, — отвечала Цинь Су, незаметно делая вдох, чтобы голос звучал ровнее. — Нет таких обязанностей, с которыми я бы не справлялась. Даже если надо приложить чуть больше усилий. Но так я хотя бы меньше скучаю. Муж чуть наклонил голову. Пропустил ее намек, как косой луч солнца, легший мимо его плеча сквозь листву. — Всё равно, не стоило брать на себя слишком много. Ты — госпожа великого клана, — со значением произнес он, — и потом, возможно, придется обдумать, как облегчить твою ношу. Но сейчас удачно, что А-Юй готов подставить тебе плечо. — Разве тебе он не нужен будет в твоих поездках? — Ну же, А-Су, должен же я давать и другим проявить себя? Будут говорить, что я слишком благоволю сводному брату только по причине общей с ним крови. И встанет вопрос — почему тогда не принял в клан. Но ты и так знаешь позицию старейшин по этому вопросу… — Он вздохнул. Цинь Су помнила, каких трудов стоило убедить тех, кто еще отца покойного главы Цзинь помнил юношей, признать на его месте Цзинь Гуанъяо — муж почти не спал в те дни, и она, хотя занята была сыном — снова заболевшим тогда, — старалась помочь, чем могла. Не попрекала, что он пренебрегает супружеским ложем. Понимала: не до того. Кто же знал, что потом она… Цинь Су поспешно отвернула лицо. Не хотела показывать ему свое недостойное самосожаление. — Да, конечно, я понимаю. Ты… значит, решил оставить юношу здесь в следующем месяце? — Сердце глухо перестукнуло под одеждой. — Ярмарка начала лета обещает быть не особенно многолюдной, поэтому я допустил вероятность своего отсутствия на это время, но если так случится, тебе обязательно понадобятся помощники. — Но, возможно, молодой господин Мо в самом деле хотел бы отправиться с тобой, и будет помогать мне через силу, — проговорила Цинь Су наконец, и едва не усмехнулась: они делят Мо Сюаньюя, словно он последний кусочек редкого лакомства, оставшийся на тарелке. “Возьмите вы, уважаемый” – “Нет-нет, уважаемый – вы”. — Вот что, — сказал муж легко. — Я поговорю с ним сам и спрошу, согласен ли он. Цинь Су ощутила укол вины. Несмотря ни на что, муж оставался внимательным к ней. Хоть и не к... иным ее нуждам, но она уже все поняла какое-то время назад, не так ли?.. — Передашь мне его решение? Чтобы, — и снова вдох, выдох, будто свободный воротник ее душит, — я могла понять, на что мне рассчитывать. Муж сам взял еще одну фруктовую дольку, раздумчиво повернул в пальцах. — Конечно, А-Су. А потом можно будет подумать, кто еще тебе подойдет. — А может быть — хотя я, признаться, и сомневаюсь, — молодому господину Мо понравится новая ответственность, — проговорила Цинь Су, идеальным эхом шутливой легкости, глядя на каплю сока, блестящую на пальцах супруга под новым солнечным бликом. Когда свет солнца не падает на тебя, ты разжигаешь огонь. Так говорят люди. 4. Гостей ордена, не имеющих особенного значения для хозяев, во время таких событий, как большая ярмарка в Ланьлине, объединявшая и заклинателей, и обычных людей под их покровительством, размещали обычно в Западном павильоне — помпезном не менее, чем северный, и даже обставлявшем по части пышности внутренние сады. Цинь Су, конечно же, знала эти коридоры, эти залы. Несколько лет — не шутка; далеко не единожды она, принося учтивые извинения, в отсутствие мужа провожала разнообразных гостей — сюда, нет, направо, прошу. В суете сборов легко было затеряться. Не будучи — пока что — наполнен голосами, присутствием других людей, павильон становился гулким и пустым. Сейчас, ранним утром, он был полон светом и танцующей в пробивающихся лучах пылью. — Я всё осмотрю ещё раз, А-Лян, — сказала Цинь Су. Постаралась, чтобы голос звучал почти беззаботно — не звонче обычного. — Осталось только два дня, и завтра уже поздно будет хвататься. Служанка поклонилась, ничего не сказав, хотя брови свела так, будто ей что-то не нравилось. Упрямая, верная девушка. У Цинь Су невольно потеплело на сердце. — Ты сможешь помочь мне потом, — сказала она, слегка касаясь пальцами запястья А-Лян. — Когда выйдет час, я попрошу тебя сделать тот суп из дома, хорошо? Мне понадобится что-нибудь подкрепляющее после такого дня. — Конечно, госпожа. Только не задерживайтесь, уж прошу вас. Там… — Не стану. А-Лян шумно вздохнула. В лице у нее читалось облегчение. — А до этого не беспокой меня, хорошо? Я просто сверюсь с пометками и вернусь, и в своем дворце не потеряюсь. — Вы, госпожа, уже всем об этом сказали. — На этот раз служанка даже почти улыбнулась. — Но вы едва начали вставать… — Это не в первый раз. Ты и сама знаешь. Ее болезнь, иногда до странного — как сейчас, в этом сезоне — совпадающая с месячной кровью, возвращалась и уходила неведомыми приливами. Быть может, и это тоже было частью причины избегать ее ложа. По крайней мере — поводом. Приличным, понятным. Цинь Су даже не стала вздыхать. Слишком много уже было их, вздохов. …Нет, нельзя было не знать эти залы, эти коридоры. Нельзя не запомнить. И достаточно просто было — выяснить, где должен находиться младший адепт Мо, негласный секретарь главы ордена. Зал с дарами, выставленными на обозрение, открывался время от времени для гостей — любых заклинателей, желающих прийти и посмотреть на диковинки, привезенные заклинателями Цзинь (или — принесенные ордену в дар) со всех концов света. Порой экспозицию здесь меняли, переставляли — как раз в преддверии случаев, подобных наступающей ярмарке. Сейчас коридор, ведущий к залу диковин, был закрыт для всех, кроме имеющих право — либо находиться именно здесь, либо повсюду во дворце. Не то, чтобы орден Цзинь не доверял избранным со всей тщательностью гостям, но защитные печати, мешавшие упрятать понравившуюся диковинку в цянькунь (или просто в рукав) и вынести прочь — обновить все же следовало. Этот зал был тоже полон — пыли и пробивающихся сквозь щели в оконных створках лучей света. Когда Цинь Су пересекала их, золотые нити на ее рукавах вспыхивали ярче. Мо Сюаньюй стоял возле полок с диковинными камнями, которые собирал, кажется, прадед старого главы Цзинь, Цзинь Гуаншаня. Судя по положению его ладоней — как раз проверял защиту действительно драгоценного тигрового камня: прозрачно-светло-коричневого, словно застывший дикий мед, с запечатанной в нем причудливой то ли стрекозой, то ли бабочкой. Отчего-то вся башня, павильон, зал с дарами показались Цинь Су на миг сродни этому камню, и она встряхнула головой, сбрасывая наваждение. Но минутного колебания оказалось достаточно, чтобы Мо Сюаньюй повернулся к ней, остановившейся. — Госпожа чем-то недовольна? Здесь всё, как поручил господин глава Цзинь. — Оттенок мелькнул — той самой гордости, о которой рассказывала А-Лян. Цинь Су покачала головой. Шагнула ближе; рукав мельком задел край стеллажа — засветился предупреждающе воздух, но погас, столкнувшись с цзиньской клановой вышивкой золотом. Хорошая работа, кто бы ее ни делал. Мо Сюаньюй застыл, чуть напряженно, словно снова спрашивая: всё ли в порядке? Словно не мог понять, зачем она нашла его. Или понимал слишком хорошо. — Скажи, ты любишь своего господина? — спросила Цинь Су, вроде бы без причины. Лицо Мо Сюаньюя побледнело. — Госпожа, кто бы вам ни… Цинь Су покачала головой. Приподняла руку. — Давай будем честными, хорошо? С этого часа. — Клянусь, госпожа. — Мо Сюаньюй зеркалом отразил ее жест. — Я… ничего бесчестного не делал по отношению к господину. Не сделал бы. Он… не такой. — Понимаю, — кивнула Цинь Су. Конечно же, ну конечно. Ее супруг никогда бы, ни разу — потому, что дорожит своей репутацией, дорого завоеванной (или же потому, что — если правдива ее болезненная догадка — уже нашел то, чем утешилось его сердце и тело). — И ведь господин мне брат, пусть это не признано. Даже не будь он настолько выше меня во всем, такое желание... — А что ты готов сделать ради господина? — перебила она его. Ее не интересовали оправдания. — Все, — ответил Мо Сюаньюй, не колеблясь. Краска так и не вернулась ему на лицо. — И взять на себя долг перед супругой, которую он не желает видеть у себя в спальне? Румянец — живой, не кистью наложенный — проступил на щеках Мо Сюаньюя. Цинь Су улыбнулась. Кто бы знал, чего ей стоило — чтобы эта улыбка оставалась спокойно, почти расслабленной. Впервые — она сказала об этом вслух. Как в пропасть шагнула. Ветер свистел под ногами. В его слегка расширившихся зрачках мелькнуло ее отражение — и смутная то ли жалость, то ли возмущение; но Цинь Су уже неслась вниз, неслась так быстро, что не было возможности всмотреться пристальнее и все-таки понять: что. — Госпожа не виновата. Я ни разу не слышал от господина ни единого худого слова о вас. Господин... Цинь Су оборвала его на полуслове. Схватила лицо в ладони и поцеловала: жадно, без всякого стыда. Как целовала когда-то, впервые оставшись наедине, с глазу на глаз, своего мужа. С закрытыми глазами даже можно было представить, будто разницы нет. Она скользнула по его скуле подушечкой большого пальца. Тихо вздохнула в чужие губы — осторожные, мягкие, так похожие. Тело горело, сердце колотилось заполошно. Он обнял ее в ответ бережно, с той самой аккуратной осторожностью, что была так свойственна Цзинь Гуанъяо. Почти. Секретарь перенимал повадки у господина, разве это нельзя понять?.. Или — брат у брата. Но ведь это и к лучшему. — Давай притворимся, — шепнула ему Цинь Су. — Давай притворимся вместе. Как будто ничего не было, все еще впереди, в кипенном цветении юности. Как будто они могут любить тех, кого им хочется, и так, как им хочется. Она сама сорвала собственный пояс, положила чужие ладони себе на талию — только не открывать глаз, только ещё немного!.. Материя с шелестом упала к ногам. Уверившись, что Мо Сюаньюй крепко держит ее — что женское тело не смущает его, не отталкивает, как могло бы, — Цинь Су потянулась сама: чуть сжала в нужном месте, где прослеживался под тканью мужской член, погладила. Не похоже было, что он испытывает желание — прямо сейчас и здесь — но ей было уже неважно. Только об одном могла она думать, слепо-жадно. Как у нее все горячо в животе и между бедер; как томится, ждет разрядки. (И как касалась она — тогда, в тот первый раз, хотя начала и не первая — своего мужа, возлюбленного, спасителя: еще сквозь ткань, тонкую шелковую. Как он остановил ее руку, высвобождаясь, и улыбнулся — а потом снова положил ее пальцы на свою плоть, водя осторожно, ровно как следовало.) Мо Сюаньюй застонал ей в ответ чуть слышно. Цинь Су знала — помнила — последовательность движений и для мужчины, и для себя; и пускай даже — только руки, только пальцы под слоями ткани. Лишь бы только — чьи-то ещё, не собственные. Пока что хватит и так. — Сделай так же, — шепнула она. Повернулась — так, что теперь сама лопатками касалась стены, едва не задела плечом край полки. Не отпуская, подалась ему навстречу: потерлась промежностью о подставленные пальцы, ахнула, почти гортанным стоном. Сжала бедрами, поощряя. — Давай. — Госпожа… — Шепотом в ответ, и ладонь послушно скользит по бедру, пробирается мимо препятствий, не скрытых больше за поясом, как разведчик в засаде; а другая — неожиданно нежно отводит прядку над ухом. (Знакомо-сладко — и тоскливо, больно до воя). Не открывать глаза. Не открывать. Может, потом, потом… Мо Сюаньюй прижал ее к стене, поцеловал уже по собственной воле (нетвердо, но решительно), поцеловал ее закрытые глаза и затем снова губы. — Господин поручил мне позаботиться о вас, — прошептал он между вздохами. — Ради него, я… вы… Вы только… Она только кивнула, не вслушиваясь. Раздвинула ноги сильнее, найдя опору. Донеслось вдруг: звук с силой раскрывшейся двери, смутно, сзади — и придушенный вздох, то ли торжествующий, то ли изумленный: похожий на голос ее А-Лян. А следом — как лавиной обрушилось: — Госпожа! — Госпожа Цзинь! — Ах!.. — Приведите… позовите главу! Голоса наводнили со всех сторон, забурлили пеной. Перед распахнувшимися глазами плясали пятна. Только одно знакомое лицо мелькнуло в мешанине белого, бежевого и золотого. Простое, решительное лицо, с широким лбом и небольшим носом. Нет. Только не А-Лян. Почему?.. Времени не оставалось, как воздуха в горле. Мо Сюаньюй над ней показался — корягой, мертвым весом. Застит солнце, тащит на дно. Цинь Су стиснула пальцы на его плечах — и не отпустила даже: оттолкнула изо всех сил. Метнулась сама — в сторону и назад, как будто пыталась отползти. Ужас на лице не надо было изображать. — Это… это он! — прошептала (показалось, что крикнула). И следом, громче, замотав головой: — Он подошел ко мне. Подстерег. Я… не могла, не могла… Что-то прохладно скользнуло по лихорадочно-горящей щеке, мазнуло — вместе с растрепавшимися прядями из прически. Цинь Су ухватилась за это “что-то”, не сознавая, что делает. Дернула слишком резко, неловко, не рассчитав. Шпилька, украшенная цветком фиалки, выпала из пальцев и стукнулась об пол. От этого звука Мо Сюаньюй, стоявший до того, будто статуя, вздрогнул наконец, и — не заметался взглядом: просто переводил глаза с Цинь Су на адептов Цзинь, опять и опять, по кругу. С недоумением, но без страха, без обиды даже — словно просто никак не мог понять, что происходит — что произошло. Цинь Су отшатнулась ещё на шаг. — Нет, нет. — Уже громче, словно не веря. Наступила, почти споткнулась о что-то — вышивка, жемчуг и шелковые цветы; ее собственный пояс, так и оставшийся на полу. Цинь Су сжала руки поверх груди — жалко, жалко. Мо Сюаньюя обступили, схватили за руки, и только тогда он начал отбиваться. Неловко — как только и можно, если пренебрегать тренировками. Слишком длинные рукава мешали. Его одежда осталась — почти — в порядке, только складки выдавали места, где… Нет! Нет! Цинь Су снова повторила это вслух. Она оглядывалась влево и вправо, не различая ничего, кроме светлых пятен. — С таким смазливым лицом, — прошептали где-то, — неудивительно… — А знаете, говорят, он ведь и к господину своему… — отозвались в другой стороне. — Так что, выходит: господина не удалось опорочить, так через жену пошел? — И родная кровь не остановила, посмотрите-ка… — Шельма бесталанная. Говорили — гнать его надо было, не смотреть, кто чей сын… У Цинь Су кружилась голова от всех этих шепотов. Она первая обещала ему честность. И чем обернулось ее слово?.. Кто-то метнулся — уже к ней, на перехват, и она отшатнулась: телом, без разума. Чужие пальцы мазнули в воздухе, сжались, потеряв цель. Цинь Су падала, падала, потеряв хрупкое равновесие, но ни в одни руки не могла даться. Только… — Что такое? Пропустите!.. — Этот мягкий, но одновременно властный голос Цинь Су не могла спутать ни с каким ещё. Внутри, там, где еще недавно жил жар, всё обратилось в лед. Она опустилась на пол. Ноги больше не держали ее. Инкрустация из разных пород дерева — грушей по клену. Золотисто-красный цветочный узор по кремово-белому. Завиток, росток, завиток. Цинь Су вцепилась пальцами в полы одежды — чтобы не водить по узору на полу. Ещё решат, что она тронулась умом. Муж спрашивал у кого-то что-то — вопросы летели, как талисманы на ночной охоте (как стрелы, которые без промаха пускал Цинь Цанъе на тренировочном поле, а она-маленькая глядела восхищенно, почти подпрыгивая на месте). В мешанину возмущенных мужских вклинился — воробьем в стае коршунов — резкий женский. И — юношеский, который нельзя было не узнать. Не вздрогнуть остаточно. — Господин!.. господин глава… — Мо Сюаньюй смотрел на Цзинь Гуанъяо, в этом не было сомнений. — Господин, скажите!.. Но Цзинь Гуанъяо никак не отозвался ему. — Уведите… его, — голос главы Цзинь оставался ровным, и только тихая нотка презрения (разочарования) просачивалась изнутри. Шум, звон мечей, вытащенных из ножен — но никаких звуков борьбы. Мо Сюаньюй мог сопротивляться, но только не своему брату и господину. Шаги к дверям — ровный стук, сменяющийся таким же ровным звоном от подковок на каблуках стражников. Неровные, спотыкающиеся шаги Мо Сюаньюя потерялись за ним, хотя ей и показалось, что она их слышит. — И оставьте мою жену, — распорядился Цзинь Гуанъяо. — Ей… нелегко пришлось. Гулкий и легкий звук — словно кто-то, торопясь, выронил меч, неловкий шелест и шорох одежды – будто кто-то столкнулся с кем-то в дверях. – И ты. Ты тоже… – коротко и тихо, но повелительно бросил муж кому-то, кто, похоже, решил задержаться. И сама эта дверь, закрывающаяся, замыкающая внутреннее от внешнего. Они остались, наконец, одни. Цзинь Гуанъяо, стоящий у дверей, и Цинь Су, сидящая на полу в ворохе юбок. Цинь Су не в силах была глядеть в лицо мужу. Она обманула его, обманула дважды. Она не двигалась с места; только коротко вздрогнула, как преступница в утро казни, от его мягких шагов — все ближе. Муж присел с ней рядом. Положил ладонь на ее плечо, чуть помедлил, прежде чем слегка сжать пальцы — должно быть, думал, что ей будет неприятно прикосновение мужчины после… всего. Он всегда так внимателен. К любой мелочи, любой детали… Цинь Су чувствовала себя на грани слёз. — Встань, А-Су. Я не виню тебя. Напротив, мне стоило внимательнее следить, кого я приблизил к себе. — Ты ни в чем не виноват. — Губы Цинь Су шевелились так слабо, что она едва слышала саму себя. Муж вздохнул. — Увы. Я полагал, что А-Юй… — Он оборвал себя, будто поняв, что негоже теперь обращаться — так — к нарушившему человеческий обычай и закон клана. — Впрочем, какая теперь разница, верно. — Это был не вопрос с его стороны. Присутствие мужа отзывалось теплом: не тем лихорадочным, которое жгло живот и ноги, когда она целовала Мо Сюаньюя. От этого сравнения Цинь Су почувствовала себя ещё хуже. Маленькой. Грязной. — Я не хочу больше видеть его, — сдавленно проговорила Цинь Су. — Не увидишь, — успокаивающе произнес он прямо ей в волосы. По телу Цинь Су пробежала дрожь. Она давно уже не чувствовала, не видела своего мужа так близко. Но в ее теле не осталось никаких сил. Он сидел рядом с ней, обнимая ее, словно ребенка, поглаживая по плечам, пока Цинь Су не затихла и не уснула в его объятиях — позабыв обо всём остальном. Она проснулась наутро в собственных покоях: и комнатные девушки шепотом сказали, что это господин принес ее сюда — сам, на руках, не доверив это никому ещё. “Как сильно ваш супруг любит вас, госпожа! Как заботится!” — в завершении рассказа выдохнула очарованно самая младшая, которой едва сравнялось пятнадцать. Следующим вечером ее муж вновь не появился у нее в спальне.   5. — А я была права. Госпожа. — А-Лян у дверей ее павильона глядела воинственно, непреклонно, и не понимала, не понимала... Цинь Су впервые в жизни так сильно захотелось кого-то ударить. Она и ударила бы — или даже, вспомнив жестокие обычаи прошлого и происхождение свое от воинственных предков, приказала попросту уничтожить (было бы кому такое приказывать — она то ли ужаснулись, то ли усмехнулась этой мысли), если бы А-Лян совершила поступок по злому умыслу. Нет. Из преданности. Глупой, не рассуждающей преданности — которая помешала понять всё правильно. Есть вещи хуже предательства. Порой они выглядят, как забота. — Мне с самого начала не нравилось, как он на вас смотрит! — выпалила А-Лян. Цинь Су промолчала. В памяти стыли — обморочно — распахнутые глаза, “госпожа” одними губами. Что она сделала?.. Негодная жена, негодная мать, и покровительница — негодная. — Потому и к лучшему, чем оно обернулось. Что скажете, госпожа? — А-Лян так и стояла перед ней, прямая, упрямая. Так непохожая на того. Другого. — Скажу... Я думаю, что тебе пора замуж, А-Лян. — Цинь Су смотрела не на девушку: на собственные ладони. Чистые, без следа. Без крови. Без силы. — Ты хорошо мне служила. Кольцо можешь оставить себе в приданое. Она приказала дать за А-Лян не только лишь одно малое украшение — куда больше (и ткани, и посуду, и платья); и отправить домой, в деревню в Лаолине. В глаза ей Цинь Су больше не смотрела. Даже когда вышла проводить — ветреным весенним днем, спустя две недели после того, как ворота Башни Кои с позором захлопнулись для Мо Сюаньюя. По меньшей мере, это представлялось Цинь Су справедливым. Пускай отец пришлет кого-то взамен. (Равнодушные строки письма домой, приписка в конце). Кого угодно — пусть даже из свиты покойницы матушки, если не все они решили удалиться от мира после ее кончины. Цинь Су было все равно. Все равно она больше никому не доверится. Уж точно не так. (Говорили, Мо Сюаньюй искал ее. Говорили, он испортил себе лицо от раскаяния. Говорили — на белилах кровь видна ярче румян. Говорили… но Цинь Су просто просидела в своих покоях все это время, сжав руки между коленей, и если даже слышала стук, даже если слышала слово "госпожа", вместе с придушенной мольбой — “тайна, тайна, клянусь”, то предпочла думать, будто ей показалось.) Так было безопаснее. Так будет и впредь.   6. — А ведь все могло сложиться удачно. Я не тот человек, который осудил бы подобное. Не с моими тайнами, верно? Отчего-то Мо Сюаньюю только сейчас подумалось, что он мог знать только малую толику этих тайн. Дрожь прошла по рукам, коленям. — Так всем могло быть легче, — продолжал рассуждать Цзинь Гуанъяо, проводя пальцем по столику перед ним. — Если только сторониться… явной ошибки. — Палец остановился, вжался в твердое дерево. — И ей, и мне, и даже тебе. Перехватывало горло, не верилось обморочно – не может быть, не со мной! – словно весь мир вывернулся вдруг изнанкой и оказался не блестящим, как отмытая и оправленная в золото кость – грязно-красным, точно эта самая кость, только что вырванная из тела. — Но ты был ужасно неосторожен. Я должен отослать тебя. — Цзинь Гуанъяо покачал головой. — И надолго. "Если не навсегда". Не прозвучало, но молча качнулось в воздухе. — Прошу, глава Цзинь… старший брат. — Сюаньюй простерся ниц, ударился лбом, сжал пальцами ковер. Что-то странно дрогнуло в лице Цзинь Гуанъяо. — У меня нет выбора, — сочувствие пролилось в голос. — Ты знаешь слишком много, чтобы я мог отпустить тебя просто так. Возможно, всё-таки не стоило давать тебе этого намека насчет А-Су… — Он вздохнул. — Но теперь ничего не исправить. Он дернулся, вскочил на ноги. Неуважительно, страшно — коротко взмахнул руками. — Это все она! Та, которая… — Ты о той служанке, Ци Лян? — Конечно же, старший брат и господин знал семейное имя даже заносчивой девицы из свиты своей жены. — Все время смотрела на меня, когда госпожа… Как будто ждала от меня чего-то плохого, сразу! Как будто… Как намеренно… — Он всё бормотал, не мог успокоиться, найтись. — Если знал, что эта служанка ненадежна — почему не разобрался сам? – Цзинь Гуанъяо вскинул брови. — Ты ведь не ребенок. — А сейчас — поздно? — Поздно. И бесполезно. А-Су и так отошлет ее, а после ее удавят, как свидетельницу позора, даже невольного. — Слова Цзинь Гуанъяо прозвучали так равнодушно, спокойно, что все звуки умерли в горле. Только пальцы сжимались, будто искали предательское чужое горло. — Моя награда за преданность будет не такой несправедливой, признай. Ничего он признать не мог. Кость — двусторонняя, блестяще-красная — проколола горло, и только хрип выходил из груди. — Сядь, сядь. — Это прозвучало почти как раньше. Почти отечески; братски. Под взглядом Цзинь Гуанъяо Сюаньюй снова скованно опустился на пол среди подушек, заерзал, не решаясь выпрямить спину. — С госпожой… с госпожой Цзинь всё будет в порядке? — спросил он тихо. Цзинь Гуанъяо кивнул. — О ней я забочусь в первую очередь. Но и о себе не беспокойся, Сюанъюй. Ты хорошо служил мне: и как секретарь, и в другом. Я не стану отнимать твою жизнь. Он улыбнулся как-то странно — почти что страшно, одним краем рта, словно бы какая-то неведомая сила готова была сорвать его лицо с черепа, точно актерскую маску. — Пообещайте, глава Цзинь. Ради… ради всего, что я сделал вам. Тот поднял ладонь: — Клянусь. Ты будешь жить. Но о памяти — или здравом рассудке — никаких обещаний, конечно же, дано не было.