Разбитое сердце

Кэйа разбивает сердца без раздумий и сожалений. Кэйа отказывает влюблённым в него и уходит, не оборачиваясь. Кэйе это не нужно. Кэйа знает, как ощущается разбитое сердце и рухнувшая надежда. Кэйа знает это ясно и точно, он пережил это сам и не раз, и не два, но все равно он уходит, отказывая, потому что с ним будет ещё больнее. Кэйа поломанный. Кэйа запутавшийся. Кэйа не хочет чувств. Но Тома смотрит внимательно и с интересом, пристально и с таким пониманием, что у бедной надежды-бабочки прорезаются новые крылья. Кэйе приходится отрывать их самому, чувствуя почти нестерпимую боль. Но Кэйа терпит. Кэйа сильный, хоть и силы брать уже неоткуда. Кэйа терпит и говорит: — Это ничего не значит. — Тома кивает. — Это только на одну ночь. Тома кивает снова и берет его за руку. Ведёт за собой куда-то в комнату, за закрытую дверь, и Кэйа, войдя, щелкает замком. Он приехал в Инадзуму ненадолго, даже не в рамках рабочей поездки — просто Джинн отправила в отпуск, намекнув, что, если Кэйа не воспользуется накопившимися отгулами, она отправит его в отставку принудительно. Кэйе пришлось согласиться, и сначала он был не в восторге от этой затеи, но потом встретил Тому на острове Рито и… И вот они здесь. В закрытой комнате. И пути назад больше нет. Тома целует его первым, цепляя пальцами подбородок, нежно и неторопливо проводит языком по губам, не углубляясь, а Кэйе и хочется быстрее и ближе, и не хочется одновременно. Потому что так эта ночь закончится слишком быстро, а утром у них на двоих, кажется, будет четыре половинки некогда целых сердец. Но Кэйю ведет, он жмется к Томе, обнимая его за плечи, и сам толкается языком в рот, чувствуя горячий и влажный ответ. Поцелуев мало, почти катастрофически. От одного взгляда на Тому внутри все сжимается, затапливая желанием узнать, как он будет выгибаться на постели, как будет толкаться навстречу движениям, как будет сбивчиво стонать, растворяясь в наслаждении. Кэйе хочется взять его сначала медленно, почти мучая удовольствием, а потом сорваться на быстрые, жесткие толчки, чтобы Тома мог только стонать под ним и беспомощно льнуть в объятия. Кэйе хочется видеть его потерянный, затянутый возбуждением взгляд, хочется слышать его учащенное дыхание, смешанное с громкими, откровенными стонами, хочется чувствовать его тело в своих руках и трахать его глазами еще жестче, чем членом, но Кэйа терпит, подчиняясь негласным правилам непонятной игры. Он не напирает, лишь намекая на то, что может произойти. Дразняще ведет по плечам Томы, чувствуя крепкие мышцы под одеждой, опускает ладони на ягодицы, вжимая в себя бедрами. Тома сам толкается вперед, Кэйа чувствует его возбужденный член, твердо упирающийся в свой пах, и внутри все плавится, сливаясь в единый ком из предвкушения, возбуждения и желания жадно заклеймить его полностью — зубами, губами, руками — всем. Чтобы наутро тело Томы цвело красными, как его Глаз Бога, засосами, чтобы наутро тело Томы помнило абсолютно каждую секунду этого вечера. Чтобы наутро болело не только в груди. И не только у Кэйи. Они раздевают друг друга, то и дело срываясь на поцелуи, волосы щекотно скользят по обнаженной коже. Кэйа впервые в жизни так сильно ненавидит собственную одежду — она мешает, она не дает прикоснуться к Томе так, как хочется. А Тома только тепло улыбается ему в ответ на резкие движения, хотя в его глазах плещется желание такое же горячее, как и темнота в душе Кэйи. Тома — огонь, пламя, в котором Кэйе сегодня хочется сгореть, пусть даже ненадолго. Пусть даже с огнем у него всегда были напряженные отношения и ничем хорошим это обычно не заканчивалось. Но второй Глаз Бога он вряд ли получит, Царица не так щедра, да и Тома двуручником не владеет, а потому Кэйа отпускает себя, с отчаянием утопающего цепляясь за него. И тот цепляется в ответ. На кровать они почти падают, путаясь в ногах. Тома садится Кэйе на бедра, тут же целует глубоко, влажно, а следом опускается к шее, широко лижет языком, ведет от сгиба до мочки, цепляя ее зубами. Сережка мешается, Кэйа чувствует, как она неприятно царапает кожу застежкой, но это все такие мелочи по сравнению с тем, как сильно он хочет Тому. Член стоит почти до боли и вздрагивает от каждого мокрого прикосновения языка к шее, мажет головкой по животу. Кэйа гладит Тому по спине, пока тот вылизывает его шею и ключицы, покрывая поцелуями и легкими укусами. Он кладет ладони ему на ягодицы, сжимает в руках и чуть толкает вперед — так, что Тома трется своим членом о его, и, Архонты, этого мало, так сильно мало, что становится почти обидно. Тома улавливает его настроение слишком, пугающе чутко — опускает руку вниз и обхватывает член Кэйи рукой именно так, как хочется, крепко и плотно. Кэйа стонет, вскидывая бедра, а Тома целует его, заглушая звуки. Кэйа тоже касается его члена, накрывает головку ладонью и ведет ниже. Тома вздрагивает, прикусывая губы чуть сильнее, чем раньше, и Кэйю тоже прошибает дрожью. Они трутся друг о друга, только больше распаляясь. Отчаянно хочется быть еще ближе, глубже, чем просто кожа к коже. Голова кружится, мысли путаются, и движения рук на членах совсем не помогают. Кэйа не выдерживает первым: обнимает Тому и переворачивает их, оказываясь сверху, толкается, проезжаясь по его члену своим, устроившись между ног. Тома смотрит шальным, блестящим взглядом, губы влажные от поцелуев, и щеки у него горят почти лихорадочно. Кэйе нравится то, что он видит, но и этого мало: он хочет смотреть, как Тома потеряется в удовольствии, растворится в стонах и будет метаться на подушках, кусая губы и подмахивая бедрами. Кэйа хочет взять его так, как Тома позволит, а может, чуть грубее, жестче, но чтобы ему понравилось. И ему, конечно, понравится — Кэйа знает, что делает. Кэйа разбивает сердца и дарит наслаждение с одинаковой легкостью. Тома тянет его за руку, вынуждая подтянуться выше, и снова припадает к его губам. Целоваться с ним — здорово. Он податливо открывает рот, впуская язык, или толкается своим, позволяет кусать себя и сжимает зубами в ответ. Тома не поддается, не уступает, они равны, и это неожиданно горячо отзывается у Кэйи в паху. Кэйа отстраняется, тяжело дыша. — Смазка и презервативы? — коротко спрашивает он. Тома кивает на тумбу у кровати, и Кэйе бы спросить, что это за комната такая, но он молча тянется к ящику и достает необходимое. Льет немного смазки на пальцы, ведет руку вниз и оглаживает вход. Первый палец проскальзывает внутрь, почти не встречая сопротивления. Так бывает, только если… Кэйа не дает себе додумать эту мысль до конца — он не хочет знать, что происходит за пределами этой комнаты. Не сейчас. Никогда. Он вталкивает второй палец, добавив смазки, разводит их внутри, вставляет глубже. Тома часто дышит и ничего не говорит, но с губ срываются еле слышные стоны. Кэйа дразнит его, быстро двигая пальцами, вводит глубоко, по самые костяшки, а потом вытаскивает, кружа подушечками по входу. И лишь когда стоны становятся громче, несдержаннее, когда бедра Томы начинают дрожать, а он сам — подаваться навстречу пальцам, Кэйа добавляет третий и надавливает на простату изнутри. Тому подкидывает на кровати. Он стонет откровенно, почти всхлипывает, и эти звуки ласкают слух Кэйи. Он еще пару раз двигает рукой, а потом разрывает обертку презерватива, раскатывает его по члену и льет еще немного смазки сверху. Тома обхватывает ноги под коленями, выставляя задницу, Кэйа приставляет головку и входит, медленно толкаясь в желанное, узкое тепло. Это… слишком. Слишком приятно, слишком хорошо, слишком близко, и Кэйа стонет, войдя до конца. Тома отпускает ноги, скрещивает лодыжки за спиной Кэйи, прижимает его к себе ближе, не отпускает и тянется поцеловать. Кэйа целует, чуть двигая бедрами, и стон теряется в прикосновении губ. Кэйа, отстранившись, начинает двигаться, держа Тому за талию. На него невозможно не смотреть: зеленые глаза глядят почти потерянно, сверкают, затуманенные похотью, губы ярко выделяются краснотой, а щеки алеют едва ли не в тон. Повязка в волосах сбилась, волосы беспорядочно разметались по подушке и лезут в глаза. Кэйа ухмыляется — а ведь они еще даже по-настоящему не начали. Он ускоряет темп, мир сужается еще сильнее: теперь остается не комната, а лишь они вдвоем, горячее, обволакивающее тепло вокруг члена и руки Томы на плечах. Стоны — громкие, развязные, — только подстегивают двигаться быстрее, толкаться глубже, вбиваясь по самые яйца, но Тому хочется подразнить, хочется, чтобы он умолял о большем если не словами, то хотя бы взглядом. И Кэйа не отказывает себе в этом удовольствии, то убыстряясь, то почти замирая. Тома стонет и всхлипывает, вскидывает бедра и насаживается сам, хотя ему явно не очень удобно делать это в такой позе, но Кэйе нравится. Кэйю ведет от этой откровенности, от желания получить ласку и отдать самому. Мыслей в голове не остается. Тело двигается само, на каких-то первобытных инстинктах, Кэйа вбивается резко, жестко — так, как хотелось с самого начала, и внутри тянет, удовольствие накрывает волнами, а Тома стонет-стонет-стонет так, как Кэйа даже не мечтал услышать. Сдерживаться сложно. Кончить хочется почти отчаянно, но Кэйа терпит, не останавливается, опускает одну руку Томе на бедро, а другую — на его член, и Тома жмурится, стонет громче, почти скулит и дрожит, то толкаясь в руку, то подаваясь на член. Он выглядит так, словно вот-вот распадется на части: кусает губы, пытаясь сдержать рвущиеся наружу звуки, беспорядочно гладит Кэйю по шее, плечам, груди, касается пресса. Он отдается наслаждению так откровенно, так красиво, что Кэйа не может отвести взгляд. Такое хочется запомнить, оставить в памяти навсегда, чтобы оно не стерлось ни временем, ни другими воспоминаниями. Тома кончает первым, внутри пульсирует, сжимается так, что Кэйе почти больно, и захлебывается своими всхлипами. Кэйа водит рукой по его члену до тех пор, пока Тома сам не отводит его ладонь и не прижимает его к себе, пяткой пихая в ягодицу. Кэйа снова начинает двигаться, толкается, уже не думая о чужом удовольствии и крепко держа Тому за бедра. Собственный оргазм накрывает почти неожиданно — что-то внутри лопается, взрывается, впиваясь в самое нутро, и Кэйа кончает, войдя полностью и прижавшись вплотную. Шевелиться не хочется. Удовольствие путает мысли, но что-то жадное, ненасытное, темное требует большего — требует еще раз, теперь уже по-другому: поставить Тому на колени и буквально выдрать его так, чтобы голос охрип от бесконечных стонов, или перевернуть набок и, прижавшись сзади, выжать из него еще один оргазм. Но вместо этого Кэйа выходит из него и обессиленно падает рядом, лбом прижимаясь к влажным от пота лопаткам. Может быть, чуть позже они повторят еще раз. Может быть, будут до самого утра лениво целоваться, лежа в объятьях друг друга и не делая больше ничего. А может быть, они будут разговаривать о чем-нибудь важном или не очень, пытаясь словами заполнить гулкую, всепоглощающую темноту внутри. Кэйа не знает. Кэйе без разницы. Он уверен лишь в том, что утром он либо проснется один, либо уйдет первым, оставив позади очередное разбитое сердце. Только на этот раз будет непонятно, чье именно.