Неожиданный результат гадания

Астролябия поблескивает в воздухе, отливая магическим синим. Мона вглядывается пристально и не сдерживает восхищенного вздоха. Ух ты. Нет, правда, ух ты. Не это она хотела узнать, конечно, но и так тоже хорошо. Так даже... лучше. Она старается запомнить увиденное, впитывает каждую деталь, скользит по видению взглядом. Внутри приятно тянет. При взгляде на Казуху никогда не скажешь, что у него, ну, такой — Мона даже не до конца понимает, почему она вообще это видит, но есть ли разница, когда по телу разливается тепло? Под закрытыми веками услужливо вспыхивает картинка: его крупный, длинный, перевитый венами член. От одной мысли о том, как он окажется внутри, заполнит ее так хорошо и так замечательно, становится жарко. Пальцы сводит от желания. Мона вздыхает. Казуха улыбается вежливо, открыто и совершенно невинно. Такая улыбка никоим образом не вяжется с тем, что Мона видит, и она вздыхает еще раз. Она подумает об этом потом. Когда-нибудь. Или нет. Она еще не решила. В конце концов, если их звезды столкнулись, значит, что-то из этого все же может выйти. *** Мона знает, что ее судьба любит над ней издеваться — играючи, легко, что даже сначала не распознаешь эту издевку, — но в этот раз все настолько очевидно, что сводит зубы: в тесном волнорезе она оказывается прижата к Казухе. Хорошо, что лодку качает — можно списать дрожь на то, что это волны. Конечно, это все волны, а не то, что Казуха держит ее за талию и Мона чувствует его горячие ладони кожей так, словно между ними нет преграды в виде комбинезона. Чувствует так, словно на теле потом останутся самые настоящие ожоги. От этого внутри все сладко замирает и сжимается, проскальзывая горячим потоком куда-то в низ живота. По спине бегут мурашки, Мона поводит плечами, пытаясь скинуть это ощущение, но делает только хуже — лопатками она прижимается к Казухе, его одежда чуть царапает кожу, а шеи касается теплое дыхание. Между ног сводит. Мона закусывает губу и, как может, подается вперед, только чтобы не прижиматься к нему так сильно, только чтобы не продлевать эту сладкую, желанную пытку. Волнорез снова подпрыгивает. Мону вжимает в Казуху, и ее стон тонет в мерном гуле двигателя. Вот же черт. Кажется, если до этого Мона не хотела никакого отпуска, то после этой поездки отдых ей точно понадобится. *** На острове оказывается неожиданно спокойно. Мона, честно говоря, ожидала от этой противной старухи чего угодно, но здесь тихо, море шелестяще бьется о берег, вспениваясь белыми барашками волн, и Моне тут нравится. Они обустраивают лагерь, пока Итэр и Казуха куда-то уходят. Мона не может перестать думать о нем, о его руках на своем теле, и это сводит с ума. Ей хочется прижаться к нему, дать понять, что она была бы рада стать с ним еще ближе, но Мона не знает, как это сделать. Казуха не выглядит слишком заинтересованным — да даже не «слишком», а в принципе. Ему, кажется, все это вообще не нужно, он не обращает на это внимания. А может, Моне только так думается. Может, все на самом деле иначе. Да и, судя по рассказам Итэра, опыта у Казухи гораздо больше, чем у нее. И дело даже не столько в опыте отношений. Казуха — путешественник, он следует за ветром и собственными желаниями, и да, у него сложная судьба, Мона видела это в своем гадании, но... Но. Моне сложно. И Моне хочется. И как это все собрать во что-то целое, Мона не представляет. *** Вечером Мона никак не может уснуть. В палатке тихо, Фишль и Синь Янь уже спят, растянувшись рядом, а Мона без сна ворочается с бока на бок. Все мысли возвращаются к Казухе, даже если она старается о нем не думать. От этого томящееся внутри напряжение становится только сильнее, растекается по телу сладкой истомой. Дело даже не в его члене, да простят Мону звезды. Это, конечно, тоже играет свою роль, но далеко не главную. Казуха... интересный. Он свободный и задумчивый, у него в голове — свой странный, но притягательный мир, и Моне хочется заглянуть в него, узнать, что же там происходит, как и о чем он думает. И вместе с тем — хочется ощутить на себе его ладони, почувствовать его губы на своих, а его пальцы — внутри себя. Чтобы он гладил ее и ласкал, а Мона бы плавилась в его руках и теряла остатки разума от того, как это хорошо и как не хочется останавливаться. Промаявшись еще несколько минут, Мона все-таки выбирается из палатки и отходит к берегу. Волны шепчутся о чем-то своем, омывая песчаный пляж. Мона садится у самого края и снимает туфли, вытягивая ноги так, чтобы чувствовать воду. Чулки, накидку и шляпу она предусмотрительно оставила в палатке. Легкий ветер играется с кончиками хвостов, щекочет лопатки, словно успокаивая, но напряжение не уходит, тяжело ворочаясь внизу живота. Мона вздыхает. Там, в тесной палатке, она даже ничего не сможет сделать, чтобы снять его, а лезть ради этого в какие-то кусты... Так себе затея. Да и не то чтобы ей сильно хочется что-то делать — хочется, чтобы что-то сделал Казуха. Но как ему намекнуть? Как подойти к нему с таким предложением? Это будет странно, и нелепо, и им вообще-то еще проводить вместе время на этом острове, а неловкость между ними — последнее, что ей нужно. Мона вздыхает снова. — Не спится? — раздается сбоку. Мона испуганно вздрагивает и поворачивает голову на звук. Казуха. Ну конечно. Конечно. Его голос отзывается внутри сладкой дрожью. Моне кажется, что если она немного сведет бедра, сожмет их, то станет легче. Не становится. Напряжение перерастает в дразнящее возбуждение, и теперь дела обстоят еще хуже. — Мона? — снова зовет Казуха, и она понимает, что так ничего и не ответила. — А, да, извини, задумалась, — торопливо говорит она. — Ага, не спится что-то. Тебе тоже? — глупый вопрос. Мона морщится, но Казуха улыбается ей. — Да. Я присяду, ты не против? Моне хочется сказать, что он может и присесть рядом, и прилечь, и можно даже не рядом, а сразу на нее и в нее, но она только кивает, чувствуя, как краснеют щеки. Хорошо, что в темноте, освещенной лишь фонарями за их спинами, этого не видно. — О чем думаешь? — спрашивает Казуха, садясь рядом. Он тоже опускает босые ноги в воду, и Моне кажется, что он прижимается своей ступней к ее. Это обманчивое ощущение, Мона знает, но все равно не может заставить себя посмотреть вниз и продолжает цепляться за эти выверты сознания. — Я... в предвкушении, — Мона осторожно подбирает слова. — Мне интересно, что нас ждет на этом острове и что случится завтра. Есть ощущение, что произойдет что-то удивительное. — А что говорят об этом звезды? — Я не спрашивала, — Мона пожимает плечами. — Неинтересно знать обо всем наперед, ты так не думаешь? Казуха смотрит на нее задумчиво, а потом тихо смеется. Моне кажется, что этот звук она чувствует всем телом, каждой клеточкой, каждым нервным окончанием. И от этого по коже бегут мурашки, собираясь щекоткой — снова — внизу живота. Да сколько можно. — Возможно, ты права, — говорит Казуха. — Но на некоторые вопросы ответы хотелось бы знать заранее. Мона смотрит на него, наклонив голову. — Это какие, например? Хотя она и сама может придумать такой вопрос. Например, увенчаются ли ее попытки соблазнить его — даже в мыслях звучит нелепо — успехом. — Ну, например, — Казуха задумывается на мгновение, а потом накрывает ладонь Моны, лежащую на песке, своей, — получится ли что-нибудь из этого. Мону ошпаривает возбуждением так, словно вода в море вдруг обратилась в кипяток, прошивает насквозь, между ног пульсирует почти болезненно, и Мона вдыхает сквозь зубы, пытаясь успокоиться. Она поворачивает руку внутренней стороной ладони вверх, и Казуха скользит по коже пальцами. — Зависит от того, что именно ты хочешь в итоге получить, — выдавливает Мона. Этот флирт такой неловкий, такой странный, словно они не раскрыли друг другу все карты только что. Но от этого только интереснее, и возбуждение разрастается стремительнее, хотя, казалось бы, ну куда еще. — Зависит от того, что именно ты готова отдать, — в тон отвечает Казуха. К черту. К черту все эти игры. Мона, не давая себе времени на раздумья, оказывается на бедрах Казухи и прижимается к нему так, как этого хотелось с самого начала: близко, тесно, чувствуя, как внутри все плавится от желания. Казуха кладет руки ей на талию, а потом, легко усмехнувшись, опускает их ниже, на бедра, почти касаясь края шорт. Мона сходит с ума. Кто кого целует первым, она не понимает, но это и неважно. Важно то, что они целуются — влажно, мокро, порывисто и требовательно, сплетаются языками, прихватывают губы друг друга, кусают и зализывают укусы. Моне жарко. Мона чувствует, что между ног уже влажно, и это странно — неужели так быстро? — но ощущение только нарастает, узел в животе завязывается сильнее, скручивается так плотно, что больше ни для чего не остается места. Мона притирается бедрами, ерзает на коленях Казухи и понимает, что ей в бедро уже упирается его возбужденный член. О, звезды. Мона отрывается от него, тяжело дыша. — Давай только не здесь, — шепчет она. — Можем уйти на другую сторону острова. Казуха кивает. Мона поднимается на ноги и протягивает ему руку, но Казуха встает сам, направляется к шезлонгу у палатки, берет один и, все-таки взяв Мону за руку, тянет ее за собой. На песке остаются их следы, но Мона об этом не думает — мозг перетек куда-то в живот и расплавился вместе с остальными органами. На другой стороне острова, подальше от лагеря, Мона опускается на шезлонг первая, и Казуха устраивается между ее разведенных ног. На нем только его футболка и шорты, никаких щитков, накидок и гольф, и Мона с наслаждением проводит ладонями по его предплечьям, чувствуя теплую кожу. Сдерживаться приходится из последних сил. Мона бы сейчас с радостью скинула комбинезон, обхватила бы бедра Казухи ногами и притянула к себе, чтобы ощутить, как он плавным, слитным движением войдет в нее и ни одной мысли в голове не останется. Но Казуха медлит — он целует ее, касаясь то губ, то шеи, то прихватывая ключицы, скользит языком в ложбинку груди, сдвинув ткань, а потом и вовсе оголяет грудь полностью, накрывая ртом сосок. Мона стонет и тянется зажать рот ладонью, но Казуха перехватывает ее за запястье и прижимается языком к пальцам. Моне кажется, что она кончит только от этого — от того, как он вылизывает ее пальцы, влажно скользя между ними. Каждое прикосновение отзывается пульсацией в клиторе. Воображение распаляет только сильнее, показывая образы того, что он еще мог бы делать своим языком. Мона стонет, пытаясь сжать бедра, но ничего не получается, потому что Казуха все еще стоит между ног, а потом он, почувствовав ее дрожь, вжимается в нее, и Мона стонет громче. Этого слишком мало. К черту все эти прелюдии. Ей уже достаточно. — Казуха-а... — выдыхает Мона, и в этом звуке — все и даже больше. И просьба, и желание, и признание. Казуха все понимает. Он встает, помогая Моне подняться тоже, тянет вниз ее комбинезон вместе с бельем и прижимается к ней всем телом. Ведет ладонями по обнаженной спине, чуть сжимает ягодицы и дышит в шею так горячо, что голова кружится от накатывающего удовольствия. Мона дрожит, ноги не держат, она хватается за его руку и неловко переступает, выбираясь из одежды, потом ложится обратно, неожиданно стыдливо сводя ноги. Казуха скидывает шорты, оставаясь в футболке, но Мона цепляется за низ, вынуждая снять и ее. Наконец, Казуха снова оказывается рядом, гладит ее бедра, осторожно разводя их в стороны, а Мона не может отвести взгляд от его члена. Он именно такой, каким она его видела в гадании: длинный, крупный, с влажно блестящей от смазки красноватой головкой, что так красиво контрастирует с общей бледностью кожи. Моне хочется коснуться его пальцами, обвести каждую венку, почувствовать его вкус во рту, ощутить его в себе полностью, до самого основания, чтобы он заполнил ее, выбив все мысли из головы. Да где угодно, лишь бы Казуха не тянул больше. Она вскидывает бедра, торопя его, и Казуха тихо смеется, продолжая поглаживать ее ноги. — Казуха, пожалуйста, — снова выдыхает Мона. Казуха кивает, ведет одной ладонью выше и касается ее клитора. Мону прошибает дрожью. Она стонет, громко, несдержанно, подается бедрами на прикосновение, и Казуха скользит пальцами вниз, проводит подушечками по входу, а потом снова влажно трогает клитор, легонько надавливает, отчего Мона может только стонать и дрожать, потому что этого мало. Этого так несправедливо мало, но от этого так хорошо, и Мону разрывает от удовольствия и странной, непрошенной обиды. Мона перехватывает его ладонь, отводит ее и тянет его за бедро ближе. Казуха входит медленно, придерживая член, Мона чувствует, как он раскрывает ее, заполняя, и возбуждение остро впивается в ребра. Хо-ро-шо. Ощущения непривычные, у Моны никогда не было никого с таким членом, но от этого только приятнее. Когда кажется, что уже все, больше, глубже просто некуда, Казуха еще раз покачивает бедрами, и Мона срывается на тихий скулеж. Слишком много. И странно, и приятно, и непривычно, и почти больно, но, звезды, если он сейчас остановится, Мона утопит его в этом же море. Казуха ведет бедрами назад, Мона чувствует движение члена внутри, чувствует, что остается только головка, и сама подается навстречу, упираясь пятками в каркас шезлонга. Казуха прихватывает ее за ягодицы, входит до конца, прижимаясь вплотную, и Мона скрещивает лодыжки у него за спиной, привыкая к ощущениям. Он так глубоко, так сильно, ей кажется, если она посмотрит вниз, то увидит, как живот выпирает от его члена внутри, и это ощущение неожиданно заводит еще сильнее. Казуха кладет руки ей на бедра, опускает одну ногу на землю, коленом другой упираясь в шезлонг. Мона разводит ноги, открываясь, и Казуха начинает двигаться. Мона теряет связь с реальностью, растворяется в ритмичных толчках, тихих, едва слышных стонах Казухи и ощущении его рук на своей коже и его члена внутри. Она чувствует, что Казуха не входит до конца, боится ее поранить, и Мона благодарна ему за то, как бережно он к ней относится. Удовольствие сворачивается внутри, затягивается сильнее, Мона стонет, уже даже не пытаясь сдерживаться, кусает губы и царапает плечи Казухи, хватаясь за него. Между ног и в животе горит от наслаждения, Моне кажется, что ей хватит еще пары движений, но с каждым толчком, с каждым касанием становится все жарче, и она уже готова шагнуть за край, но чего-то не хватает, что-то удерживает ее от падения, и она стонет почти разочарованно. А потом Казуха облизывает пальцы и прижимает сразу два к клитору, поглаживает круговыми движениями, не попадая в ритм собственных толчков, но Моне этого хватает — она вскрикивает, сжимается, дрожит так, что от падения с шезлонга ее удерживают только твердая рука Казухи на талии и то, что она буквально нанизана на его член. От оргазма почти темнеет в глазах, и Мона отдаленно, краем сознания чувствует, как Казуха быстро, рвано толкается еще несколько раз, а потом на живот льется теплая сперма. Мона приходит в себя через несколько мгновений от щекотных прикосновений губ к плечам. Тело кажется чужим, непривычно легким. Она видит, как Казуха покрывает ее тело поцелуями, гладит плечи и грудь, проводит ладонями по талии, и от этого вслед за касаниями бегут мурашки. Казуха поднимает на нее взгляд. — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает он. — Я не был слишком груб? Моне хочется рассмеяться, но она только слабо улыбается и качает головой. — Все замечательно, — говорит она. — Просто у тебя, ну... — неожиданно накатывает смущение, и она закусывает губу, пытаясь подобрать слова. Казуха вдруг краснеет — Мона не видит этого в темноте, но догадывается по тому, как он отводит взгляд. — Мне понравилось! — спешит добавить она, пока Казуха не подумал что-нибудь не то. — Просто непривычно. Казуха смеется и тянется за своей футболкой, накрывая ей Мону после того, как она быстрым движением пальцев легким потоком воды смывает сперму с живота. Футболка пахнет Казухой, и в животе едва ощутимо снова ворочается возбуждение. Мона прикрывает глаза, вдыхая этот запах, и улыбается. Хорошо. Казуха рядом шуршит шортами. Мона садится, свесив ноги с шезлонга, и он протягивает ей ее одежду. Мона одевается и возвращает футболку, хотя очень хочется завернуться в нее, как в теплое одеяло, и никогда не отдавать. Казуха улыбается и наклоняется к ней, целуя ласково и неспешно. Потом они еще долго обнимаются и целуются на берегу, разговаривают обо всем на свете, рассказывают интересные истории и целуются снова, держась за руки. Моне рядом с ним — теперь спокойно, когда возбуждение — острое, лихорадочное — не долбит в голову так сильно. Оно все еще внутри, растекается по телу теплой, приятной волной, посылает мурашки в ответ на каждое прикосновение, но теперь уже не выкручивает чувствительность до почти болезненных высот. Моне нравится. И Казухе, судя по его улыбке и блеску в глазах, тоже. Уходя спать, когда уже начинает светать, Мона думает о том, как было бы здорово повторить все это завтра. И послезавтра. И каждую ночь до тех пор, пока они снова не разъедутся по разным уголкам Тейвата. А потом она, может быть, придумает, под каким предлогом можно было бы заглянуть в Ли Юэ или еще куда-нибудь, куда судьба и жажда странствий заведут Казуху в следующий раз. Засыпает она с мыслями, что именно так и поступит. А утром Казуха улыбается ей, касается ее руки, словно случайно, и Мона понимает, что да, она сделает все для того, чтобы встретиться с ним снова.