***
Джейсон возвращается озлобленным и ожесточённым, всем тем, чем маленькие мальчики и девочки боятся стать, когда вырастут. Он всё, чем он не хотел быть, и ещё… впрочем, ладно. Для этого уже поздно. Когда он возвращается через огонь и воду, и все заштампованные аллюзии из каждой треклятой книжки чёрт знает какой давности, он возвращается со злобой и… осознанием. Осознанием себя и мира вокруг в ключе, в котором люди не думают до тех пор, пока не вымотаются, не станут циниками, не устанут от мира, пока им не исполнится восемьдесят три и их не сунут в хоспис. Джейсон уже там. Когда он возвращается, он узнаёт, что его не только заменили, но его замену уделал Джокер, и пусть заменыш не погиб, но Джейсон готов поспорить, что тот предпочёл бы скорее умереть. Его замену зовут Тимоти Дрейк — Тимоти Уэйн — и он был Джокером-младшим. Интересно, когда до Брюса дойдёт, что он всегда делает слишком мало. Интересно, думает ли об этом сам Тимоти Дрейк.***
Тимоти Дрейк стар в свои шестнадцать, как стар Джейсон в свои восемнадцать. Джейсон не представляет, как Брюсу это удалось — с учётом того, что отец и мачеха Тима живы-здоровы — но малый носит фамилию Уэйнов, живёт в особняке Уэйнов и пожинает полагающиеся плоды. (Бэтмена и Робина, и всё то замечательное, что заканчивается маленькими мёртвыми детишками. Уж простите Джейсону его замогильность, это правда. Два то ли умерших, то ли не совсем ребёнка — это на два тела больше, чем нужно для доказательства.) Тимоти Дрейка обучают на дому и выписывают ему медикаменты от кошмаров, галлюцинаций и нервных срывов. Джейсон задаётся вопросом, что из этого есть на самом деле. Джейсон живёт со своими призраками каждый грёбаный день — а он относительно уверен, что у него пока шарики за ролики не заехали. Робина больше нет. Нет больше и Джокера, и давайте Джейсон не будет об этом. О том, что его замена — запытанный до полусмерти — оказался тем, кто поступил, как большой мальчик, и сделал то, чего за столько лет не сделал Брюс. Подумать только, малый оказался храбрым. В общем, Робин отстранён от полётов — или, по крайней мере, должен быть. Поэтому одной ночью тень, которая следует за Бэтменом, становится для Джейсона сюрпризом. — Привет, — и его замена, в крови и плоти, на деле оказывается куда угловатее, чем на всех фотографиях, вместе взятых. Джейсон узнаёт эту манеру. Тим улыбается — будто кожа плавится, открывая ряд острых, неестественно ровных зубов. Джейсон смотрит ему в глаза и видит кого-то знакомого. — Тебе разве не положено в кроватке лежать, как всем хорошим мальчикам и девочкам? — отвечает Джейсон. Заменыш пожимает плечами — у него отточенная, как серп, улыбка. — Но если положить меня с хорошими мальчиками и девочками, они станут заплаканными мальчиками и девочками. Одно гнилое яблоко портит весь мешок, да? — Тим снова пожимает плечами. Слишком длинные рукава свитера болтаются, когда он поднимает руки. Чёрные волосы оказываются неровно обстриженными, когда падают ему на глаза. — А я думал, хорошие маленькие мышки не должны пользоваться пушками? — Хорошие маленькие мышки ходят в лосинах и одеваются, как светофоры, — Джейсон наблюдает за ним — видит странный дрожащий проблеск, который может значить приближающийся срыв. А ведь… впрочем, они все отлично притворяются, да? Просто кому-то это удаётся лучше. — Домой иди, малый. — Не могу. Сжёг вместе со всеми моими мостами, — притворщик смеётся грубо, хрипло, рвано. У Джейсона волосы на затылке дыбом встают. Его смех не настолько высокий, далеко не такой бесконтрольный, но всё же… Джокер-младший. Притворщик натягивает капюшон и шагает в темноту, махнув через плечо рукой: — Приходи как-нибудь в гости. Потреплемся. Сравним истории. Посмотрим, кого первым передёрнет. Я ставлю на Дика.***
Джейсон в самом деле приходит в гости. Когда Дика и Брюса нет дома. Когда в особняке только Альфред и Тим, потому что ни тот, ни другой не донесут на него, не будут читать ему мораль и не будут бросать на него разочарованные взгляды, будто он блудный сын. Тим бредит, и становится ясно, что он… не совсем тут. Иногда нет. То есть, у него случаются просветления. Иногда он в ясном уме достаточно, чтобы улыбнуться и выдать шутку, которая в общем-то не должна быть смешной. А иногда он настолько не в себе, что Джейсон просто разворачивается и уходит, потому что нахрен ему сдалось оставаться рядом с тем, что может стать следующей инкарнацией Джокера. Иногда Тим говорит с предметами, иногда с людьми, которых нет — говорит сам с собой, со своей тенью, со своим отражением, говорит о себе в третьем лице, спорит с голосом, который только он и слышит. Иногда у него ногти накрашены чёрным лаком, иногда лаком с блёстками, но только когда не сгрызены под корень. Иногда его волосы аккуратно приведены в подобие порядка, а иногда он вырезает неровные клоки и смеётся во все острые, идеально ровные зубы. Когда Джейсон смотрит на Тима, он видит кого-то знакомого, и ненавидит его ровно настолько, насколько он благодарен, что больше не один. Они оба сломаны, подбиты и идут ко дну под весом своих повреждений, рассыпаются на осколки. Медленно. Не тихо и не плавно, что-то в них осыпается, крошится, отслаивается. Тим улыбается ему и говорит: — Он забрал Тима у Робина, но не смог забрать Робина у меня. Джейсон смотрит на него долго и пристально. Убирает свои сигареты подальше от тонких, неестественно белых рук, игнорирует гримасу и последовавшую за ней череду рваных смешков. — А ты кто? — спрашивает Джейсон, потому что не знает. Да и никто, наверное, не знает. Может, даже сам притворщик не в курсе. Тим ангельски улыбается, как догорающая звезда, которая угаснет, только прихватив с собой всю солнечную систему. — Я отборный образец сумрачных страстей.***
— Почему ты выбираешься тайком? Ходишь за ним. То есть. Ты явно дееспособен. Ты же можешь хоть сейчас в дело обратно прыгнуть, нет? — спрашивает его Джейсон, глядя, как Тим идёт по узким перилам на крыше какой-то страховой компании. Тим раскидывает руки и нарочно шатается. Прикидывается, конечно, потому что Джейсон мог бы пройтись по этим перилам во сне, а заменыша тренировали в тысячу раз лучше него. — Но если я прыгну, что будет, когда я долечу до дна? — отвечает Тим, мычит себе под нос и разворачивается, словно собирается обнять город или в самом деле прыгнуть. — Что скажешь, Джейсон? Утону или поплыву, или и то, и другое? Или разобьюсь? Эй, Джейс… — Не зови меня так. — Джейс, почему бы тебе не вернуться Робином? — Тим улыбается через плечо — скалится хэллоуинской тыквой, которая вот-вот взорвётся. — Тебе пойдут мои лосины. Джейсон стискивает кулаки, но отказывается набрасываться с ними. — Нахрен ступай, притворщик. Тим смеётся, и смеётся, и смеётся. Джейсон сбегает. Озлобленные мальчики в ночи, которых Бэтмену никогда не поймать.***
Её зовут Стефани Браун, и она была подружкой заменыша, а теперь она Робин. — Ну и каково тебе быть заменённым? — спрашивает Джейсон. Тим лежит на полу, листая какой-то комикс, подпирает голову руками и покачивает скрещёнными ногами в воздухе. У него снова обкромсаны волосы — интересно, как он уговорил Альфреда не приводить их в порядок. — Как весной в Готэме, когда все птички слетаются поиграть, — уголки губ Тима дёргаются вверх на миг и опадают ровной линией кардиограммы. Он лениво тянется и загребает рукой у ног Джейсона. — Почитай мне. — Нет, — Джейсон прислоняется к стене и задирает голову, разглядывая потолок. Его собственная комната через три двери, дальше по коридору. Он слишком трусит, чтобы пойти и узнать, относится ли Брюс к тем, кто устраивает святыню, или выносит всё, оставив одни голые стены. Джейсон прикрывает глаза и понимает, что чертовски устал. Так устал, что у него нет даже сил всерьёз сердиться. — Кто ещё здесь? — Дик, — отвечает Тим, и его голос смягчается, отчего Джейсон даже открывает глаза и смотрит на него. — Он часто приезжает. — Он не вернулся в Хэйвен? — Джейсон вздёргивает бровь и прикидывает, учует ли Альфред, что он курил у Тима в комнате. Скорее всего. Тим вздыхает тяжело, протяжно, хрипло. — Он старается, — Тим смотрит на него; у него всегда зрачки чуть шире нормального. — Он бы с тобой постарался. И если он попробует, советую тебе бежать по дороге из жёлтых кирпичей до самого Канзаса. Передай привет Супербою по пути. Джейсон недоуменно смотрит на него. — По-человечески, притворщик. Тим смеётся. Кажется, что сейчас он снова начнёт бредить о всякой херне, поэтому Джейсон разворачивается, собираясь уйти. — Он пробует и не знает, что делать, — говорит Тим, когда Джейсон уже одной ногой в окне. Джейсон не оборачивается. Он слышит шорох глянцевых страниц. — Он не понимает. До него не доходит, и я не думаю, что он хочет — у меня ещё не всё, — голос Тима хрипнет — все горячие иссохшие слёзы, все заглушенные тихие крики. Джейсон выдыхает и оборачивается. Тим, опустив голову, прячет лицо в ладонях, путается пальцами-пауками в волосах. — У меня не всё ещё, не всё. Я ещё не закончил, — Тим говорит злее, громче. — Я не закончил. Я не дам всему закончится. Ничего не закончится, пока я не скажу, у меня даже шанса не было… Ну да. Джейсону этот маленький срыв знаком. Он его переживает регулярно и так его любит, что за последний месяц он проговаривал эту одностороннюю тираду пару дюжин раз. Никогда не надоест. Поэтому Джейсон опускается — тяжело, как базальт, гнетуще, как гранит, давит и обжигает одновременно — с Тимом рядом и кладёт ладонь ему на затылок. — Кому ты говоришь, малый, — большой палец касается кожи, и Джейсон чувствует неровные не-совсем-всхлипы и ещё-не-смешки заменыша. — Кому ты говоришь. Джейсон не сбегает в этот раз, когда притворщик начинает хохотать. Хотя бы потому, что он видит, как соль разъедает слова на чернильно-блестящих страницах.***
— Ему с тобой лучше, — говорит ему Робин — Браун — и Джейсон думает, не последует ли за этим какая-нибудь попытка ареста. Он не то чтобы вытаскивает пистолет, но… — Ты знаешь, о ком я. — Нет. Серьёзно, не знаю, — интересно, какой урон он ей нанесёт, если ударит сейчас головой? Ощутимый, скорее всего. — Что тебе нужно? Что бы это не было, клянусь, я ни при чём. И даже если я замешан, ты всё равно не докажешь. Робин хмурится. — Теперь мне интересно, что ты думаешь, что я думаю, что ты сделал. — Ничего не сделал, — по крайней мере, не в Готэме. — Ты о ком или о чём говорила? — Ты знаешь. О Робине, — Браун переступает с ноги на ногу, смотрит на него, анализирует его. — Ты… я не понимаю. Почему ты? Она сжимает кулаки и неприязненно кривит губы чуть-чуть. — Послушай, я не гребу, о чём ты говоришь, а к чему говоришь — и подавно. И я не думаю, что во всей галактике найдётся кто-то или что-то, с кем этому — заменышу — станет лучше. — Но ему лучше при тебе, — говорит Браун и отворачивается. — И… Почему это должен быть именно ты? — Чтоб я ещё знал, — говорит Джейсон, когда она взлетает обратно в небо. — Чтоб я ещё знал.***
Бывают дни, когда Джейсон приезжает в особняк и попадается на глаза Брюсу или Дику. Они не говорят об этих днях, когда сталкиваются по разные стороны готэмской войны. Потому что пальцы Тима цепляются за рукав Джейсона, дёргают за петли на поясе, щёлкают у него под носом — смотри на меня, говорит ему Тим, сердито улыбается и прожигает взглядом. Смотри. На. Меня. По-своему, Браун была права. В те дни, когда Джейсон приезжает, Тим с большей вероятностью остаётся в ясном рассудке. Джейсон видел и слышал, как он говорит с Диком. С Брюсом, со всеми остальными, кто знает и наведывается к нему. Говорит отточенными, обоюдоострыми словами, самоуничижительными и раскрытыми цветками одновременно. И Тим улыбается им — совсем не так, как улыбается Джейсону. Когда он улыбается Джейсону, это похоже на крушение поезда, и Джейсон готов просто смотреть, как этот поезд летит, разбивается и сгорает, потому что его собственная улыбка — как каркас выжженой гильзы. Когда он улыбается другим, это похоже на затонувшие оплавленные глыбы камней, которые составляют земную кору, стойкие и прочные, тягостные и напряжённые. Он улыбается, потому что знает, что эти улыбки делают с людьми, и ему ни капли не стыдно. Джейсон его не винит. Джейсон и сам бы так улыбался, если бы умел. Он считает, что его улыбки умерли вместе с ним в тот день, и так и не вернулись. Джейсон умеет ухмыляться и зубоскалить, и щериться — но улыбки для него остались в прошлом. Тим поворачивается к нему, загораживает собой взгляд Брюса, стоящего в открытых дверях. — А как у тебя дела? — Джейсон отводит взгляд, больше не смотрит в глаза Брюсу — потерянные и боязливые, тоскующие и виноватые — и ловит взгляд Тима — ясный, жгучий, дерзкий, злой. И его ладонь смахивает волосы с лица Тима, отпихивает его. — Нормально. Как обычно. С дороги отвали, заменыш.***
Джейсон — ключ к не-совсем-вменяемости Тима, и он не знает, как так вышло и почему. Он бы спросил, но не уверен, что ответ вообще есть. Браун гибнет, и заменыш приваливается к Джейсону, утыкается лицом ему в плечо, будто от этого всё плохое уйдёт. Они смотрят из тени, как устанавливают новый кейс. (Замогильная часть Джейсона говорит, что в тени таким, как они, самое место. Голос яснее, язвительнее, чем-то похожий на голос Тима, говорит, что такие, как они, в тени рождаются.) — Что ты чувствуешь? — спрашивает Джейсон, когда Тим обходит его и наклоняется ближе. Его тело — как лист на ветру. Неудержимый танец и никакого контроля, кроме мгновений, когда он замирает, тоньше бритвы, и его можно проглядеть, если не смотреть достаточно внимательно. Заменыш — поэзия разных порядков, а Джейсона всегда малость очаровывали комбинации человеческого эго из двадцати шести букв. Ногти Тима скребут по стеклу, прежде чем он запрокидывает голову и смеётся, но смех обрывается ещё до того, как Джейсон успевает вздрогнуть. Голос Тима низкий и серьёзный, и Джейсон думает, что с таким тоном его Робин казался всем старше и реальнее. — Очередная дань очень давней традиции, — говорит Тим, и Джейсон смотрит, как Тим смотрит на кейс, и, может, это даже похоже на траур.***
Если честно, то Джейсон появляется в особняке только из-за Тима, чтобы было кому ныть и было с кем сердиться без укоров, без вопросов, без осуждений. Это же охрененно. А если совсем честно, то только из-за Тима Джейсон до сих пор не за решёткой. Он знает, что его пока не арестовали и не «привели к правосудию» только потому, что сложновато водить в тюрьму неуравновешенного подростка ради терапевтического нытья с его предположительно психованным приятелем по грызне. Да Джейсон даже не знает, кто они друг другу. Потому что это, чёрт возьми, точно не дружба. Тим не разговаривает сам с собой, не хохочет, не уходит куда-то при Джейсоне. Потому что Джейсон сидеть и терпеть эту херню не будет, и Тим об этом знает. Джейсон не будет сдерживаться, ни с Тимом, ни вообще. Они оба жалеют о том, что сдерживались и давали слабину раньше. А теперь им больше не с кем бороться, потому что им больше не светит сражение, настоящее по крайней мере. Их война закончилась и умерла вместе с их жизнями и именами — их наследием. Теперь у них есть только один большой праздник жалости, и Джейсону никогда не избежать истерзанных взглядов Дика, Брюса, или Бэбс. Неважно, как хорошо он бежит, как быстро бьёт, как вскипает красным, как кричит чёрным. А Тиму никогда не сбежать от тени белого, зелёного и фиолетового, которая цепляется за его кожу, ломает его отражения и его голос — сколько бы грима он не мазал, сколько бы не ровнял выражение лица до невыразительности, сколько бы не боролся за свой собственный голос. Им некуда от этого деваться. Совсем. Но не друг при друге. Только не друг при друге. Потому что Джейсон смотрит на Тима и видит только злобу и ярость, и ясность на самых кончиках пальцев. Он не знает, что видит в нём Тим, но, наверное, это что-то потрясающее, потому что он разрешает Джейсону приходить снова и снова. Интересно, кого или что видят все остальные, когда смотрят на них. Тима и его внешние шрамы, Джейсона и его внутренние ожоги. Интересно, выглядят ли они настолько же сломленными, какими предпочитают себя выставлять. (Но разве же сломано то, что ещё работает.) ***
У Брюса есть сын, самый настоящий сын — одна кровь, одна плоть, и такое прочее — и это больно. Ого как больно. Ого-го как. Господи. Джейсон не знает, кто взбешён больше — Тим, или Брюс, или он сам. Этот даже не смотрит в их сторону — они даже не на его радаре, вот настолько недостойными его времени он их расценил. Ногти Тима впиваются в кожу, когда он оттаскивает Джейсона в сторону. — Чего бы я не отдал, чтобы этой птичке голыми руками улыбку на лицо налепить. Джейсон отвешивает ему подзатыльник. — В руках себя держи, урод. Взгляд Тима на миг теряет ясность, а потом он резко оборачивается к Джейсону. — Я не хочу здесь оставаться. — Дерьмо дело, — отвечает Джейсон, потому что да. Джейсон бы тоже не захотел. Дэмиан, демоническое отродье, держится, будто он здесь хозяин, а всех остальных должно осчастливить одно его присутствие. Надо отдать заменышу должное. Будь Джейсон на его месте, он бы швырнул говнюка на маты и вытер им гребаный пол, стену и потолок. (Технически заменышу нельзя спускаться в пещеру. Технически Джейсон должен быть покойником. Технически клоуны — радостные засранцы. Бесполезно говорить о техничности.) Тим выглядит решительно, будто уже собрался выброситься из ближайшего окна, так что Джейсон сгребает его за шиворот и тащит в сторону пещеры. — Если ты свалишь, Брюс отложит кирпичей, а Дик родит котят. Никому не надо, чтобы Дик рожал котят. Он даст им самые идиотские имена. Боже, он ещё их в нашу честь поназывает. Джейсон замечает, как едва заметно дёргаются губы Тима, и его рука касается спины Джейсона, прежде чем он выворачивается из его хватки и вприпрыжку несётся ко входу за напольными часами. — Ну. Ради котят, пожалуй, — Тим вздыхает и тянется перевести стрелки на нужное время, — я переживу это унижение. — Ради котят, — тянет Джейсон, вступая в темноту следом за ним. Тим отзывается эхом: — Ради котят.***
Брюс умирает, и никто не знает, что делать. План… на этот случай нет планов. Бэтмен не умирает. И, ну. Робины бросовые, Бэтмен — самое главное, правда? Бэтмен умирает, но не совсем, потому что Дик надевает плащ. Хотя все знают, что Дик не предназначен для этого. Он не предназначен нести тяжесть плаща, который сдавливает ему горло, как петля, он не предназначен для того, чтобы плащ скрывал его свет. Джейсона быстро и тщательно обезвреживают до того, как он успевает хотя бы добраться до одного из костюмов. Тим смотрит и не спешит на выручку. Джейсон смотрит на него и думает, что теперь, наверное, его точно отправят в Блэкгейт или Аркхэм или ещё в какую дыру… …и губы обнажают зубы, розовые дёсны и белые клыки и натянутые шрамы, и из глаз пробивается шипящий смех, как потёки лавы, как остывающая кровь. Тим улыбается, и Джейсон понимает, что это не конец. Тим не даст. И если во всём проклятом мире есть что-то, на что Джейсон может положиться — так это на глупое упрямство заменыша. (Чёрт, даже Джокер не сумел это из него выбить.)***
Тим сбегает, и они — они никогда про это не говорили раньше, но теперь, смотрите-ка, говорят. — Мне нужно, чтобы ты вернул его домой, — говорит Дик, опустошённый и состаренный плащом сильнее, чем за целый десяток лет борьбы с преступностью. — Джейсон, прошу. Джейсон замечает новые морщины у глаз Дика и думает, выглядел бы Брюс младше, если бы не они, если бы не этот город? — Нихрена тебе обещать не могу, — говорит Джейсон, потому что это правда. Джейсон не может и не будет заставлять Тима жить там, где он быть не хочет. Не бросит Тима в эту темницу добрых намерений. Потому что, чёрт возьми, Джейсон не хотел бы здесь жить. Он не может врать — он видел, как Тим то и дело смотрел на Дика. Будто Дик его предал. Тим смотрел на Дика, как Джейсон смотрит — то есть смотрел, чёрт возьми — на Брюса. Словно не верил своим глазам. И для Тима Дэмиан — просто ещё один, кого Дик поставил выше. Дэмиан, который относился к Тиму и Джейсону, как к презренным отбросам. Дэмиан, который бы их всех во сне перебил и потом ликовал, который занял их место за счёт генов и морального долга. А их выбросить не жалко, и никто их не понимает — да и никто не должен, потому что, ну. Их поймёт только тронутый. Джейсон знает, что Дик старается. Он старался с Джейсоном, и старался с Тимом, и старается с Дэмианом. Просто дело в том, что Дэмиан не столько сломан, сколько неприспособлен, и Дик здесь идеальный кандидат. Он бы смог провернуть такое же с не-этим-Джейсоном и не-этим-Тимом, но они так давно и прочно крошатся и отслаиваются, что никакое приспосабливание им не поможет. Поэтому Джейсон смотрит Дику в глаза и лжёт ему сквозь зубы, потому что Дику нельзя знать. — Я попробую.***
Джейсон заставляет Тима на украденном — то есть, он не украден, он принадлежал Тиму в бытность Робином, и, хах, Тим всегда говорил, что Джокер выдрал Тима из Робина, но не смог до конца выдрать Робина из него — мотоцикле съехать на обочину хайвея, ведущего прочь из Готэма. — Какого хрена ты творишь? Тим смотрит на него, безумный и живой, такой, каким Джейсон себя чувствует, только когда просыпается после кошмара или падает с небоскрёба. — Я знаю. Знаю, — Тим выдыхает мягко, как Джейсон помнит только на голосовых записях двухлетней давности. Он хрупкий и юный, и это нервирует, и Джейсону хочется мигом сдать на попятный. — Джейсон, Джейс, Джей, я знаю. Я знаю. — Ты не… что? — Тим ступает ближе, отступает дальше, выглядит потерянным и цельным, и настоящим, и — и Джейсон думает, что, может, теперь точно всё. Теперь Тим сломался, ушёл в себя с концами, и Джейсон не может не думать эгоистично, что, может, теперь-то он точно остался один, единственный выстоял, раз Тима не стало по-настоящему в этот раз. — Брюс, — шепчет Тим, и имя бьёт по горлу. Тим смотрит на него, юный и ранимый, такой, какими их делал только Брюс. — Он жив. Я… Я знаю. Звучит безумно, но — хех, я безумен. Только не насчёт этого. И Джейсон не представляет, что он тут может сказать. Что должен сказать. Он не сможет уговорить Тима. Он знает, как уговаривать пострадавших и истеричных потенциальных преступников. Но Тим не то и не другое, не может быть ни тем, ни другим, если Джейсон хочет уберечь Тима, а не просто очередную жертву Джокера. Взгляд Тима становится яснее, фокусируется на нём, и у Джейсона перехватывает горло, а потом выдох скатывается со сцепленных зубов, как ожившие стихи. — Ты в меня веришь? — спрашивает Тим и смотрит на Джейсона расширившимися зрачками. Джейсону кажется, что ему лезут в голову, но не для того, чтобы разобрать на запчасти и не для того, чтобы осудить. Это… Ну. Джейсон может только кивнуть. (Потому что он не доверяет Тиму — не больше, чем на расстояние одного броска, а отшвырнуть его он может далеко — он не доверяет никому. Но он верит в Тима, потому что в него сложно не верить.) Тим улыбается. И это… Это не Тим. Это не худой, кожа-да-кости мальчишка с ранних фотографий. Это не Джокер-младший с его ровными зубами и чёрной радостью во взгляде. Это даже не что-то среднее между — это кто-то. Это Робин без Тима, это Робин в нём. Джейсон сглатывает и вдыхает — вдыхает звук, вдыхает перед прыжком веры. — Да. Эй, все Робины когда-то улетают, да? Может, и Тиму пора в этот раз.***
— Он опасен, Джейсон, — кричит на него Дик, взрывается умирающим красным гигантом. Джейсон терпит и думает: что бы изменилось, поменяйся они местами? Отпустил бы Дик Тима? Нет. Злился бы Джейсон? Джейсон всегда злится. — Ты его хоть спросил, куда он собрался? Как он туда доберётся? Что будет делать? Кроме того, что будет искать нашего мёртвого отца? «Твоего мёртвого отца», думает Джейсон. Он устал, и сердит, и вымотан, и немножко одинок. — Я не представляю, слушай. Я не спрашивал. И я не… Я не знаю, — Джейсон слишком устал, чтобы даже взвиться, как просит его тело, но у него в голове вертятся шестерёнки, и он всегда умел давать словесный отпор. — И потом — смысл какой? Брюс его здесь удержать не мог, ты думаешь, я смогу? Ни у кого из нас нет шансов перед этим полоумным ураганом — и. Чёрт, он лучше всех нас умеет проделывать трюк с бесследным исчезновением, что мы можем этому противопоставить? Джейсон вскидывает руки и даёт им упасть. — И потом, мы его потеряли давным-давно, Дик. И мы все об этом знаем.***
Пару месяцев спустя Джейсона подбрасывает посреди ночи — его тело двигается, хотя мозг не успел ещё осознать положение — и хватается за нож, припадая… — Привет. Джейсон моргает и видит у открытого окна заменыша. — Ну. Привет. Джейсон щурится, швыряет нож обратно на кровать и идёт делать кофе. Потому что если ему предстоит разбираться с этой хернёй, то он хотя бы будет бодрствовать в процессе. Тим следует за ним, и в беспощадном свете дневных ламп в паршивой квартирке Джейсона он выглядит неплохо. Лучше. У него отросли ровно волосы — видимо, он перестал их кромсать. У него ушла часть неестественной белизны с лица и он выглядит здоровее; Джейсон не представляет, как только ему удалось. У него чистый взгляд, цепкий и ясный, которому Джейсон может только позавидовать и восхититься. Его взгляд не утратил остроты, и его улыбка всё равно режется серпом. — Итак, — говорит Тим, пока Джейсон смотрит на него, опираясь на стойку и поджидая свой кофеин. Тим перекатывается на пятках, склоняет голову, как птица или змея или ещё какое обманчиво неподвижное животное. — У меня есть доказательства, что я не безумен в том смысле, в каком вы привыкли думать. — Но, — говорит Джейсон, потому что всегда есть «но». Чёртовы условные фразы. Тим улыбается, и это опять та улыбка, от которой Джейсон теряется, и немного тоскует, и немного завидует. — Но я довёл Ра'c аль Гула, и хотел узнать, сможешь ли ты мне что-то посоветовать.***
К тому времени, как им удаётся унять Дика, его полуистерическую лекцию, шумные слёзы и хватательно-обнимательную сессию, уже светает, и Тим становится дёрганным. Когда он глотает таблетки, Джейсон машинально тянется постучать его по подбородку, и Тим открывает рот. — Я был паинькой, — говорит Тим, и ресницы отбрасывают тени на обманчивые острые черты его лица. — Честно. Джейсон фыркает и роняет руку. — Да ты значения слова-то не знаешь.***
Когда Брюс возвращается — и Джейсон никогда не простит Брюсу то время, что его не было, никто из них не простит — он смотрит на Тима, будто сам готов сломаться. Джейсон понимает. Брюс умер, помня Тима полубезумным, бледным и рассыпающимся на осколки, утаскивающим на дно всякого, кто был рядом с ним. Он вернулся и застал Тима полувменяемым, бледным и разбитым, выдирающимся обратно на поверхность. Измученным, циничным и мрачным, но здесь и в своём уме. Брюс смотрит на Тима, как верующие смотрят на чудо. Интересно, сможет ли он когда-нибудь смотреть на Джейсона так же, а не как на ошибку, которая никак не забудется. Брюс делает шаг и прижимает Тима к себе. — С возвращением. Руки Тима поднимаются, обнимают Брюса за плечи, но у него расширившиеся зрачки и слишком голубые глаза, и он, не отрываясь, прожигает Джейсона взглядом. Улыбается улыбкой Джейсона. — Я и не уходил никуда.***
— Я тебе разрешал со мной ехать? Блин, мы вообще это обсуждали? Я с тобой про это говорил? — Джейсон хмуро смотрит, как Тим перекладывает его сумки. — Вон пошёл. Домой иди. Тим фыркает и смахивает с лица выбившуюся чёлку. — Чушь не пори, Джейс… — Не зови меня так. — …конечно, я еду с тобой. — Э-э, нет, — Джейсон видит, как Тим складывает свои вещи к вещам Джейсона. — Нет. Нет. Нет. — Да, — Тим застёгивает чемодан. — Потому что Брюс на меня смотрит, будто я вот-вот развалюсь, Дик едва сдерживает Дэмиана, чтобы он не вырвал мне горло, и никто не сможет помешать мне вырвать Дэмиану язык, если он хоть подует в мою сторону, — Тим ангельски улыбается, как выцветшие следы от упавших астероидов. — Если ты, конечно, не хочешь, чтобы я поселился у Стеф или Бэбс? Джейсон не передёргивается, но и не говорит «нет». Тим ноет до самого аэропорта, ноет весь перелёт и всё время, пока они обустраивают временную базу в Аризоне. Потому что почему бы и не Аризона? Какого хрена нет? Джейсон смотрит, как Тим перетасовывает пластиковые контейнеры, которые Альфред заставил их с собой взять. По цвету, по размеру, по форме, по номерам. — Я тебя не люблю, — говорит Джейсон узкой ложбине между лопаток Тима и тёмному каскаду отросших волос. Потому что Джейсон не знает, как любить, не особо умеет, никогда не учился. И он прочёл достаточно книг, чтобы знать, что любовь, как у него, не заканчивается ничем хорошим. И, чёрт возьми, большую часть времени он хочет двинуть заменыша лицом о стекло, а остальную часть — просто мечтает, чтобы малый заткнулся наконец. Джейсон не думает, что готов любить кого-то, как это принято у других. Он не готов справляться с этим. (Джейсон, чёрт возьми, со своей головой-то едва справляется ровно настолько, чтобы не орать на своё отражение.) Тим поворачивается к нему и улыбается. — Ты в меня веришь? — Верю, — Джейсон моргает и хмурится. Тим кивает и возвращается к сортировке контейнеров, ещё раз по цвету. — Этого достаточно.***
Они проводят вместе годы. Сходятся и расходятся, ограждают пространства, ищут слабину, зализывают раны, раздирают шрамы. Аризона и Орегон, Аляска и северная Калифорния. Куба и Гонконг. Франция и Португалия. Россия и Чили. В Готэм и обратно. Из огня и льда во взрывы и медикаментозный туман. Годы. Они всё ещё те, кем не хотели становиться, когда были мальчишками. Но, думает Джейсон, по крайней мере. По крайней мере они не те, кем страшились стать. (Они до сих пор ломаются, крошатся на куски, но они падают друг на друга, друг в друга, и они долетели до дна теперь, когда наконец-то прыгнули.) Тим дальше принимает лекарства. Джейсон дальше хочет всаживать пули в колени всякой швали. Но Тим улыбается, как отсвет молнии, которая бьёт в облаках пепла, и Джейсон… он может любоваться. Он протягивает руку, когда Тим глотает таблетки, и кончики пальцев касаются острой линии челюсти. — Я тебя люблю. Тим улыбается, и Джейсону ничего не остаётся, кроме как принять удар этой молнии, принять жгучий свет и жар в крови. Оглушённый и растерянный, Джейсон спрашивает себя, как давно это случилось, как давно он позволил этому случиться, и как, и почему. — Я знаю.