Лето без пионерского галстука

Тем летом Ваня сел на антидепрессанты, набил первую татуировку и уволился наконец-то со своей мудацкой работы. Он читал книжку, которая так начиналась, и кончил главный её герой, честно говоря, не очень, так что настроение его пребывало примерно на дне. Поэтому, когда Тихон сказал: «Мы скинулись тебе на билет и едем на юга», он мучался совестью совсем недолго, пару дней всего, нащупал в себе здоровый эгоизм и на всё согласился. Неудивительно, что жизнь его после этого прыжка веры продолжила идти по хуям и дальше, как будто у неё было расписание. И бля, вот Ваня никогда этих моментов влюблённости в себе до этого не отлавливал. Да, влюблялся много и часто, падал иногда головокружительно, иногда плавно и тягуче, словно муха в сгущёнку. А вот чтоб как в сериале — он посмотрел на неё, и мир в то же мгновение замер — не было ещё. А тут даже фотография прилагалась, будет хоть что вспоминать в старости. Гостиничка на окраине Геленджика принадлежала Серёжиной семье, точнее его бабушке, вернее подружке её двоюродного брата со стороны кубанской тётки… где-то на середине этого длинного пути силы разбираться в чужой генеалогии неизменно Ваню покидали. Они летели через Краснодар — почему и как, Ваня тоже был не особо в курсе. С этим отпуском в принципе так выходило, что чем дальше — тем меньше он понимал и принимал участие в происходящем. Но ведь в итоге уехали всё-таки, и то хорошо. Ваню вывозили чуть ли не силком. Несмотря на увольнение, его всё так же доставали телефоны и уебанское начальство, которое пыталось то ли вернуть его на старое место, то ли наложить страшное проклятье через удалёнку. Тихон даже настаивал, мол, ещё несколько дней в промозглой суетной Москве — и он собственноручно спасёт его, закинув на спину и потащив его субтильную тушку прямо на себе. Эх, мечты, мечты. Ванечке пришлось справляться самому и посылать стрёмного пиздюка, мотавшего ему нервы двадцать четыре на семь последние четыре года, самостоятельно словами через рот. Жизнь взрослого была так тяжела. И так-то прилетели в ночь, да ещё и багаж пришлось ждать, впрочем, как всегда. Димыч вооружился документами и связкой ключей от арендованной машины и самоуверенно вертел их на указательном пальце, как только чёртовы пижоны делали. Но в этот раз окружающие плевать хотели на его чересчур красивое лицо прирождённого победителя. Вместо этого их волновало лишь одно желание — жрать. И побыстрее да покалорийнее. Ваня требовал кофе и интернет, Серёжа — блинчики. Тихон, развалившись на заднем сиденье автомобиля, притянул к себе под бок Ваню вместо подушки и загуглил им ближайший круглосуточный Теремок. В прекрасной России будущего и не такое бывает. Зрелище они наверняка представляли престранное: шумные, наглые, одетые явно не по погоде. Димыч не смог расстаться с любимой кожанкой; Тихон, который больше всех орал про тёплые юга, ещё в самолёте напялил на себя и чёрное худи, и стёганую куртку и походил на потного снеговика посреди одуваемой мощным кондиционером жральни. Серёжка поражал на контрасте: улыбался во все свои тридцать два зуба из-под гигантских тёмных очков, какие лишь запойные алкоголики носят, и пугал сонных барышень за стойкой пёстрой до рези в глазах гавайкой на тощую голую грудь и экстра-мини шортами, вызывающими положительные чувства только у него самого (ну и у Димыча, возможно, но Ваня в этом году рос над собой и старался не осуждать чужие кинки). Сам Ваня красовался надписью «мятая футболка для отпуска» поверх серых офисных слаксов — просто потому что другой одежды у него не было, и это было ещё одной причиной его катастрофического увольнения. На шее у него камнем висел гигантский фотоаппарат. — Улыбнитесь, вылетит птичка! Кадр мог бы получиться даже удачным — если бы они его проигнорировали. Дима с Тихоном стояли, привалившись к стойке, и с самым важным видом спорили о чём-то бессмысленном, как могут только спорить старые супруги и люди, пережившие шесть лет в одной общаге СПбГУ. Спорили насчёт маршрута, спорили с Серёжей, можно ли ему взять детский обед, — хотя заказ они уже оформили и даже оплатили; спорили даже с Ваней, отчего он, мол, такой серьёзный. Тут-то он их и подловил. — Кар-р-р! — попытался испортить кадр Горошко. Привычный и не к такому Дима его проигнорировал, а Тихон обернулся на звук и дёрнулся, странно и смешно выпучив глаза в объектив. «Всё равно он у меня пиздец красавчик» — залетела в Ванину усталую голову шальная мысль. Он так и пялился, неприлично довольный, на экран всю дорогу обратно в машину, пока не понял, что попал. Вот так, просто и банально. Ах, любовь. А отпуск ещё и не начался толком. На переднем сиденье оживлённо болтали, а Ваня внутренне отстранился от развесёлой компании и принялся мысленно каталогизировать произошедшие только что изменения. Вроде, и не случилось ничего? Руки-ноги на месте, голова, кажется, тоже ясно функционировала (за вычетом привычной мигрени и лёгкого шума в ушах после тяжелого утра, когда Ваня наконец-то осознал, что он теперь безработный). Старый-добрый Ваня оставался таким же, что и пять минут назад. И Тихон под боком не изменился в одночасье. Он был большой и шумный, улыбался заговорщически из-под локтя и снова обнял, привычно крепко притянув к себе. А вот Ванино сердце в ответ на эту его улыбку вдруг заколотилось удивлённо и совсем уж заполошно, словно видело его впервые, и расцвело чем-то новым и будто бы поэтически красивым. Каким-то незнакомым чувством на букву «л». Приехали, называется. — Только там гостиница… ну такое, — вдруг предупредил Серёжа, севший справа от водителя. — Ну что ты сразу начинаешь, — успокоил его Димыч, оторвал руку от руля, поймал Серёжину пятерню своей и переплёл пальцы с его тонкими, почти птичьими. Эти две недели в июле были их первым отпуском вместе. Познакомились только-только в январе (Ванина вина), роман бурно закрутился уже весной, и вот — следующий шаг, тоже важный. Ваня поймал краем глаза движение, но вместо привычного умиления, гревшего сердце последние полгода, почувствовал жадность, зависть какую-то, и вся левая сторона, где они с Тихоном соприкасались, на мгновение нагрелась, как от огня. С Тихоном Ване, в принципе, давно пора было переспать. Они уже порядочно водили друг вокруг друга хороводы, обменивались грязными улыбками и многозначительными взглядами, обещающих полные взаимного удовольствия возможности. Но пока просто так и не срослось. Это, и то, что бесконечная траханная работа лишала его нормального здорового траха с отличным другом Тихоном, стало ещё одной причиной его феноменального увольнения (жалко, что не главной, но Ваня всегда был у мамы ёбненький). Переживающего Серёжку поддержал даже Тихон. — Да нормальный отель, где наша не пропадала. Ну что там, туалет во дворе или только одна кровать на номер? Дык нам так даже больше понравится. Согласен, Ванько? И захохотал так, со значением, будто шутка не могла не зайти. Одна кровать для них с Ваней — ну не смешно ли? И от его игривого хохотка Ваню как электричеством шибануло и вдоль спины продёрнуло. Он сразу представил тоже, и картинки посыпались перед глазами ярко, будто как в детском калейдоскопе. Жаркие южные ночи, соприкасающиеся краями подушки, борьба за одно тонкое одеяло, доверительные шутки в ночной темноте. Слова «Покойной ночи», которые Тихон произносит своим тихим низким тембром, что мурашки пробирают и все мысли следом вылетают из головы. Случайно соприкасающиеся под одеялом лодыжки и нервное хихиканье, нежданные пробудки по утрам в объятиях друг друга — прямо как в дурацких ромкомах, героем которого сейчас было бы так классно оказаться. И Ваня решил, что и правда было бы неплохо. Отпуск же? Ну что могло пойти не так. К сожалению, кроватей там оказалось две. Тихоново лицо вытянулось, будто он и правда рассчитывал обжиматься с Ваней по ночам, но Ваня встретил ситуацию с фатализмом. Да и как было не стать фаталистом за долгие часы, проведённые на рабочих совещаниях, которые вполне могли быть имейлом или даже факсом, отправленным на отключённый ещё в 1996 году номер телефона? Пока Тихон разочарованно тупил, Ваня решительно выбрал кровать ближе к окну и, кинув чемодан в узкое пространство между спальным местом и стеной, зарылся в него, прикидывая, хватит ли у него сил разобрать вещи сейчас или достаточно будет найти пижаму — старую майку и шорты — и оставить эту проблему Ване-завтрашнему. Как показывал опыт, сей несчастный всё стерпит. Тихон всё возился где-то у двери, а Ваня вытянулся на матрасе и, прикрыв глаза, дал усталости взять своё. Снова мысленно пересчитал всю собственность, как учил психотерапевт: руки-ноги, бормочущий себе что-то под нос Тихон, звуки каких-то ночных певчих птичек за окном и лунный свет, пробивающийся сквозь неплотно прикрытые шторы. Кровати были узкие, как в каком-нибудь пионерском лагере, но удобные, с плоскими ортопедическими подушками и с такими деревянными бортиками по бокам, чтобы не елозил матрас. — Блин, их даже не сдвинешь вместе, — сетовал вслух Тихон, с растерянностью оглядывая на их номер в десятитысячный раз. Неужто правда планировал брать Ваню на абордаж? — Да ладно, не похуй ли? — Да я это… за Димкино счастье переживаю, — после неловкой паузы нашёлся тот. Ваня хмыкнул, так и не обернувшись к нему: — Судя по телеге, у Димкиного счастья самая толерантная бабка на свете, или этот паразит предупредил её заранее: у них там траходром на полкомнаты, он фотку в свой канал выложил. Тихон снова затих: то ли не знал, что ещё сказать, то ли по сантиметру изучал вышеупомянутый траходром по зернистой фотке из телеграма. — Какое счастье, что нас поселили в разных концах коридора, — в итоге слабым голосом выдавил он. На том до утра и порешили, потому что сам Ваня уже фактически спал. Проснулся он только на следующее утро от того, что над ним нависал Тихон — будил нежно, сам. Потребовалось время, чтобы после липкого, тяжёлого сна на незнакомом месте собрать себя обратно по частям: опухшее лицо, наверняка гнездо на голове и отпечаток подушки (на практике не такой уж удобной) в полщеки. Утром выбор кровати оказался ошибкой: жаркие лучи солнца пробивались сквозь огромное, во всю стену окно, солнце грело кожу под задравшейся к подмышкам майкой и сбившимся между ног одеялом. У Тихона была мягкая улыбка и смешные кудряшки, он смотрел странно, слишком внимательно, как крипотные девочки из японских ужастиков. А потом затряс лохматой шевелюрой — жест знакомый, так большие собаки делали, типа лабрадоров из рекламы, — и объявил: — Я первый в душ. И исчез ещё до того, как у Вани нашлись слова, чтобы послать его подальше. Будто сие важное заявление стоило того, чтобы будить Ваньку в первый же день отпуска до… (он отказывался глядеть суровой правде в циферблат) одиннадцати утра. Ваня полежал еще с минутку, перебирая в голове пустые мысли, вяло подумал про работу, про то, что у него её теперь нету, и что он забыл вчера написать Лизе. Вспомнил Тихонову улыбку, добавляя в мысленный каталог таких же; их там, оказывается, уже горстка накопилась со вчерашнего вечера. Думал про его внимательный взгляд сверху-вниз, криво сидящие на бёдрах штаны из тонкой ткани, не оставлявшие ничего для воображения. В ванной зашумела вода, и Ваня наконец-то перевернулся на живот, зажал плотный комок одеяла между ног и сладко толкнулся бёдрами пару раз, вдавливая бесплодно вставший по утру член в матрас и пытаясь наскоро унять смесь раздражения и возбуждения, ворочавшуюся у него в желудке. Он бы хотел просыпаться так всегда. — Пардон муа! — Тихон пронёсся мимо, сверкая восхитительно-голым мокрым торсом, нежданный и такой желанный. Его укрывало лишь большое пляжное полотенце с Красной фурией и хлопья белой пены, сползающие с намыленной кудрявой головы по плечам и спине. — Я ничего не видел, уже ухожу! Спешно захлопнувшаяся за ним дверь и нотки веселья в голосе доказывали — нагло врёт. Вода зашумела вновь, но Ваня всё равно подтянул одеяло повыше, прикрывая оголившуюся задницу, и не останавливался, пока не укрылся по самый подбородок. В целом, первые несколько дней отпуск проходил просто замечательно: пляж, фрукты, здоровый послеобеденный сон. По песку туда-сюда сновали чьи-то дети и продавцы всего на свете. Красивые женщины мазали всех вокруг без разбору солнцезащитным кремом, а расположившиеся неподалёку мужики разузнали, за каким пляжем продаётся пиво, и собирались отрядить разведчика. На солнце было под плюс сорок, и Серёжа, превентивно обмазанный двумя слоями спф-70, окончательно разомлел на жаре и, заявив, что он сегодня лиса и фыр-фыр-фыр, хищно припал к чеботарёвской голове в смешной панамке: — Можно я ухо укушу, очень надо? В глазах у Димы читалась вся боль взрослого человека в компании слегка совершеннолетних, но его тупенькая влюблённая улыбка в итоге сложилась в: «вы очень странный ухожор», и он смиренно разрешил «можно», очевидно наслаждаясь вниманием. Серёже же явно было противопоказано так долго находиться на солнце, и он бессовестно вгрызся в его ухо и ниже, в шею, прямо на глазах у всего пляжа. Реакция у пляжа отсутствовала напрочь. Хороший знак. Лёжа на шезлонге под широким зонтом, Ваня им всё ещё завидовал, ведь Тихон сидел рядом почти голый, пропекшийся сладким медовым загаром, и Ваня бы с удовольствием тоже его куда-нибудь укусил. И засосал кожу под укусом, чтобы идеально красивые мышцы его спины изуродовал возмутительно красный засос Ваниного производства. Страшненький, но безусловно говорящий о том, что сие было сделано его руками. Зубами, вотэвер. «Здесь был Ваня Я.» Это желание постоянно свербело где-то в грудной клетке, но просто так лежать под жарким солнцем было так хорошо, что с ним можно было и погодить. Ведь, с другой стороны, эти добрые люди только что купили Ванечке рыбки, так что тот временно был готов стать добрее если не к себе, то к миру. Шевелиться не хотелось совершенно, а солнце продолжало припекать. Ужинали они каждый раз в новом месте: вчера была столовка, куда их пригласили девицы с пляжа, а вот сегодня вечером их ждал лучший ресторан города, по мнению какой-то Чеботарёвской знакомой. По поводу вкусных жрален, конечно, должен существовать плюрализм мнений, но как по Ване — шашлык, он и есть шашлык. Но он не спорил, как не спорил, когда выбирали место, гостиницу, маршрут и вообще многое, что происходило в его жизни последние полгода. А то и дольше, если уж быть совсем честным. В своей взрослой запутанной жизни Ваня вконец заебался, поэтому и в отпуск он приехал не спорить, не принимать решения, не брать на себя ответственность — а лишь наслаждаться жизнью во всем её многообразии, даже если оно включало в себя стандартный южный шашлык и бутылку Изабеллы, заботливо выбранные Серёжей из написанного от руки меню. — Её ж пить нельзя. Метиловый спирт, вот это всё…— опасливо прошептал Тихон Ване на ухо, пока Дима был занят, фотографируя Серёжу на фоне мангала, и нашёл в меню коньяк. Тепло его дыхания обожгло Ване ушную раковину, попутно вышибив последние мозги, потому что Ваня даже спорить не стал, что, если пить по шесть литров любой гадости в день, кому угодно дурно сделается. Вместо этого он согласился даже на коньяк. Он же приехал сюда получать удовольствие, верно? — Ну и мне бокальчик… только попробовать, мне больше нельзя. Забыл он и возмутиться, когда Тихонова ладонь приземлилась ему под столом на коленку. Руки Тихона были такие большие и горячие, и Ваня в своих стандартных успокаивающих подсчётах вдруг недосчитался круглой коленки, а то и половины ноги. Голова, шея, грудь — на месте, руки при нём, правая нога — вот она, а вот на месте левой — только длинные Тихоновы пальцы, мерно вышагивающие по шершавой ткани джинсы вверх, и яркие пузырьки желания, начинающие свой веселящий полумарафон по Ваниной крови. Они пересеклись взглядами, и Ваня весь транслировал обеспокоенность — люди ведь вокруг, потеря связи с подвергнувшейся нападению коленкой, Тихон, внезапно оказавшийся слишком близко. Ведь чтобы так интимно пошептаться посреди наполненного людьми зала, он вынужден был наклониться, понимаете? Ваня паниковал — Тихон продолжал невинно хлопать в его сторону глазами; Ваня возмущённо задвигал бровями, телеграфируя своё недовольство, но всё бестолку — Тихон принялся жамкать несчастную ногу лишь активнее. На дне его серо-голубых глаз читалось: «А что ты мне сделаешь, может, все-таки коньячку, а?» Ваня ж согласился уже, хотелось сказать. Зачем так активно уговаривать? Прикосновения продолжались. Ваня не являлся их инициатором, его вполне устраивало лежать вялой амёбкой на тёплом песочке и ходить, куда скажут: на обед или тихий час, на экскурсию в какой-нибудь дворец советской эпохи, вечером на дискотеку (ладно, от дискотек он до сих пор умудрялся решительно отказываться, ссылаясь на режим, таблетки и головную боль). Тихон всегда действовал первым. Появлялся тут как тут, стоило Ване только подумать о том, чтобы достать крем от загара; брызгался в море — да и какое это море, так, лягушатник один. Чтобы добрести до приличной глубины приходилось идти долго-долго, чуть ли не пешком грести по мелководью, и Тихон неизменно подплывал ближе, баловался, хватал за ноги, опрокидывал на себя, один раз стащил трусы, но дальше не пошёл. И только на реально большой воде отставал — боялся. Всё это немножко напоминало ухаживания в детском саду, когда тебе нравится девочка, и вы сидите рядом на лавочке и молчите о самом главном, а мыслей только о том, сколько сантиметров между вашими коленками и наступит ли конец света, если будто случайно накрыть её ладошку своей. Ване отдыхать, оказывается, нравилось. И что раньше не ездил? Родители написали поддерживающую смску, Диана прислала штук пятьдесят вакансий с хэха, бывшие коллеги тихонько крысили в чат на старое начальство, но в целом, никто больше его особо не беспокоил, позволяя расслабиться вдоволь. И только Тихон постоянно теребил его как в переносном — «Вань, пошли», «Ванько, давай», «Попробуй, тут самое вкусное» — так и в буквальном смыслах. Ванька то и дело ощущал его руку на своём плече, снова на коленке, на шее, когда благородный Тихон предлагал столь необходимый массаж его намертво затёкшим мышцам. Тихон его трогал, но и Ваня, со своей стороны, был не безгрешен. Ваня смотрел. Порой от Тихона невозможно было оторвать взгляда. Когда накатывали приступы, Ваня пересчитывал всё своё: руки, ноги, пальцы, Тихон. Тот всегда теперь был так близко, что ощущался как дополнительная конечность. Возмутительно красивый человек с самым громким смехом на пляже и с глазами, направленными только на Ваньку. — Дима, лови мяч! Ваня разбежался и, изо всех сил махнув рукой, послал волейбольный мяч в полёт. Песок предательски заскользил под ногами, и удар получился не таким хлёстким, как планировался. Мяч еле-еле долетел до сетки, но всё-таки дотянулся, а там уже, подпрыгнув на месте, Тихон, подтолкнул его ребром руки дальше, перекидывая на сторону противника. — Эй, нечестно! — завопил Горошко, и собравшаяся вокруг них публика (обгоревший утром на солнце мужик за пятьдесят с пивным пузом, торчащим из плавательных шорт) поддержал его одобрительным улюлюканьем. Играли вечером. Так и хотелось сказать «под светом звёзд», но на самом деле волейбольную площадку на пляже освещали специально установленные фонари. Любителей ночного купания было немного. Схлынули бесчисленные семейства и коробейники, и сейчас пляж принадлежал молодёжи. Где-то дальше в пляжном баре уже настраивал аппаратуру диджей, и порывы непокорного ветра доносили до них обрывки музыки. Везде гуляли группки по пять-шесть человек с пивом в руках. Кто-то останавливался, чтобы посмотреть на играющих, но большинство проходило мимо, захваченные потоками прогретого ночного воздуха и манящим шумом прибоя. Этот сет Дима с Серёжкой играли с подветренной стороны. Серёжа плотно обосновался у сетки и всё время стоял на блоке, поливая противников отборными ругательствами. Он чересчур увлёкся и не обращал внимания, что защита всей площадки осталась на широких Диминых плечах. Тихон с Ваней этим с удовольствием пользовались, заставляя несчастного Димыча гоняться за мячом из стороны в сторону и злобно пыхтеть. — Очко! — Сет! — Смена! Так держать! Довольные очередной победой, они отбили пять, и Ваня нырнул под сетку, чтобы сменить сторону площадки. Теперь должно было быть сложнее: солнце уже окончательно зашло, и ветер поднимался нешуточный, грозя превратить дружеский матч в бег с препятствиями за шальным мячом. Когда Тихон проходил мимо Вани, они снова соприкоснулись: Тихон задел его плечом, легонько, но ощутимо, будто проверял его на крутость. Ваня хотел было ответить, но все игроки уже заняли свои позиции, и ему пришлось отвлечься и приготовиться к Диминой подаче. Дима играл хорошо. У него получались отличные подачи на правильной высоте и хорошем расстоянии от сетки. Вот только партнёр ему достался малоопытный и слишком легко поддающийся бурлящему в крови азарту. Серёжа суетился и нервничал, тратил слишком много сил на крики и слишком мало — на то, чтобы хорошенько подумать в те несколько секунд, когда мяч был у него в руках. Мяч гонять было нельзя, но и держать его нельзя, и он раз за разом сбрасывал его в сторону линии, где уже поджидал Ванька, довольно быстро раскусивший эту привычку. — Ванько, давай! — мощно басил Тихон. — Сам давай, — весело завопил Ваня, пытаясь перекричать поднявшийся вокруг шум. В ушах его стучал адреналин, он чувствовал себя живым, каким не был уже давно. Рядом были лучшие друзья, руки-ноги его были целы и функционировали даже ладнее, чем он помнил. Каким-то образом Ваня обманул себя, ухватившись за ложную идею, будто офис, работа, карьера — это самое важное в жизни, его цель, и, потакая дурной своей упёртости, закопался в эту мысль с головой. А ведь работа (и шедшие вместе с ней деньги) была только средством. Она нужна было только, чтобы становились реальностью вот такие вечера, чтобы можно было поехать куда-то с самыми близкими людьми и радоваться их дружной компании, не задумываясь особо над тем, когда придёт следующая платёжка за квартиру и сколько стоит пиво, которое они сейчас пьют. Вспомнился внезапно разговор с Тихоном, старый, ещё с весны, наверное. Праздновали воссоединение любящих сердец (на свадьбе Любы Аксёновой с её девушкой), и они напились тогда оба. Весело болтали на кухне, отгородившись от прочих гостей горой коробок с подарками. И Ваня знал — Тихон в тот раз собирался его поцеловать. Но в последний момент Ваня, дурак, отпрянул. Хотел его, конечно, хотел, но вдруг представил это: поцелуй, то, как их застукают вместе, счастливый румянец на щеках Тихона и собственные бледные слова — и стало противно. От себя, не от Тихона, разумеется. Будто Ваня не заслужил такого счастья, ведь он столько всего ещё не успел и не сделал. Они как-то поговорили даже об этом скомканно. Про то, что у них будет что-то потом, обязательно будет, стоит только им успеть в какой-то глупый горящий дедлайн. Ваня размахнулся со злости, но то ли снова подвёл слишком мягкий песок, то ли помешали слишком сильные эмоции: мяч летел в аут. В этот раз их спас ветер, он снизил скорость мяча, и тот ударился едва-едва задевая край площадки. — Очко! — счастливо выдохнул Ваня, а в ушах гремело победное Тихоново: — Ура! Тихон был рядом, всегда рядом. Они бросились друг к другу, столкнулись грудью, да так и повалились наземь, растянувшись на ненадёжном песке. Ваня упал сверху, смягчив себе удар, и Тихон подставил руки, ловя его в свои объятия. Глаза у него были в этот момент светлые, серо-голубые, под ярким светом уличных фонарей прям стального цвета. И золотые точечки ещё у зрачков. Ваня завис, заглядевшись. И неважно было ничего вокруг. Ни выигранный приз (играли всё на то же пиво, которое Ване было особо нельзя), ни глухое ворчание Серёжи на заднем плане («Жрите песок!»), никто на целом белом свете. И почему они до сих пор не начали трахаться, а? Вопрос встал колом через несколько дней ближе к ночи, вместе с Ваниным членом. Ему доктор говорил, что здоровый десятичасовой сон, регулярное калорийное питание, физические упражнения и переизбыток витамина D и не такие чудеса сотворить могли, но Ваня всё равно до последнего не верил и воспринял окончательное возрождение либидо как личное оскорбление. Хотелось трахаться, нет, неистово ебаться, как кролики, чтобы аж эхо разносилось по всему коридору и долетало до шикарной двуспальной кровати, зарезервированной счастливыми влюблёнными чеборошками, которые наверняка именно этим и занимались последние шесть ночей. И тут Тихон изволил обгореть. — Ванько, я умираю. Тихон болел драматично, это они успели выяснить ещё по первому ковиду. Ныл, страдал, становился только громче и будто бы больше, и требовал к себе максимум внимания. — Ванько, мне жарко. — Ванько, а намажь меня ещё раз, а то что-то первый слой вообще не холодит. — Ванько, а, может, попробуем сметаной? Дедовские способы всё-таки самые лучшие. Ваня только-только закончил развешивать мокрые просоленные полотенца и сморщенные комки плавок и, вытряхнув вездесущий песок из пакета, с которым они каждое утро собирались на пляж, наконец-то обратил внимание на своего страдальца. — Где я тебе сметану возьму, горе ты моё? — вздохнул он. — Не холодит, говоришь? Может, крем просроченный? Пока Ваня задумчиво изучал бело-оранжевый тюбик на предмет срока годности, Тихон как-то приободрился и даже высунул ярко-малиновый шнобель с белыми подтёками пантенола из-под влажной простыни. Безнадёжный в своей влюблённости, Ванька хотел его даже таким. Не ради накачанного тела, шикарной жопы и хуя до колена, а ради вот этого весёлого блеска глаз и нежности в голосе, когда он произносил своё «Ванько». Ваню до этого так никто не называл. — О, я тебе расскажу! У Снежаны в столовке есть брат, она рассказывала, что у него палатка на рыночке, помнишь? Мы позавчера проходили мимо, такое здание крытое? Димка ещё сараем обозвал, ну? Эта Тихонова способность перезнакомиться с половиной города за неполных пять дней сегодня тоже умиляла — хотя дома Ванину интровертную душу бесила регулярно. Ваня бы не запомнил официантку из очередной шашлычной, если бы та не задевала Тихонов затылок грудью с торчащим бейджиком каждый раз, когда наклонялась, чтобы долить им прохладного южного вина (та ещё гадость). И если бы не то, как краснели Тихоновы уши и тот так глупо не хихикал полвечера, будто бы смущённый столь прямолинейным женским вниманием. — Я не попрусь ради тебя в плюс сорок в город, — проворчал он, ни секундочки не ревнуя. — Подвинься, я тебя снова намажу. Тихон подставлялся под пальцы, перемазанные противным белым кремом, который Ваня с начала поездки предусмотрительно хранил в маленьком барном холодильнике, охотно, как ребёнок, которому после процедуры обещали сахарную вату. У него была горячая, чуть влажная кожа, приоткрытые щёлочки глаз и длинные ресницы, и Ваню снова продрало спазмом желания, будто не Тихон один перегрелся на солнце. Он старательно пытался заниматься своим делом и думать о чём-то невинном, но перед глазами всё немного плыло, пока он аккуратными кругами втирал крем в кожу. — Ляг, — придушенным голосом попросил он. Тихон охотно содрал с себя простыню, обнажаясь почти до пояса и слишком резко откидываясь на подушки. На самом-то деле он обгорел совсем чуть-чуть — пострадала только переносица, да слегка ошпарило солнышком поверх широких плечей. Но и этого хватило, чтобы, соприкоснувшись с грубоватой тканью наволочки, он начал приглушённо материться, а Ваня расстался с мечтами о том, чтобы наконец-то перевести их отношения на другой уровень. Ведь Тихон явно был не против. Всё это время Тихон то смотрел на него жаркими, тяжёлым взглядами, будто невзначай грел мокрые ледяные ладони под Ваниной майкой, облапивая рёбра и повыше, чуть задевая длинными пальцами соски. То сбивался на совсем детское хихиканье и портил весь настрой, по-дружески подкалывая и сводя всё происходящее между ними в шутку. Вся их поездка вообще была пропитана атмосферой пионерского лагеря, где все мажут друг друга зубной пастой и ни о каком сексе и не думают. В пионерском лагере же не трахаются? Ваня не помнил. Прикосновение подушки явно неприятно натирало Тихону обгоревшую кожу, и тот недовольно морщился, но терпел, картинно лёжа под Ваней, очень голый и желанный, будто какой-то грёбанный герой-любовник с обложки женского романа. Ваня не смог сдержать смеха. — Перевернись на живот, как я тебя мазать буду. — Вань… Злые алые пятна покрывали его от шеи и ниже, но спину вовсе не портили. Она была красивая и широкая, и Ваня представил, как забирается сверху, усаживаясь Тихону пониже поясницы, массирует его мышцы, проводя пальцами вдоль дельты и трапеции, а потом, упираясь ладонями в лопатки, толкается возбуждённым членом в мякоть ягодиц, наконец заменяя тёплым живым человеком многострадальное одеяло. С мечтами этими, впрочем, стоило погодить, пока у Тихона не пройдут первые последствия солнечных ожогов. Ваня снова намазал пальцы прохладным кремом и выдавил остатки тюбика на воспалённую кожу. Тихон под ним недовольно заворочался. — Вань, а почему мы до сих пор не трахаемся, а? — Потому что кто-то из нас невовремя обгорел, — проворчал Ваня, едва отвлекаясь от своих фантазий. — А до этого ты работал. — А до этого было что-то ещё. Тихон грустно вздохнул, свернув голову на подушке набок. — Но мы же собираемся? — уточнил он нарочито равнодушным голосом; получилось довольно жалобно, но Ваня в данный конкретный момент прекрасно понимал разрывающее его отчаяние. — Обязательно-обязательно! — подтвердил он с энтузиазмом. — Вот как только ты поправишься… — Я не против подождать, я ж понимаю, что в жизни пиздец, но… Ты же ешь меня глазами, Вань. Каждый раз, когда не спишь, с тех самых пор, как мы приехали, — продолжал жаловаться Тихон. — Я ж тоже живой. На секунду Ваня почувствовал себя настоящим мудаком. Тихон заслуживал человека, который будет ставить его вперёд тупых проблем, с которыми справлялись все нормальные взрослые люди, а не такого неудачника, как Ваня Янковский, у которого бед с башкой было больше, чем высших образований. — Я же тоже хочу. — Он призвал всю свою искренность и потёрся бёдрами о Тихонову задницу под простынёй показывая, что это не пустые слова. Тихон приглашающе выгнулся под ним и вздохнул довольный. — Идиоты мы, — вздохнул он, наконец благополучно измазанный в креме. И добавил с надеждой: — А что, правда думаешь, сейчас никак не получится? Одну секунду Ване очень хотелось ему соврать, но потом он одумался и, нажав пальцем в центр одного из ожогов, вызвал возмущённый Тихонов вопль. — Давай лучше тихий час, а? — Не уходи только. Тихон крепко ухватил его за запястье, притягивая вставшего было Ваньку к себе обратно. Места на узкой кровати почти не было, но они как-то уместились бок о бок, притираясь крепче и находя в друг друге выемки и выступы, которые идеально подходили, чтобы уместить рядом второго. Поправив член, всё ещё возмущённый происходящим (вернее — не происходящим) в кровати развратом, чтобы тот не отвлекал уж так настойчиво, Ваня смирился, что поспать в обед не удастся. Тихон наконец-то успокоился и перестал ворочаться сзади, а его дыхание вкусно защекотало волосы на Ванином затылке, и всё вокруг пахло морской солью, Тихоном и пантенолом. И Ваня сам не понял, как заснул. Проснулся он от жары. Шторы оказались заботливо задёрнуты, но окно тоже захлопнулось от сквозняка, и горло теперь сушило, будто они не разговаривали о чувствах, а бухали на утреннем пляже, и Ваня готов был продать душу за стакан воды. Не успел он качественно пострадать, как вода обнаружилась прямо у него под носом на столике. Видимо, Тихон уже вставал и в какой-то момент лёг обратно, потому что он лежал всё там же, у Вани за спиной. Только теперь он не обнимал его нежно, притираясь тяжёлым членом между бёдер, а отвернулся спиной и опасно балансировал на самом краю, свисая всеми своими длинными конечностями со слишком узкой кровати. Ваня совершил акробатический кульбит и перевернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы носом упереться в неприступную стену Тихоновой спины, прямиком между крыльев его лопаток. Тот дышал ровно: видимо, и правда всё ещё спал. Краснота с верха плеч ещё не прошла, но спала, а крем стёрся о простыни, и зрелище он представлял одновременно сексуальное и какое-то домашнее. Будто Ваня каждый день просыпался в одной с ним постели и не было в их ситуации ничего странного. На секунду Ваня представил, что так это и есть. Представил, что теперь это он обнимал Тихона со спины, только его рука не остановилась на талии, а спустилась дальше и дрочила Тихону, пока Ваня упирался членом ему в задницу и нежно целовал между лопаток. Эти мечты были возможны. Ваня это знал, он знал ещё до этой поездки и случившегося между ними пару часов назад разговора. Знал по тому, как поддерживал его Тихон в последние месяцы, как обнимал крепко, как облизывал глазами и терпеливо ждал. Наверное, Ваня и не заслуживал, чтобы его ждали. Он суматошно решал свои тупенькие вопросики и поставил самый важный — Тихона — на паузу. Но тот всё равно его ждал. — Тиш, — позвал он. — Тиша, не спишь? Болтливый даже во сне, Тихон пробормотал в ответ что-то неразборчивое, но не проснулся, и, уверенный в собственной временной безнаказанности, Ваня прижался к его влажной от пота коже губами. Два слога. — Ти-ша. На вкус он был таким же, как Ваня себе представлял. Удивительно, что за последние месяцы, полные бесконечной гонки и изнеможения, у него, оказывается, оставались силы представлять хоть что-то. Он мечтал о них вместе, вот как сейчас, завёрнутыми в кокон общей тишины, не нарушаемой никем извне. Он хотел его так сильно, что грозил порвать пижамные штаны и окончательно испортить простыни, но всё же не будил, прислушиваясь к тихому похрапыванию, перемежаемому невнятным бормотанием. Он ведь умел подождать и сейчас, когда ждать оставалось совсем чуть-чуть. — Ваньк… Ванько, — послышалось через некоторое время. Он звал его во сне. Ваня повторил свой поцелуй, запечатлев его ровно на позвонке, выступающем между лопаток. А потом ещё один — выше. И ещё выше. И ещё, аккуратно подбираясь к плечам и такой привлекательной шее. — Ванька? Ты чего? — Ванины наглые, настойчивые поцелуи его всё-таки разбудили, это было слышно по голосу, и Ваня начал действовать увереннее, влажно лизнув тот участок кожи, который обозначал переход плеча в шею, и легонько впился там же зубами. Хотелось оставить свой след. Хотелось укусить по-настоящему. Но время для этого пока не пришло. Ещё не до конца проснувшийся, Тихон зашарил руками вокруг, чтобы найти себя в пространстве и после совершил смелую попытку перевернуться на спину, чуть не придавив своей массой Ваню в процессе. Неловко поёрзав по кровати, они поменялись местами: теперь нависал Тихон, закрывая собой комнату вокруг, а Ваня лежал под ним на спине, и это тоже было так комфортно и одновременно волнующе, будто они делали так всегда. — Ты уверен? — Спрашивать на данном этапе было как-то глупо, неловко: они лежали в объятиях друг друга, в пяти секундах от их первого секса, но ответ на этот вопрос для Вани всё равно оставался отчаянно важным. Тихон ответил ему грязным поцелуем, сходу раскрывая рот и слизывая все лишние слова и ожидания с Ваниных приоткрытых губ. — Давно. Да. — После секундной паузы и ещё одного поцелуя, будто остановиться было выше его сил. — Пожалуйста. Поцелуи стали жарче. Узкая кровать — внезапно ещё у́же и неудобнее. Тихон изо всех сил пытался не слишком наваливаться на Ваню, оперевшись предплечьем на матрас рядом с его головой, а Ваня, чтобы не задевать его обожжённые плечи, зарылся от греха всеми десятью пальцами в примятые после сна кудри и, увлёкшись, дёргал отдельные пряди на себя, направляя и указывая, как себя целовать. — Курить охота, — вырвалось у него внезапно, стоило Тихону оторваться от его губ. — Потом, потом, — шептал тот, спускаясь поцелуями ниже на его подбородок и шею. Свободной рукой он пытался одновременно задрать на Ване майку и стянуть шорты ниже, чтобы почувствовать его кожа к коже. — Не отвлекайся. Этот поцелуй определённо должен был оставить засос, но Ване в данный момент было убийственно похуй на всё, кроме Тихоновых губ, царапающих дорожку вверх по Ваниным рёбрам пальцев и толстого члена, упирающегося ему в бедро. Ване пришлось оторваться от столь полюбившихся ему кудрей, чтобы помочь расправиться с одеждой и не убить их при этом — жертву он эту перенёс стоически. Стоило им раздеться — и температура между ними только увеличилась, пот смешивался на их коже, помогая движениям быть плавнее, а темнота и тишина вокруг делали дыхание и звук то и дело коротко разлепляющихся губ оглушительно громкими. — Можно я? — спросил Тихон и, не найдя лучших слов, опустил одну руку между ними, проводя пальцами по Ваниному лобку и ниже, по члену. Почувствовав его наконец на себе, Ваня с громким свистом втянул в себя воздух, довольной улыбкой даруя ему разрешение. Тихон с энтузиазмом было принялся за дело, но вскоре движения сухой горячей ладони стали неприятны, и Ваня недовольно поморщился, и, разорвав очередной поцелуй, выдохнул: — Погоди… стой. Тихон замер, будто подстреленный, и сердце его заколотилось испуганно. Ваня поспешил успокоить его очередным касанием губ, перетекшим в плавные и глубокие движения языка по языку, по нёбу и снова к губам, пока его руки привычно щупали вокруг в поисках тюбика с кремом. Растерев бессменный пантенол между ладоней, Ваня подтянулся на кровати и, согнув колени и упёршись пятками в матрас, позволил Тихону устроиться на себе поудобнее. Ласкать их члены, сжав крепко вместе, было лучше всего, что Ваня себе представлял. У Тихона сбилось дыхание от удовольствия, и он, уткнувшись лбом Ване в плечо, начал, сперва неуверенно, а потом всё быстрее и быстрее толкаться ему в руку. Крем впитался, кожу ощутимо захолодило, и стало охуительно хорошо. Тихон оказался громким (неудивительно, хах), но слышать его голос, пока он сдавленно стонал Ване в ключицу, было почти так же приятно, как дрочить его большой член, как смотреть на них вместе, как чувствовать его вес сверху. Ваня взял над ними шефство и гнал, гнал, гнал их вперёд, всё спешнее двигал кистью, наплевав на боль в запятье и затёкшее плечо, стремился не отстать от Тихоновых реакций и загнать его до оргазма, пока тот не забыл, как дышать, как стонать Ванино имя, как двигаться с ним в унисон. Тихон дышал тяжело, как разгоняющийся поезд, потом споткнулся и рванул — догнать Ваньку, раз, другой. И выплеснулся наконец горячими каплями ему на живот. Реально охуительно хорошо. — И тебя с добрым утром, — просипел Тихон, придя в себя буквально через минуту или, может, через вечность. Ваня засмеялся. — День вообще-то. Водички? Улыбаясь солнечно, Тихон поцеловал его смазанно в щёку и подтянулся на руках, чтобы достать стакан воды и опрокинуть его в себя, параллельно забрызгав Ваню сверху донизу. — Ух, хорошо, — выдохнул он. — Теперь твоя очередь? Чтобы вытереть Ваню от воды и спермы пошла в ход чья-то поспешно скинутая на пол майка (хорошо бы Тихона). Сам Ваня пока так и не кончил, то ли от всё ещё едва ощутимо холодившего кожу крема, то ли с непривычки. Но он, честно говоря, и не рвался особо. Приятное тепло возбуждения грело тело, разнося адреналин по конечностям, и он готов был продолжить их день в душе — не обязательно даже вместе, или можно было пойти поискать Димку с Серёжей в столовой, или и вовсе рвануть обратно на пляж, чтобы успеть поймать вечерний прилив. Тихонова гордость требовала иного. — Погоди, я быстро, — пообещал тот и, совершив очередной гимнастический трюк, сполз пониже, сытым питоном змеясь вдоль Ваниного тела. Несчастная кровать опасно тряслась и скрипела, не предназначенная для двух половозрелых мужиков, но Ване в этот момент было не до разумных опасений за свою жизнь. Тихон прочертил языком и губами мокрую дорожку вниз и, уткнувшись наконец в Ванин член, провёл по чересчур чувствительной коже рукой, приговаривая: — И здесь хорошенький, хорошенький такой. И втянул головку в мокрый красный рот. Ване много не надо было; он выгнулся на матрасе, чтобы не вырвать Тихону волосы, впился пальцами в измятые простыни, и изо всех сил старался прижимать бёдра вниз и не толкаться вперёд. Тихон ни в чём ему не отказывал, трогал его пальцами по всей длине, сосал с причмокиванием (не аккуратно, но с энтузиазмом), просунул руку Ване между ног, чтобы приласкать яйца и дальше. Кончил Ваня бурно и быстро, Тихон не успел среагировать на сдавленное «Прости!» и подставил щёку под следующую струю, прикрыв глаза в упоении и загнанно дыша. — Ну охуеть теперь, — вынес вердикт он, стирая белёсый подтёк тыльной стороной ладони и размазывая грязь ещё больше. Спасибо, хоть не слизал. — Прости, — нашёл в себе силы неискренне извиниться Ваня. Воздух вокруг него, кажется, окончательно кончился, но ему было хорошо так — в жаре, мокрым от собственного и Тихонова пота и со своим личным Тихоном между ног. Ваня был не против повторить. — Да нормально. Выпустишь меня? Оказывается, в порыве Ваня успел оплести Тихону плечи и спину ногами, и теперь всё ещё сжимал его, мешая подняться и сползти с шаткого ложа. — Да-да, прости, — вновь попросил прощения он. — Я просто не ожидал. — А я ждал, — Тихон почти хвастался. — И готовился. У меня смазка в чемодане и презервативы, вот только мы и так, кажется, справились. Он наконец скатился на пол, попутно в последний раз клюнув поцелуем Ваню в коленку, и шлёпнулся жопой на коврик рядом с кроватью, да так и остался там сидеть, ничуть, кажется, не расстроенный своим местом. — Но с нашим горе-ложем действительно надо что-то делать. В следующий раз оно может нас не выдержать. Из этих слов Ваня, всё ещё слегка ошарашенный произошедшим, а оттого медленный, сделал вывод, что следующий раз у них будет. И снова порадовался. И подумал всё-таки про всё необходимое: душ, смазку, презервативы, а когда наконец-то включился мозг, вспомнил, что дома обо всём этом уже бы тревожился и переживал, мотая нервы себе и окружающим. — Это заговор! — шипел Тихон. — Понаехали тут со своими требованиями! — пискляво возмущался Серёжа. Они оба стояли насмерть, склонившись друг к другу и чуть не сталкиваясь носами, и их светлая и рыжеватая шевелюры почти соприкасались, как кроны двух деревьев. Ваня с Димой наблюдали за ссорой со стороны, едва-едва сдерживаясь, чтобы не начать делать ставки. — А что, здесь реально единственный номер с нормальной кроватью? — Вроде да, — посочувствовал Дима. — Его родственница говорила, мол, у них заведение для одиноких путешественников, но Серёжка мне признался, что они кровати эти адские ещё пятнадцать лет назад спёрли из местного детского лагеря. Те так и пылились в сарае, а теперь вот, видишь, пригодились. Курорт! — Пиздец. Ссорились они, возвращаясь с экскурсии, на которую экономная Серёжина родственница отправила их, пообещав красоты скалистой природы и дикие водопады. Водопады и вправду оказались офигительными и очень опасными. Димыч чуть не уебнулся о скользкие камни, когда Ване с Серёжей приспичило снять его «в буйстве дикой природы», и Тихону героически нырнул в ледяную воду, чтобы спасти его от утопления в луже глубиной шестьдесят сантиметров. А теперь вот ехали по серпантину обратно в родные пенаты к набившему уже оскомину шашлыку и злополучным кроватям. Оказывается, потрахавшись в первый раз за два года, Ваня хотел теперь всегда и везде. Тихон пришёл в ужас только от срока в «два года» и хотел всегда и везде за компанию, без устали, стыда и знания момента превознося Ванину красоту и оральные таланты. «Везде», впрочем, очень скоро наскучило, заменившись на «дольше десяти минут и без риска окончательно угробить и без того больную спину». Вот с последним как раз и были проблемы, так как имевшиеся в их номере две кровати удобными назвать не мог никто. — Да в чём проблема, давай мы где-нибудь номер снимем? — предложил Тихон. Стоило заговорить о финансах, Ваня вновь почувствовал стеснение, но рассудив, что Тихон с этого тоже кое-что поимеет (он даже в голове своей слышал его многозначительное «хехе» после этих слов), решил благоразумно промолчать. Внезапно против оказался Серёжа. — Вы что! Нельзя, ни в коем случае нельзя. Хозяйка же обидится! — Да у тебя тут я обижусь! Ссора на заднем сиденье грозилась разыграться нешуточная, и Димка начал то и дело обеспокоенно оборачиваться, проверяя, всё ли в порядке. А вот Ваню мысль о том, что его внезапно восставшей личной жизни может помешать что-то, кроме него самого, наоборот, очень развеселила. Было в этом что-то кармическое. — Тихо-тихо, — отсмеявшись про себя, успокоил горе-драчунов он. — Что-нибудь придумаем, в конце концов, как ты, Тиш, говоришь? Где наша не пропадала, да? Завербовать Серёжу — зумера уже довольно взрослого, а значит романтичного на максималках, но в то же время ко всему готового — было плёвым делом. Зачем тот потащил в путешествие ароматические свечи, шёлковую повязку на глаза и какую-то специальную хитровыебанную бадью для шампанского, Ваня предпочёл не спрашивать. Повязку ему было страшно даже трогать (стирали ли её?), но от остального он отказываться не стал. В бадье вполне можно было хранить презервативы и смазку, а свечи могли пригодиться, если им вдруг отрубят электричество (по домику давно плакал капремонт). Для отвлечения Тихона двумя заговорщиками был отряжен Димка и целая прорва варёных раков в каком-то ресторане рядом с пирсом. Скинуть матрасы на пол, сдвинуть голые каркасы кроватей, всю прочую мебель и раскрытые чемоданы, которые ни один из них так и не удосужился по-человечески разобрать, в сторону — было делом десяти минут. Тут-то Серёжина богатырская силушка (три года опыта работы айтишником, когда он таскал девочкам из бухгалтерии коробки с бумагой) и пригодилась. Матрасы положили бок о бок посреди освободившегося места в центре комнаты, застелили свежим бельём, расставили вокруг свечи — всё чин по чину. Подготовить себя заняло у Вани гораздо дольше, и дело это было не такое приятное, как он помнил. Ну что ж, всё повод делать это чаще. — Я принёс дары! Нагруженный пакетами с рынка Тихон появился на пороге как раз кстати: Ваня как раз успел выйти из душа и решал, стоит ли принимать какую-нибудь соблазнительную позу или достаточно будет просто завалиться поверх устроенного им мягкого лежбища. Судя по лицу Тихона, стараться было необязательно, достаточно было стоять с растерянным видом посреди комнаты, голым, мокрым, даже без полотенца. Как удачно, что Ваня протупил момент и именно так сейчас и делал. — Я заготовил подкат типа «эти персики такие же сладкие, как твоя жопка», но вижу — зря старался. Вот идиот. Ваня придал лицу максимально хмурый вид и парировал: — А ещё ты, судя по всему, должен Димычу косарь. Он наверняка пытался тебя отговорить. Любимый идиот. Момент залечь на матрасы настал. Ваня повалился спиной вперёд максимально неграциозно, и, судя по тому, как решительно Тихон нырнул за ним следом, Ванина суровость его нисколько не не обманула. Тихон ударился коленями о край матраса и, по пути растеряв все пакеты со съестным, сразу потянулся к Ване, приговаривая: — Ваня, Ванечка, иди сюда… Ваня и не пытался от него никуда убежать. За последние пару дней они успели лучше изучить друг друга. Ваня открыл в себе настоящий фетиш на волосы Тихона, а Тихон без устали, кажется, мог выцеловывать его грудь, вылизывать чувствительные соски и чуть щекотно пересчитывать выпирающие рёбра пальцами — так нравилось ему, как Ваня выглядит в его руках. За поцелуями они избавили Тихона от остатков одежды. Два сдвинутых матраса не были идеальной кроватью с ортопедическим матрасом (та ждала их у Вани дома), постельное бельё быстро сбилось в кучу, а сами матрасы то и дело разъезжались в стороны, грозя оставить их прямо на полу. Но это было в разы лучше единственной узкой кровати. Можно было вытянуться во весь рост, можно было свободно закинуть руки за голову, чтобы Тихон тянулся следом и переплёл вместе их пальцы. Поцелуи выходили спокойными, долгими, будто у них впереди было всё время мира, а не одна-единственная ночь перед тем, как на следующий день настанет пора паковать вещи. В этот раз желание внутри нарастало медленно, как наматывается плёнка на бобину, и становилось всё громче. Ваня то путал пальцы в волосах Тихона и нетерпеливо толкал его рот вниз к ключицам, соскам, чувствительным бокам, от прикосновений к которым Ваню пробирало мурашками аж до пяток. То сжимал пальцы на затылке, собирая волосы в кулак, и заставлял болезненно поморщиться, когда дёргал его на себя вверх, притягивая к своим губам. Но не дойдя до чужого рта какого-то миллиметра, замирал, жарко выдохнув ему в лицо, и будто невзначай спрашивал: — Как погодка на улице? Хорошо погуляли с Димкой? Как раки? Тихон от этого контраста заводился всё пуще, рычал ему в рот и вжимал агрессивными поцелуями в матрас крепче. Даже пошутить очевидную шутку в ответ не хотел, хотел только жрать Ваню поцелуями, сдавливать крепче, до боли, до синяков на бёдрах и тереться вставшим членом о такой же возбуждённый Ванин член. Их первый оргазм маячил уже не за горами. — Погоди, давай так. — Ты куда? Ваня закинул ноги Тихону на спину и ловко перевернул обоих так, чтобы усесться сверху Тихона, как мечтал раньше. Этот манёвр тоже нельзя было повторить на одной из их старых кроватей. Тихон крепче схватился за его бёдра, позволяя найти баланс, и позволил собой верховодить. Ваня выпрямился, красуясь, и поелозил туда-сюда, вызвав довольный стон. — Нравится? Нет, держи руки там. Тихону явно нравилось. Нравилось на Ваню смотреть, не нравилось — что не дают потрогать, как хочется, но он послушно вернул руки на место, и приготовился любоваться на то, что вытворяет его любимый Ванько. Ване уже приходилось дрочить на Тихона, но дрочить, когда Тихон смотрел на него вот так, в пятидесяти сантиметрах от мокрого, красного от поцелуев и укусов рта, было совершенно преступно. Ваня провёл вдоль ствола на пробу, добавил ещё смазки, и задвигал рукой активнее, не забывая второй рукой ласкать яйца. Свой вес он полностью перенес Тихону на бёдра и доверил баланс его рукам. Голова слегка кружилась, ноги разъезжались, и его покачивало в такт движениям, мокрым звукам руки и рваному, срывающемуся дыханию. — Пиздец. Полный пиздец, — приговаривал Тихон, но Ваня его уже не слушал, полностью занятый собой. Он кончил быстро, коротко, и завалился бы набок, если бы его не подхватили сильные руки и не притянули ближе к Тихоновой груди. — Держи меня, — пьяно прошептал он. — Держу, — пообещали ему. Приходил в себя он долго, хотя, наверное, прошло не больше минуты. Тихон то ли нюхал его волосы, то ли покрывал колючими от дневной щетины поцелуями ушную раковину. Его руки поднялись с Ваниных бёдер на задницу, и им-то там было абсолютно комфортно, а вот Ваню внезапный массаж привёл в себя. — Твоя очередь? — отзеркалил предложение он. — Не, погоди, Ванько, я когда пришёл сюда, у меня был план. — План? Очень интересно, ну-ка расскажи. Тянуло улыбаться и смеяться над глупыми шуточками, и Тихон не подвёл. Его пальцы скользнули в расселину между ягодицами и потёрли вход. — Мы делили апельсин… — начал было Тихон. — Нет! — Делёж жопы Вани Янковского! — Если ты сейчас не заткнёшься, секс отменяется! — Жопка такая маленькая, как страна на Ближнем Востоке, и такая же желанная. — Ни слова больше! Заткнуть его наглый смеющийся рот поцелуем было определённо отличной идеей и опцией, которая раньше Ване была недоступна, так что теперь хотелось делать так всегда. Ваня съехал вдоль его тела ниже, притираясь мягким животом к члену и вызывая настойчивый стон, и снова потянул за волосы, чтобы Тихон догадался уже прогнуться и подставить под укусы шею и линию челюсти. Тихон догадался. — Давай это до дома, а? — Всё-таки побоялся тестировать местные матрасы Ваня. — А сейчас… Пальцы будто сами нашли дорогу до рта Тихона, разомкнули ему губы и вошли внутрь, потирая мокрый ласковый язык. Он играл так какое-то время, пока слюна текла по нижней губе и запястью, и Тихон втянул его пальцы глубже и сжал губы, чтобы сглотнуть. — Хочу твой рот. — Перевернись. Они заговорили практически одновременно. Тихон уложил Ваню на живот бережно, подложил валявшуюся в стороне подушку под бёдра. Он на мгновение навалился сверху, успокаивающе согревая собой, запечатлел поцелуй у Вани за ухом, а потом исчез, резко садясь внизу матраса, ближе к Ваниным ногам. Ваня было приподнялся поглядеть, что тот задумал, но на него зашипели: — Лежи так. И Ваня уткнулся обратно носом в мягкий матрас, приготовившись наслаждаться по полной. Тихон начал со ступней, но не целовал их, как боялся Ваня, а просто трогал. Растирал своими большими пальцами розовые пятки, массировал голени, постепенно поднимаясь всё выше и выше. Задняя сторона коленок вызвала у него особенный интерес, и он остановился там на какое-то время, изучая чувствительную кожу губами и языком. Ваня постепенно расслабился под его руками и почувствовал, как тонкие нити возбуждения снова опутывают тело снизу вверх. Когда Тихон наконец-то дошёл до бёдер, внизу живота у Вани уже характерно тянуло, и он пошевелился, пытаясь найти позу поудобнее. Пот пропитывал его насквозь, стекая вниз с загривка на поясницу и прокладывая себе влажные дорожки по бокам и между ягодиц. Ване было жарко, он чувствовал, как эта влага будто кипит на коже, медленно, как кастрюлька на самом маленьком огне. Тихон проложил себе путь поцелуями вдоль внутренней стороны бедра от колена наверх, пока Ваня снова не начал ёрзать и выгибаться, раззадоренный лаской. Тихон высунул язык и провёл широким мазком по натянутой коже мошонки, и Ваня зажмурился, слишком чувствительный к тому, как тот с нежностью трогает его губами. Стонал всё это время, что характерно, Тихон, Ваня же оставался тихим, хотя внутри у него бушевал целый шторм. Ваня решил, что если выгнется еще сильнее, у него сломается хребет, и попытался привстать на коленях, но Тихон подсунул одну руку ему под живот, второй надавливая на поясницу, и придавил его на место. — Лежи, лежи, — бормотал он. Он вернулся к вылизыванию яиц, и те поджались близко к члену, натягивая кожу, и Ване ничего не оставалось, только развести ноги шире и позволить Тихону свободно расцеловывать себя с внутренней стороны бёдер и сзади. Чего тот только и хотел. Тихон целовал его медленно, терпеливо, пока Ваня не потёк мыслями и не расслабился, позволяя Тихону делать всё, что ему заблагорассудится. Тихон развёл его ягодицы в стороны, открывая себе лучший доступ, и прижался языком к нежной коже у самого входа, а потом, высунув узко вытянутый язык, принялся вычерчивать круги и вылизывать сжатые мышцы. Ваня спрятал лицо в подушке, и согнул колено одной ноги, открываясь полностью и облегчая ему путь. Тихон замычал с благодарностью и прижался ко входу плотнее, пытаясь протолкнуть язык внутрь. Внутри Вани всё плыло, уже полностью затвердевший член упирался в матрас, а из груди вырывались короткие, хриплые вздохи. Тихон сжалился, в какой-то момент заменив язык на смоченный в слюне палец. Он двигался наугад, неловко, но стоило ему удачным движением нащупать простату, Ваню затрясло крупной дрожью, и он сам не понял, как попытался вырваться, и Тихону пришлось применить силу, чтобы удержать его на месте. Во второй раз он кончал дольше, скрученный сладкой судорогой, которая будто гуляла вдоль его позвоночника вверх и вниз. Тихон последовал сразу следом, ничуть не встревоженный тем, что пришлось взять дело в свои руки, и в пару движений присоединил свой громкий, беззастенчивый голос к Ваниным стонам. Обессилев, он свалился к нему под бок, не в силах разъединиться хоть на секунду. После — после душа, графина воды и трёх сигарет — они вновь лежали бок о бок на полу в жаркой комнате, чуть соприкасаясь плечами и бёдрами. И в окружавшей их тишине Ване в кои-то веки не хотелось думать ни о чём, его голова была абсолютно пустой, и он лишь повторял своё знакомое руки-ноги-Тихон по кругу, мерно убаюкиваемый практически беззвучным бормотанием Тихона, на которого оргазм, кажется, действовал как-то по-другому. Тот будто всё никак не мог заткнуться и заснуть, а вместо этого трепал языком, строил совместные планы и всё придумывал, что они будут делать, когда вернутся. Куда пойдут, как будут жить, в каком приюте возьмут свою первую собаку. — Всё за меня решил? — прозвучало как-то зло, хотя Ваня совсем этого не имел в виду. Слова просто неудачно соскочили с ядовитого языка, грозя испортили теперь атмосферу. Но Тихон и опять не обиделся. — Нихуя я не решил. Ты Ваня Янковский, ты сам решишь, что тебе делать и когда, — его голос был совершенно спокоен, но в то же время решителен, будто он тоже хотел провести между ними финальную черту. — Я просто хочу с тобой трахаться, часто, обниматься каждый вечер перед сном и жрать еду твоей мамы. — До конца своих дней? — Ты пробовал вообще драники Оксаны Олеговны? Ваня затаил дыхание и мысленно ответил на свой же вопрос. — Шучу. Да, до конца моих дней. Отпускные романы обычно располагали к излишней сентиментальности, но хотелось бы верить, что того, что между ними сейчас было, хватит гораздо дольше. Ваня прижался к плечу Тихона виском и закрыл глаза, втайне надеясь, что вместо кошмаров ему на этот раз приснится голая жопа Тихона, нырявшего вчера в ночное море. Тихон наконец тоже утих, обнял его и закинул ногу сверху, будто и не сомневался в них вообще, и это тоже был хороший знак. Засыпая, Ваня принялся по привычке пересчитывать своё. Руки-ноги… Тихон.