Красные нити судьбы

"Я дешевый поэт, плохой я музыкант, Но нужно мне девать куда-то все чувства. Поэтому вы простите меня За мое с большой буквы Искусство." Пластинка шумит бессмысленными словами: что-то не крикливое, однообразное, почти скучное, если вслушиваться. В самый раз, чтобы колдовать. Место было выбрано уже давно. Года два тому тому назад, кажется? Протиснуться за аквариум - пытка не для слабонервных, но это необходимо. "Мне это нужно," - каждый раз, когда мысли начинают путаться и хватать друг друга за хвост. Чёртов уроборос сжимается вокруг одной фокальной точки и не может выйти из порочного круга. Пока не напьёшься. Или не съешь какой-нибудь дряни. Иногда я забираюсь просто посмотреть. Загипнотизировать это место. Я совсем не умею заколдовывать слова, только вещи, но тогда - смотреть до боли в глазах, думать, вспоминать - тогда они начинают стекать со старой краски. Иногда приползаю с карандашом за ухом. Конечно, гиблое дело, когда веришь, что вот-вот напишешь, слова разбегаются. Прячутся от моих собственных глаз. От этого становится тошно, как от самого себя. Что я мог сделать? Что? В последний день приходит Кузнечик. Вокруг этого мальчонки сами собой закручиваются истории. Он как гвоздь вбитый в карту и опутанный красными нитями. Я не верю в судьбу, и всё-таки только это слово идёт на ум, когда вижу Кузнечика. Хорошо ли я сделал, когда решил подтолкнуть его в нужном направлении? И было ли оно действительно нужным? Правильным? Острые зелёные глаза смотрят, как на последнюю надежду. Нельзя молчать. Давай, Седой, укутай его, успокой, как только умеешь. Может, и свои тревоги усыпишь. Да, засунь голову в песок. Ты же всегда так делал. Когда мальчишка уходит, глухо стукнув дверью, становится... пусто. Комната уже не моя, я не принадлежу ей. Когда-то - спустя недели после чужого выпуска, после бесконечных дней, проведённых сначала в Клетке, потом - в Могильнике - Череп шепнул мне: есть свободная комната. Именно свободная - не пустая. Одни боги знают, почему он сказал так, а не иначе, и как же я благодарен ему за это. Не знаю, как тогда пятнадцатилетний новоиспечённый вожак смог отбить целую комнату. Наверное, это тоже была своего рода благодарность: за кличку. Буквально за месяц до, я сделал ему тот самый амулет - первое настоящее волшебство, которое я держал в руках, удивляясь, как много может вместиться в крохотный черепок. Все вокруг чувствовали то же, поэтому старая кличка испарилась как пух, уступая место истинной - Череп. Это звучало гордо и страшно. Так, как надо. Поэтому он сделал всё, чтобы помочь и мне стать собой. Тогда четыре стены и окно, впрочем, замазанное чёрной краской, действительно стали символом свободы. Первое время казалось, что сюда она не доберётся. Я читал и кормил рыб. Жил в своё удовольствие, потому что все мысли остались далеко - в Могильнике, в страшной ночи. Глупо было верить, что это продлится долго. Руки сами просили делать то, что привыкли: шить, связывать, разрывать, кроить, нанизывать на нити и ленты. Мне вернули коробки. И тогда вернулась она. Сейчас их нет. Я раздал всё, кроме последнего - то есть первого. Свои амулеты оказались в чужих руках раньше остальных. Я вообще не люблю их носить, само место было моей защитой и моей клеткой. Этого было довольно. Но её... Маленький бордовый мешочек на чёрной ленте. Не помню, была ли она с самого начала чёрной или стала траурной в ту ночь. Ведь именно она создала амулеты. Просто попросила в одну из ночей тихо-тихо, как умела только она: "Сделай что-то, что свяжет наши души". Старое воспоминание приводит за аквариум. На полу валяется огрызок мела, на стене - первые слова. Я не писал их. "Что ж, о покойниках не говорят. Однако я сам скоро умру для Дома, поэтому..." Надо. Надо связать слово к слову, окропить ими стены, чтобы история впиталась и стала частью чего-то большего. Так что я пишу. В первый и последний раз. Всё произошло случайно. Как в дешевых романах. Мы встретились во дворе у собачьей будки. Никто не жил там уже полгода - зима только-только отходила, кое-где лежал ещё снег. Шёл крупный ледяной дождь - я люблю такой с того момента, то есть, считай, с детства. Среди младших колясников было серо и скучно, поэтому я гулял каждый день, цепляясь глазами за окна коридоров, классов и стай. Сознание съедало их живьём вместе с занавесками, ловцами снов, надписями на стёклах, из-за которых те слепли навсегда. Будка была слишком близко к Наружности, обычно я не заезжал так далеко, но крохотный серый силуэт заставил изменить привычкам. Её звали Полёвкой. Чаще - Мышью. Она была ангелом, к тому же слепой на один глаз. Она кормила кошку, родившую недавно трёх песочно-жёлтых котят. Двое из них умерли в течении года - пёс, живший в будке весной и летом, вернулся раньше срока. Но тогда мы не могли этого предвидеть, и заботились о них как могли. При первой встрече она почти не говорила, я - тоже. На следующий день мы поздоровались, а я принёс заныканную с обеда колбасу. День за днём кошки привязывались на нам всё больше, а мы - друг к другу. Она любила читать, во многих карточках библиотечных книг значилось её имя. Говорила она спокойно и тихо, и когда видела несогласие со своей точкой зрения, обижалась, могла молчать по нескольку дней. Конечно, мы ссорились и ссорились много: я чаще громко, напоказ, взывая к рациональности, а она... просто не принимала многих вещей. Она любила мои плечи, волосы, глаза, и ненавидела очки, привычку грызть длинные ногти и материться - даже про себя. Мышь читала мои мысли белым по чёрному, а я - её чёрным по белому. Иногда, несмотря на серость внешнего вида, удивлялся, почему её не назвали Лисой? Возможно, крестный Мыши был слепым или не умел чувствовать обратную сторону человека. Однажды я поцеловал её. Это случилось так внезапно и странно, сам не понял, как мазнул губами по её, а она... поддалась просто. Ответила, очень скоро перебираясь мне на колени... Нам было 14. Мышь иногда ночевала на нашей половине Дома и это не могло закончится ничем хорошим. Она познакомила меня со своей соседкой - Ведьмой. Редкий человек не меняет кличку по жизни, но она была из таких: монолитной, родившейся с смоляными глазами и волосами, умеющая колдовать даже неосознанно. Я восхищался ей - и мы стали друзьями. Конечно, это кололо Полёвку - как мечами в сердце. Она часто уходила в себя, прячась от меня и жалея в глубине души о своём поступке, а потом плевалась ядом "Иди общайся с ней. Не трать на меня время, я вижу, что с ней тебе лучше!", а потом кусала до крови. Я любил её. Любил её в гневе, любил, когда она читала вслух, любил рассмешить глупой шуткой, любил глаза - цвета плачущего неба. Я хотел защитить её от всего, помочь в чём угодно, выполнить любую просьбу. В ней не было мудрости ни на йоту, но была душа. Искрящаяся, живая, вспыхивающая сотней чувств. Я полетел за ней, как мотылёк за светом. Мы жили вместе, прячась от воспитателей. Череп и Ведьма покрывали нас как могли - из добрых ли побуждений, или по каким-то своим причинам не знаю до сих пор. И не узнаю уже точно. За этот год я подлетел к её свету так близко, что не мог представить себя в одиночестве. Полёвка давала столько сил, сколько ни одно окно, ни один дождь не могли дать - и она направила эту силу в амулеты. Мы оба любили всякий хлам. Ничейные или ненужные вещи. Она, конечно, больше - каждый раз, заходя в комнату стаи, Мышь бросала в коробку что-нибудь. Простую безделушку, лист, клочок шерсти, обрывок листа, старую игрушку - всё это собиралось в изножье моей кровати. Иногда мы придумывали им истории, чаще любовались молча. Тогда-то она и обронила про "связать наши души". Она верила в судьбу больше, кого-либо мне известных. Тогда я сделал то, что она просила. Меня выкидывает назад - в пустую комнату. Левая рука затекла до метровых иголок под кожей, правая - стёрла мел до основания. Я вижу, что сломал один из ногтей под корень, и пару капель крови на полу. Белые слова на стене имеют смысл, но я не могу их перечитать. Амулет на шее жжёт кожу. В нём - лисья шерсть, веточка хвои, пыль грифеля цветных карандашей и красная хлопковая нить. Она не знала, что внутри. Она верила, просто верила, что я положил туда только самое правильное, самое волшебное. Бордовая ткань чуть пружинит под пальцами. Верно... однако силой тот наполнился лишь в день её смерти. Выползаю из-за аквариума, прислоняюсь к последнему оставшемуся матрасу, курю. Эту привычку Мышь тоже ненавидит, пусть она появилась уже после её смерти. До боли хочется снять с шеи проклятую безделушку, чтобы избавиться от осуждающего взгляда серого горбатого силуэта посреди комнаты... Вонзить в мешочек окурок, зная, что не поможет. Я привык и не привык к ней за эти долгие шесть лет. Первое время было ужасно. Особенно в той громогласности, внезапности. Верить, что всё будет по-другому - глупо. Невозможно сбежать от собственного прошлого. Я сделал первую пару амулетов в благодарность - Черепу и Ведьме - и оба тайные. Неосознанно, те оказались оберегами от призраков. Себя я защитить не успел. Она была на дне коробки, хотя физически не могла быть там. Потом - хуже. Знаете, как это, спокойно ложиться спать и, чувствуя что-то, скользнуть рукой под матрас, а там - её футболка? Хотя Мыши никогда не было в десятой. Как выслушивать тихий голос жалоб и претензий, хотя думал, что оставил её в прошлом? Каково слышать её запах на своей одежде? Как плакать и ощущать, что гладят волосы на макушке? Я никогда не был одинок с момента у будки, но и её компанию не могу назвать своей. Она не была моим Домом, хотя могу сказать, что любил её. Очень. Я говорил с ней, не слыша ответов. Иногда обещал, что ни за что не заговорю вновь, не посмотрю даже. И снова возвращался, ищя советы. - Сегодня всё закончится. Прости. И горький смех заставляет закашляться дымом. Мышь сказала мне в тот день то же самое. Мы ругались уже неделю. Сначала от мелкого разговора с Ведьмой, потом ревности к Черепу, в котором она прочитала больше силы, чем в себе, дальше - за первую выкуренную сигарету из рук старших. И, наконец, за матерную элегию, но это было после. Я тоже в долгу не оставался, попрекал за то, что она сама меня с Ведьмой познакомила, за разбросанные книги, за всклочность характера и молчание целыми днями. Подливал масла в огонь - так и закончилось посыланием нахуй. Она молчала. Дольше обычного. Много дольше. Даже Ведьма не могла найти подход, ежедневно докладывая, что Мышь лишь плачет, пишет и рисует, игнорируя людей. Из меня будто всю энергию высосали. А за два дня до выпуска она пришла. Попросила идти с ней на Последнюю Ночь старших. - Я должна им помочь. Я знаю. Иначе всё не имеет смысл. Не знаю, зачем она нужна была им. Боюсь узнать даже сейчас, боюсь спросить, смотря в пустые глазницы Мыши. Из них исходит свет. Во что я был влюблён? В тот вечер я отказал ей. Кричал, умолял остаться, схватил за запястья, но ладони обожгло мгновенно. В ночь выпуска я пытался найти её, расталкивал, бил всех подряд, кого-то переехал, кажется, даже сломал ногу. Себе или другим - не помню. Помню лишь Клетку после: безмолвную. Когда живёшь с кем-то долго, хочешь, не хочешь, но срастаешься боками. Становишься одним целым. А когда "кто-то" пропадает из твоей жизни становится невыносимо тихо. Я соврал, думая о том времени. Мышь пришла гораздо раньше, без всяких амулетов. Она была в Клетке, в попытках перегрызть себе руку, в молчаливых рыданиях и в обивке во рту. Это не был призрак, это отпечаток, который она выжгла на сердце. Я знаю, что она мертва. Говорили, что она пропала без вести. Тело не нашли. Но я знаю, знал в тот же день, когда она пришла просить. Знал и не мог сделать этот выбор. Я... не хотел умирать за неё. Как бы не любил. Я не должен был... Она молча оставила амулет рядом с моей кроватью и только взглядом прошептала:"Прости." Могу богами клясться, что швырнул амулет в окно, посылая всё в глубины Наружности. Но она вернулась с первым признаком волшебства, с тихими мыслями, наказывая меня за то, что смел проявить характер. С тех пор я стал тише. Терпимее. Благодетельнее. Мы примирились во многом, кроме мата и сигарет. Я больше не гуляю, ощущая дождь на коже. Только слышу его сквозь замазанное окно. Все, кто нужен, приходят сами. Когда просят и просят правильно, я даю. Не чувствую сил, но и бессилия тоже не чувствую. Сейчас есть только страх - почти азартный. Каково будет умереть для Дома? Каково оставить здесь Мышь навсегда? Как уйти? С ужасом вспоминаю Кузнечика и стылые глаза его друга. Она пробирается сквозь бордовую ткань, колет в сердце. Я вспоминаю, что нужно дышать, когда уже задыхаюсь. Боги... пусть этот мальчишка сделает выводы и поступит умнее, чем я. Сумеет найти правильный выход и задать правильные вопросы. Себе. Черноту окна нагревает рассвет. Окурок падает в воду, проплывая мимо тёмных треугольников рыб. Хочется сказать жуткую пошлость, вмешать шепот в шум проигрывателя, и я не держу себя: - Вот и всё, что нужно было сказать. Прощай.

"В прокуренных дымом табачным квартирах Я буду ждать тебя до утра, И, если ты не придешь ко мне с миром, Я смогу и уйду навсегда."