где тернии милее яблок

нахида выглядит, как книжная иллюстрация. та чарующая страница в старинной книге сказок, что стояла на верхней полке в домашней библиотеке. дотторе, укрытый пуховым одеялом и приподнявшийся на локтях, смотрит на её спящее лицо, игнорируя покалывание затёкших рук. он думает: смог бы сам пройти мимо, если бы на месте белоснежки в стеклянном гробу медленно разлагалась нахида? принцы-некрофилы никогда не прельщали, но дотторе не принц. он бы нашёл отравленное яблоко, выцедил из него яд, создал противоядие и убил старую гнилую королеву. это его способ. дотторе бы спас нахиду, будучи хуже, чем зло, её умертвившее. нахида выглядит, как книжная иллюстрация. та чарующая страница в старинной книге сказок, которую он хотел вырвать и спрятать в учебной тетради, чтобы вечность разглядывать. дотторе не любил сказки. он даже не любил белоснежку, которой любовался. он даже не любил искусство. дотторе смотрит на её спящее лицо и прикасается к белым прядям. целует их кончики, наматывает на пальцы — это успокаивает, заземляет. он любит трогать её волосы, расчёсывать их, заплетать, зарываться в них лицом и ладонями. находить их во рту и ворчать на неё, будто не сам целовал её в чёлку минуту назад. нахида почти светится под лучами солнца. белая кожа, белые волосы, белые ресницы. даже губы — бледные и тонкие, невыразительные полосы. дотторе вытаскивает из-под себя подушку и ставит ей за голову, чтобы свет не разбудил раньше времени. даже у солнца нет права будить её. дотторе любит нахиду так, как папа римский не любит бога. поклоняется так, как ни один грешник не падает в ноги ради помилованья. нахида — выше бога. потому что не бог подал руку, когда его пальцы были в грязи, а лицо выжжено солью. и дотторе смотрит на её спящее лицо, не понимая, чем заслужил этот момент. нечто настолько хорошее, настолько счастливое, настолько настоящее — он слышит её дыхание, чувствует запах тела, видит, как мерно вздымается грудь. он из прошлого бы не поверил в существование подобного утра. отверженный десятки раз, совершивший сотни ошибок, ступивший по головам, как по лестнице. дотторе несовместим с трепетом перед женщиной, пускающей слюни во сне. дотторе трепещет перед нахидой, пускающей слюни во сне. (нахида видела, какая грязь есть в нём, в какой желчи он захлёбывался, в каком гное копался. нахида целовала его шрамы, съевшие часть лица, смотрела в помутневший глаз без ресниц, гладила руки, покрытые, как плесенью, сухими корками. нахида вытирала его лицо от блевоты, нахида успокаивала его тремор после инцидента с сохре, нахида вытащила его из ада. не за руку над пропастью. она пошла следом. шагала по тем же кругам, обжигалась тем же огнём, получала пощёчины теми же ладонями. нахида вернулась с ним из ада и не обернулась ни разу. нахида превзошла орфея. и она — его свет, его мессия — молила о прощении. каялась в том, что не уберегла, что не защитила, что не спасла, будучи закованной в цепи, припаянной к горе, где её печень каждый день прилетал клевать орёл. и нахида молила его о прощении, будучи светлее христа, тогда как он — грешнее иуды.) из всех, кому можно поклясться в верности, он поклялся ей. нахида — выше бога. потому что разбила колени, падая к нему в яму с миазмами и грязью. и он бы назвал себя одержимым, если бы она не любила его в ответ равноценно. и если бы не говорила иногда «я хочу съесть твоё лицо», пряча улыбку в кружке, и если бы не ездила к нему каждый день, чтобы увидеть, пускай даже есть место, где её ждут сильнее, чем дети — рождество. и если бы не целовала каждый ошмёток тела и если бы не смотрела так, будто вновь наденет терновый венец, лишь бы его не трогали боги. боги не любят дотторе. дотторе не верит в богов — лишь в нахиду. и его локти уже красные, а кожа ощущается плёнкой, но он смотрит на неё, будто больше никогда не увидит. и трогает тёплую щеку ладонью, гладит её, заправляя белую прядь за ухо. нахида просыпается не от поцелуя, но получает его, лишь стоит ей сонно пробормотать «доброе утро». дотторе обнимает её и целует слишком мягко и нежно, забираясь под её часть пухового одеяла. и тёплые руки касаются его рёбер и шеи, и кожа льнёт к коже. — я тоже люблю тебя, — говорит она, рассматривая его лицо влюблённо, как в первый раз. держит в своих ладонях, поглаживая челюсть и щёки. — ты же знаешь, что я не захочу отпускать тебя после этого? нахида касается носом его носа и щурится, шёпотом отвечая: — вообще-то, ты никогда не хочешь отпускать меня. мне даже не нужно ничего делать для этого. — именно. и верх его эгоизма — прижать её к себе ещё ближе.