Сложно отпустить

Я устала Что же может быть страшнее одиночества? Когда ты совершенно один в этом мире и не можешь никого подпустить к себе, иначе станет ещё печальнее. С каждым годом Теодоре становилось хуже, с каждым годом было всё сложнее жить. Все её близкие люди ушли, оставив после себя только воспоминания. Она осталась совсем одна на Земле, не зная, кто она или что. – Фридрих, вернись, пожалуйста, – Теодора давилась собственными слезами, смотря на потолок своей маленькой квартирки в Италии. Сколько она уже так сидит и горько плачет? Никто не сможет дать ответ на этот вопрос, но глаза были уже совсем красные, слезы, вперемешку с тушью, давно запачкали ночную сорочку, а голос охрип от рыданий, – Я уже не могу, пожалуйста... Прошло уже двадцать пять лет после смерти Фридриха, но Теодора не могла его забыть. Невозможно просто выбросить из памяти двадцать четыре года их совместной жизни, как бы она не старалась. Их любовь была настолько сильная, что девушка не могла даже подумать о половом контакте с другим человеком. Ей казалось, что она предаёт свою любовь к немцу. Ей казалось это неправильным. Порой она видела его в своих видениях или снах. Там всё было хорошо: Фридрих играет на скрипке, а об ногу трется кот, Лоуренс рассказывает о своём новом проекте, Йоке заваривает вкусный чай, по своему особому рецепту, а Джон просто наблюдает за всем со стороны. – Ребята, я скучаю...

***

На следующее утро у Теодоры не было сил встать. Хорошим настроением даже не пахло: за окном дождь, лицо опухло от слёз, голоса нет. Каждый день девушку посещали суицидальные мысли. Вроде на людях такая жизнерадостная, постоянно с улыбкой на лице. Хотя в душе давно пасмурная погода, без единого намёка на лучик света, в котором она так нуждалась. Журналистика - это единственное, что осталось из прошлого. Сама мысль о новой статье, идее, немного добавляет тучам света, но всё равно они не дают ему пробиться. Всё-таки встав с кровати, Теодора направилась в ванную. Лучше бы я не смотрела. Из отражения на неё смотрит изнеможенная девушка с опухшим лицом и не смытым макияжем, хотя это даже нельзя им назвать. Тушь измазала все глаза и щеки, про губы можно даже не говорить. Все искусаны, кое-где даже треснули. Ночная сорочка тоже была испачкана. – Кем я стала... – взглянув себе в глаза, сказала девушка. Горло снова неприятно сдавливало, губы тряслись, а по щекам потекли новые капли. Не выдержав такого зрелища, Теодора ударила кулаком в стекло, разбивая его вдребезги. Руку немного щипало, но раны всё равно быстро затягивались, не как у обычного человека. С каждой секундой, маленькие стёклышки бесшумно падали из ран девушки. Вновь посмотрев уже в разбитое зеркало, Теодора впала в ступор. Она не ожидала в этот момент увидеть в отражении не себя, а солнце, которое могло осветить её жизнь и разукрасить её новыми цветными красками, замазав чёрное полотно. На неё смотрел Фридрих. Тот, каким он был в 1914. Тот, кто ласкал кота, зная, что есть аллергия. – Дора... От неожиданности Теодора упала на пол, прикладывая руку ко рту, чтобы не издать громких звуков. Она снова плакала, губа тряслась, глаза защипало, а горло безумно заболело. Девушка не хотела, чтобы он видел её такой. Некрасивой, сломленной, убогой. – Дора, п-посмотри на меня, пожалуйста, – но Теодора не вставала, пытаясь успокоится, а Фридрих терпеливо ждал девушку, не говоря больше ни слова. Он понимал, что ей нужно время прийти в себя. Еле стоя на ногах, Теодора взглянула прямо в глаза, цвета океана. Девушка думала, что Фридрих будет смотреть на нее с презрением, мол «как ты могла докатиться до такого?», но он всё так же смотрел на неё своими влюблёнными глазами, в которых читалась не только искренняя любовь, но ещё и глубокая печаль и переживание за любимую. Теодора не могла произнести ни слова. Хоть она видела его в своих снах, но ни разу они в них не были такими несчастными, как сейчас. – Мне невыносимо чувствовать твою боль, Дора... О-отпусти меня. П-пожалуйста, попытайся, – Теодора не выдержала. Она снова заплакала, прямо у него на глазах. И сделала это так отчаянно, что у самого Фридриха потекли слезы. Ему правда было больно видеть её такой. Он не хотел, чтобы она так проживала свою жизнь, хоть она и дольше, чем у остальных людей, – В-всё получится, вот увидишь. Я в-всегда с тобой, вот тут, – приложив одну руку к своему сердцу, а другую к зеркалу, Фридрих улыбнулся, – Я люблю тебя, mein Schatz. – Я тебя тоже, – приложив руку к зеркалу на то место, где была рука любимого, Теодора по-настоящему почувствовала его тепло. На лице появилась улыбка, а слёзы пропали. – Ты справишься, я знаю. – это было последнее, что сказал Фридрих. Больше он не появлялся в её снах. После разговора с любимым, Теодора вновь начала жить. Он был ей так нужен, как глоток свежего воздуха. На чёрном полотне стали появляться маленькие мазки ярких красок, а в душе, сквозь гряду туч, пробился маленький лучик света. Совсем небольшой, который едва что-то освещал, но Теодора никогда не даст ему угаснуть. Она обрела новый смысл жизни и начала следующую главу. – Я отпускаю тебя, но всё равно буду всегда любить тебя, Фридрих Блумхаген.