Говорила

Она говорила ему так не делать. Говорила-говорила-говорила. Но он никогда её не слушал. Слушать женщин было против его сути, против его взглядов, против всего того, что он чтил. Она лежала в комнате на верхнем этаже, той, что запиралась на два замка. Самый верхний и самый старый, возле которого облупилась краска, полезла содранной кожей, и возле тяжёлого амбарного, в котором на первом обороте немного заедало ключ. Она иногда утыкалась носом, смотрела через тонкую щель на его лицо, опущенные ресницы и лёгкую морщинку возле губ от презрительной гримасы, шептала “нужно поменять замок, этот старый”, а он отмахивался, швыркал носом, приглаживал волосы к голове и говорил, что другой нужнее, уходил. Тяжело стучал шагами по старым доскам. Дом скрипел, сипел, вторил ему в ответ, а ей оставалось лишь слушать и слышать. Она слушала. Как он заводил новую подружку в дом, смеялся, шутил, активно рассказывал про коллекцию монет, доставшуюся от его отца, предлагал пиво. Слышала, перебираясь на сбитых коленях по полу, вслушиваясь в каждую досочку, как он отходил на кухню, открывал жужжащий холодильник и вытаскивал вместо банки серп. Отцовскому серпу нужен был мороз. Он так рассказывал ей однажды, давал даже потрогать, пока она сидела полураздетая на его коленях, а он гладил её по животу, с гордостью смотрел, как перекатывается в треморных руках деревянная рукоять. А после усмехался, щурился загадочно и непонятно и предлагал выбрать из сундука с чужими вещами что покрасивее. Она выбрала что поудобнее — голый матрас в её комнате не всегда давал тепло. Она тогда выбрала приятную кофту из плюша, спортивные штаны. Он предлагал взять короткий топ (ему нравились вызывающие девушки), но она смешливо ответила, что её живот сейчас не такой красивый, как был при их первой встрече. При первой встрече у неё был короткий спортивный топ, обтягивающие леггинсы и наушники в ушах. Покачивался ритмично под бег хвост густых волос сзади, рельеф проступал на поджатом для правильного дыхания животе. После их встречи ей пришлось отрезать волосы — он говорил, что ей шло. За первые полгода она сильно похудела, но после того, как они друг друга поняли, он начал приносить побольше еды, иногда пускал в подвал, где стоял баттерфляй для тренировок. Он полюбил её, она знала. Она, хоть и не сразу, тоже. Чувствам нужно время, чтобы раскрыться. Иногда неверные шаги, надрезы до шрама по сонной, иногда немного истерик и его раздражённых выкриков, пинков в дверь. Но она же ему говорила… а он не слышал. В отношениях нужно друг друга слышать. Так говорил ей психолог, к которому она ходила после расставания с бывшим. Бывший был тоже загадочный. Но неразговорчивый и угрюмый, сам в своих мыслях. Она пробовала достучаться, но достучалась до нервного срыва. А он, а он, а он… был совсем другим. Непохожим ни на кого, он был один такой на всём белом свете, она знала точно. И он много с ней говорил. Рассказывал, показывал, объяснял, и она не могла наслушаться. А сейчас, похоже, у них был спад — не слышал. Он вернулся скрипящими шагами из кухни на первом этаже в гостиную. Она переползала этажом выше по комнате, прижимаясь ухом к половицам. Вопрос подружки, та обернулась, но вскрикнуть не успела. Он был очень талантливым и точным. Она всегда ему так говорила и не устанет повторять, а то, что говорил ему его отец, так это потому что он надутый индюк, помешанный на деньгах, а не на людях, он ничего не понимал и не видел его, нет, его отец идиот, он лучший. Стук, тело подружки упало, забулькало голосом, просвистел для надёжности ещё пару раз серп в натруженных руках. И стихло. Она жалась ухом, напряжённо хмурясь. Он внизу выдохнул, побурчал уставше. Хлюпнул носом, со вздохом присел на корточки. — Куда она упала?.. — спросила саму себя она шёпотом, а затем, облизнув сухие губы, крикнула погромче, не поднимаясь: — Зай, куда она упала?.. Он помолчал. Может, не услышал?.. — Зай!.. — Да на пол, на пол, куда, бля, ещё, — отозвался буднично, что часть напряжения опала в груди от облегчения. — Не ори, ща поднимусь к тебе! — А куда именно?.. — Что?.. — Куда именно?!.. Вздохнул ещё раз. Она встревоженно задержала дыхание. Замерла, глядя на обгаженный дерьмом тараканов плинтус. — На коврик, — признался. Она, замеревшая, так и осталась лежать на полу с широко распахнутыми глазами. В груди сжалось, как тогда в далёком прошлом, когда бывший сказал ей, что им не по пути. И — выхлестало. — Только не на мой коврик! — подобралась, громыхнула ударом кулака по полу, сотрясаясь от ярости. — Сукин ты сын!.. Не на мой коврик! Я говорила его убирать, когда собираешься! Не послушал! Сука! Говорила-говорила-говорила! Убери его, кровь не отмывается совсем! Убери, блядь, сказала! — Ебальник завали!.. Судя по звуку вздёрнул голову к потолку. А лучше бы вздёрнул эту суку, раз ему упёрлось хуяриться со своим серпом ржавым. — Убери, я сказала! Убери! — её костяшки сбились ещё в детстве, сейчас удары неощутимы. Она била, бьёт и будет бить. — Убери!.. Но вдруг внутри, как неправильным, как резким осознанием — снова тоже самое. Она замерла, оставив кулак с размазанной кровью на любимой доске. Там уже впиталась её кровь, потемнела, подпитала дом. Там уже стёртость по форме костяшек, это как слепок с ладони. Остановилась, посмотрела слепо в расщелину половиц. И, сама себе не веря, вдруг заплакала. — Убери-и-и… — обмякла плюшевой куклой, подтянула колени. — Убери, зай, пожалуйста-а-а-а… Он молчал. Не слушал, похоже. Её истерики всегда долгие и, как вспышки, внезапные. Психолог ей говорила, что это от взрывного характера и обилия стрессов, её боязливости, но она повторяла ему из раза в раз, что это потому что её никогда не хотели услышать. Тихо ли, громко ли, спокойно или истерично — её не слушали, а она билась в конвульсии безмолвного крика. Она тоже перестала вслушиваться в происходящее внизу. Зашлась в сбившемся дыхании и всхлипах, жалости к себе и своему коврику, скрючилась, дала себе волю поплакать. К тому моменту, когда его шаги заскрипели по ступеням на верхний этаж, она начала успокаиваться. Утёрлась дёргано, икая, поднялась в нетерпении на ноги, подошла к двери, перебирая длинные рукава. Заел ключ на первом повороте. Он выматерился, поднажал, расцепил замок. Второй, шурша отваливающимися пластами краски от двери, открыл без промедлений. — Ты убрал?.. — едва просочился желтушный свет коридора полосой на лицо, она впилась взглядом в него. На груди, как обычно, линия брызг. Но рубашки это поправимо, это не коврик. — Нахуй твоё говно, — огрызнулся. — Иди, блядь, помоги мне. Она печально всхлипнула, опустила голову. Но пошла. Его широкая спина покачивалась перед глазами при спуске. Она, хлюпая носом, смотрела на неё, думала, как же ей отстирывать очередную грязь. Прошлые капли не отстирались. Пришлось покупать новый. Тело подружки торчало на лестничном спуске в подвал. Уныло свесили носы туфли, подвешенные за обмотку возле лодыжек. Она, хлюпнув ещё раз и икнув, наклонилась в проём, посмотрела дальше. Блондинка. Красивая, наверное. Тело смотрело открытыми глазами в линию проводов к выключателю. — Ты её трахал?.. — спросила она тихо, комкая пальцами край плюшевого свитера и разглядывая стекающую по ступенькам кровь на чужой подбородок. — Ёбнутая?.. — покосился. — Нельзя же, сколько раз говорил!.. — Но она красивая… — А такие и нужны! Помолчали, стоя перед подвалом. Он вздохнул. — Детка, ну, чего разнервничалась… — его руки проскользнули по плечам, притянули ближе. — Ну будет тебе. Коврик и коврик. Куплю новый тебе. — Этот любимый. — Будет следующий любимым! — Такого оттенка больше нет. — Сука ебливая, чо заладила!.. — вдарил внезапно ей в ухо ладонью, что она пошатнулась и въехала плечом в косяк, едва не свернулась следом на крутую лестницу, лишь сжавшись. — Сказал — куплю!.. Вечно, блядь, с тобой сцены… Истеричка ебанутая!.. — Ы-ы-ы!.. — поднялась новая волна рёва через заедающее, как зажигание, дыхание. Она говорила, а он не послушал. Ему плевать на неё, на всех, только на него не плевать. Даже вот на ту, новенькую, что пока в сарае на улице — и то плевать. Она сжалась, обняла себя дёргано за плечи, сполза по косяку и так и села, уткнувшись головой в сбитые коленки. Завыла, сотрясая дряхлые стены свистящим воем. Он не любил, когда плакали. Знала. Но ещё она знала, что всё скоро кончится, поэтому не могла себя остановить. Сначала замок. Потом коврик. Он постоял над ней немного, сплюнул раздражённо в сторону. Потянулся тронуть за плечо — дёрнулась, вскинула зарёвано-красное лицо, сморщенное, некрасивое, зыркнула и забилась снова рыдать в колени. Он вздохнул тяжелее. Постоял над ней, думая, за что браться первым, сплюнул уже со слюной на пол возле торчащего из дырки носка пальца. Пошёл вниз в подвал. Запнулся о торчащую руку блондинки. Выругался звучно и громко, саданул со всей силы ей по спине, та и съехала на пару ступеней ниже, но застряла туфлёй между столбцами перил. Она подняла голову, на секунду даже хотела подсказать отвязать, пока он дёргано и нервно оглядывал тело, но случайно встретилась с ним глазами и снова — в рёв, ещё громче прежнего. Он завозился злее, хаотичнее. Стащил не с первого раза тело, швырнул застрявшую туфлю в стену, свалилось что-то с полок. — Детка, ну!.. — его голос эхом завибрировал снизу, из круга лампочки на бетонном полу. — Всё-всё, я понял, был не прав!.. Спустись, детка, я один не справляюсь!.. Она притихла на немного, но посчитала, что рано — завыла сильнее и надсаднее. — Да ёбаный рот твой, сука!.. Такого она уже не выдержала: подскочила, затопала перебежкой по доскам на кухню. Тогда он всё же бросил эту блондинку, заскрипел шагами обратно. У него были уже засучённые рукава, раскрытый ворот и поблёскивающий пот на поджарой груди. Она сидела на кухонной тумбе с чем-то пролитым, липла краем коротких шорт и голой задницей. Смотрела настороженно-зло из-за поджатого колена. Швыркала показательно и громко носом, утирала опухшие щёки. Он, посмотрев, развёл в молчаливом вопросе руки. — Ну?.. — Ненавижу тебя. Убью. — Ну давай, детка, тут всё перед тобой, — обвёл иронично ладонями скудный интерьер, открытую подставку для ножей, сковородки. — Серп дать, детк?.. Я серпом хочу. — Я отрежу тебе хуй. — А вот тут не надо на меня свои обиды проецировать!.. — вскинулся, тыкнул на неё пальцем, замер со вздёрнутой губой в смеси раздражения и презрения. — Ты чо думаешь, блядь такая, я не пойду и не выебу ту?.. Я пойду, мразь, пойду и засажу ей, будешь всю ночь её крики слушать!.. — Ну и вали!.. — заорала так, что сорвала голос на втором звуке, засипела нелепо и жалко. — Вали, уходи!.. Брось меня!.. — Начало-о-ось!.. — закатил глаза, расслабился в плечах. Она, заметив это, заметалась, заскрежетала зубами. Нашла рядом чашку, швырнула ему в голову — поймал, уёбок. — Детка, ну чего завелась… — Проваливай!.. — Из-за коврика этого ебучего?.. — Коврик тут ни при чём!.. — А что тогда, чего сипишь-то, как бабка, а?.. Она нахмурилась в ужасе и обиде, а затем — снова сжалась, заплакала остатком голоса. Слёз у неё уже не было. Давно, наверное. Она говорила ему. Говорила, а не слушал и не слышал. Теперь всё, теперь всё кончится, как то бывало обычно. Он постоял ещё немного, послушал её кашель от невозможности снова завыть. Вздохнул тяжело и обречённо, медленно и лениво сделал шаг вперёд. — Детка, ну уже сама устала… заканчивай концерт. — Не концерт!.. — Ну, я же вижу, расстроилась у меня, маленькая, — перешёл на мягкость. — Ну, любимая, что приключилось?.. Последнюю неделю сама не своя, мне аж снова запирать тебя пришлось… — На старый замок!.. — На замок обиделась?.. — снова шаг вперёд, плавный, кошачий. — Некрасивый?.. — А у той новый!.. — У-у-у, понял-понял, всё-всё-всё, не плачь, детка, всё-всё-всё… Он всегда так делал, когда знал, что провинился: сначала злился, стукал, но не сильно, понарошку будто, или у неё чувствительность притупилась, потом злился, ругался, но потом называл “любимой”. Это единственное, что держало её в этом кошмаре. Бесконечном кошмаре из нелюбви и непонимания. Его голова заслонила лампочку на запылённом абажуре, мягко легли большие руки на хрупки плечи, вздрагивающие под свитером. — Иди сюда, детка, ну же… — Не хочу!.. — Хочешь-хочешь, упрямишься просто, первая ты моя… — Шлюху свою из сарая так называй!.. — Да ты же знаешь, детка, ну подержать её немножко надо, подготовить… Ну год такой, ну надо постараться нам с тобой… И всё будет, всё-всё-всё, я же рассказывал… Она недоверительно вскинула голову, швыркнула носом. — Ты не слышишь меня. Ты хочешь меня бросить. Он, привлекая её в объятья, покачнулся, вскинул брови удивлённо. — А это откуда высрала, ебанашка?.. — Я говорю, а не слушаешь. Помнишь, — что-то вдруг сверкнуло в её опухше-красных глазах, она суетливо смяла губы, непроизвольно уложила ладони поверх его плечей, примерилась поудобнее, — помнишь, про психологию здоровых отношений рассказывала?.. — Ну. — Так вот там говорилось, что нужен контакт, взаимопонимание… — А я, бля, не контактирую с тобой?.. Ёбнулась?.. — Ты слушай, блядь!.. — стукнула кулаком небольно в грудь, и он сразу как-то подобрел, смягчился, заулыбался — нравилось, когда вела себя по-детски. — Ты уже две недели… — Ах, блядь, две недели!.. — Хавальник закрой!.. Так вот, две недели игнорируешь меня, ничего не делаешь… — С чем не делаю, детка? Ну с чем?.. — Замок прошу новый, намекаю — а той нужнее, — активизировалась, заперечисляла, подгибая пальцы. — Коврик попросила убирать на время — проигнорировал!.. — Да забыл я, детка, чо ты завелась!.. — Ты сознательно губишь наши отношения!.. — заключила, вскинув голову. — От тебя ни любви, ни поддержки!.. — Да как ни любви, ни поддержки!.. — занегодовал, нахмурился и разомкнул руки за её спиной, живее начал раскидываться жестами. — Сказала, что брюнетки — недостойные?.. Сделал, блядь, как каблук ебаный!.. Сказала, что свечки дешёвые, нужны ароматические — так привёз же, блядь, ебанулся, пока искал с этим твоим пачули!.. Она поджала губы, слушала. Но взгляд упёрто-зло не отводила ни на секунду. Когда-то его список должен кончиться. И он кончился. Он выдохнул, пригладил волосы, взъерошил затылок. Закатил глаза, вернулся обратно обнять. — Не расстаёмся мы, детка. Мне тебя он послал, я сердцем знаю. Она увела кокетливо-недоверчиво взгляд ниже, в пол, помяла засаленный край свитера, но от стенки отклонилась, когда он удобнее перехватывал руки за её спиной. — Я говорила, что серп надо поберечь для той. Зачем снова взял?.. — Ну привычка, — притёрся лбом, попробовал выловить её взгляд — но отвела на зло. — Детка, сладкая, любимая… Ну что происходит, объясни ты мне. — Я молоток тебе положила сегодня, пока к себе не поднялась, — обиженно надула губы, кивнула на дальнюю столешницу. — А ты и мимо прошёл, даже не задержался, не посмотрел, не подумал… — Ну дурак, дурак, признаю. — Я стараюсь, а всё как об стенку… — Я буду внимательнее, клянусь. Это всё стресс, детка, год важный, эту ещё держим… сама понимаешь. — Понимаю. — Ну чего тогда?.. Она хлюпнула носом, утёрла бегло дорожку соплей по губам, встретилась с ним глазами. — Коврик сильно забрызгал?.. — Нет, там всё на стенку… Ты же у меня умница, детка, краску масляную покрасила, обои моющиеся попросила… Ты же судьба моя, первая, сама знаешь. — А точно блондинку не трахал?.. — сощурилась. — Долго ты ходил с ней. — Да не, только в трусы рукой залез, да и поехали ко мне. Резко поморщилась, сбросила его руки. — Сам всё подготовишь, — как отрезала. — Я пойду ту кормить. Опять забыл, третий день сидит. — Ну детка!.. — Ухожу!.. — пихнула его в грудь, слезла с тумбы. А он позади вскинул руки, завёл за голову в молчаливом страдании. — Говорила, что забудешь, если не напоминать!.. — Да шлюха, блядь, ебучая!.. Она всегда ему говорила. Говорила-говорила-говорила, а в чём смысл. Хотя, наверное, в том, что, несмотря на все сложности, он бросил ту блондинку, пошёл к ней. Любил ещё, не уходил. Она подцепила на указательный ключи из закрытого шкафчика, хлопнула дверцей холодильника. Вывалила консервы в металлическую миску. И успокоилась окончательно, поймав своё отражение в окне. Немного издохшее, с короткими торчащими волосами, с провалами под глазами от тёмных мешков. Улыбнулась. Он её всё же услышал. И неважно он или тот.