«Золотой шут» Робин Хобб
Мне хотелось о многом с ним поговорить, и, несмотря на лёгкое беспокойство о том, что я могу нарушить своим присутствием установившееся между нами хрупкое равновесие, я остался. Судя по тому, что Шут сидел здесь в компании одной только бутылки абрикосового бренди, он был не в порядке, и оставлять его наедине с его мрачными мыслями мне не хотелось. Он удивлённо посмотрел на меня, когда я остался сидеть в кресле у камина, словно я вновь изменил какой-то неведомый мне порядок вещей. Так ничего и не сказав по этому поводу, Шут поднялся, принёс ещё один бокал для бренди, и, налив в него янтарную жидкость, протянул мне. Я с благодарностью принял напиток. Я был рад тому, что всё вернулось на круги своя. В голове крутились мысли о том, что мир не просто так стремится к повторению пройденного пути, этот порядок позволяет и нам оставаться самими собой, держаться за что-то постоянное в круговороте дней. У Шута была теория о том, что наш мир стремится к повторению, и я способен изменить его путь, дабы мы могли двигаться дальше, выходя за пределы колеи уже пройденных дорог, изменяя предначертанное судьбой и последствиями наших решений. Иногда я отчаянно желал в это верить, например когда видел, как Нед повторяет мои собственные ошибки. Невозможность предотвратить их воистину удручала. Но иногда, в такие моменты как этот, я был рад, что в мире обнаруживалось нечто постоянное, повторяющееся независимо от любых обстоятельств, например душевные вечера возле камина с лучшим другом. Они дарили покой в душе и на сердце, я не хотел бы их терять. Моë раздумье омрачала лишь мысль о том, что мой Шут пророчил себе скорую смерть. И, конечно, я позаботился о том, чтобы изменить это пророчество, но пока корабль принца не отплыл, оставляя лорда Голдена в Шести Герцогствах, нельзя было с точностью утверждать, что дело сделано и Шуту ничего не грозит. Я вздохнул и постарался отогнать мрачные мысли, чтобы насладиться компанией друга, который наконец простил меня и принял обратно. Думая о его последнем пророчестве, я упущу возможность провести с ним драгоценное время здесь и сейчас. Во мне проснулся отголосок мудрости Ночного Волка, и я с благодарностью последовал его зову. Какое-то время мы сидели в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием поленьев в камине, наслаждаясь миром между нами. Но постепенно бренди и уютное молчание позволили нам найти то безопасное русло, в котором наша беседа, подобно кораблю, могла уверенно плыть, обходя острые подводные камни и не садясь на мель. Я поведал Шуту свои мысли о визите людей Древней крови и своём удивлении от Уэба. Не без гордости рассказал о Неде и о том, что сын, кажется, взрослеет не по дням, а по часам, намереваясь и впредь сам нести ответственность за последствия своих поступков. Собравшись уже болтать дальше, я вдруг опомнился и даже устыдился того, что один говорю уже довольно длительное время, а Шут лишь внимательно слушает меня, интересуясь моей жизнью куда больше, чем я — его делами. Занятый собой и собственными переживаниями, я чуть не упустил момент, когда мог бы и сам потрудиться над тем, чтобы узнать Шута поближе. Обычно он щепетильно относился к вторжению в своё личное пространство, но что-то неуловимое подсказывало мне, что, возможно, сегодня он будет вовсе не против поведать мне чуть больше о себе. То ли абрикосовый бренди, уже ударивший мне в голову, то ли чувство вернувшегося доверия и товарищества сыграли со мной злую шутку: я вдруг решил, что хорошей идеей будет попросить своего друга о том, о чём я не должен был заговаривать, дабы не нарушить едва установившееся между нами равновесие. - Покажи мне леди Янтарь? Золотые глаза Шута чуть расширились и он побледнел, прежде чем резко выдохнуть: - Нет! И тут я совершил следующую неосторожность, так и не осознав своей первой ошибки: я продолжил настаивать. - Но почему? - Мысль о том, чтобы увидеть Шута в платье, сейчас, по прошествии времени, вовсе не казалась мне странной — должно быть, за время нашей ссоры я достаточно к ней привык. - Я пришёл сюда сегодня, осознавая свою ошибку. Ты важен мне любым, какие бы ни играл роли, и я хочу узнать тебя лучше, хочу и дальше оставаться твоим другом. После моих слов бледность Шута сменилась лёгким румянцем. - Ох, Фитц, я… Она… Вовсе не для этого места и времени, - он мягко попытался объяснить мне свой отказ, но я вновь не дал ему закрыть тему. - Ты знаешь, у Чейда была личина леди Тайм, - заявил я, вдруг выдавая Шуту личный секрет старого убийцы. Будто это неведомым мне образом поможет уравновесить то положение, в которое я поставил своего друга, открыв Чейду пророчество о его собственной смерти. - И я вполне понимаю, что существуют такие места и такое время, где подобная маскировка может быть выгоднее, чем роль придворного шута или иностранного вельможи. - Да, я помню леди Тайм, - хмыкнул Шут и вдруг улыбнулся, наконец-то развеселившись. В его глазах вспыхнули искорки неподдельного веселья, должно быть, он представил себе королевского советника в вонючем платье ядовитой леди. - Никогда бы не подумал, что это Чейд!* - воскликнул он и рассмеялся беззлобным серебристым смехом. - И давно ты знал? - Да практически с самого знакомства с ней, - смущенно пробормотал я, только сейчас осознав, как неловко мне будет перед Чейдом, если откроется, что я выдал один из множества его паучьих секретиков острому на язык Шуту, и тут же добавил: - но об этом никто не должен знать! Прошу, не говори Чейду, что я тебе сказал. Какое-то время Шут весело смотрел на меня, а потом вскочил с кресла, словно был на пружинках, и пантомимой изобразил, как застёгивает рот на замочек. После чего он поспешно открыл замочек, залпом осушил свой бокал и неожиданно объявил: - Ладно. Я покажу тебе Янтарь. Но не подсматривай, пока я буду переодеваться. Я фыркнул, не больно-то мне и надо было за ним подсматривать, но под настойчивым взглядом Шута был вынужден сказать словами: - Обещаю. Я не буду подсматривать, как ты переодеваешься. - Что ж. Это займёт какое-то время, - сказал Шут и отправился в свою спальню. Я сделал ещё глоток абрикосового бренди, беспечно радуясь тому, что мне в итоге удалось уговорить Шута рассказать, и даже показать, немного больше о себе. Мне так не хватало моего друга во время нашей размолвки, что сейчас я будто стремился с лихвой восполнить то время, которое мы потратили на обиды и игнорирование друг друга. Предоставленный сам себе, я успел засомневаться, имел ли какое-либо право просить своего друга о знакомстве с Янтарь. Так ли мне это было нужно? Чейда я никогда бы не попросил о знакомстве с леди Тайм. И не только потому, что она была отвратительной, вонючей и капризной, но ещё и потому, что наши с ним отношения не предполагали даже возможности подобной фамильярности. Кроме того, мне это было попросту не нужно. Тогда что же заставило меня искать встречи с Янтарь? Праздное любопытство? Нет, не думаю. Желание поставить Шута в неловкое положение? Совершенно точно нет. Желание понять его, узнать ближе? Но и это не было до конца правдой. В истинной правде своего поступка признаваться себе я не спешил. Самое близкое, в чём я мог себе сознаться — я хотел знать о Шуте как можно больше, потому что он был моим другом. И даже если в моём желании узнать его во всех проявлениях лучше, чем кто-либо другой в его жизни, было что-то от желания полного обладания - в то время бы ни за что, ни при каких обстоятельствах, не признался бы себе в этом. Эта последняя непреодолимая граница заставляла меня всё сильнее мрачнеть, пока Шут отсутствовал.***
Шут отсутствовал так долго, что когда дверь его спальни отворилась, я уже почти решил, что он передумал или вовсе сбежал от меня потайными коридорами замка. Ни в том, ни в другом случае я бы его не винил. Когда Янтарь наконец вышла ко мне, я был рад прервать мрачные размышления о природе собственного любопытства, вскакивая на ноги перед вошедшей в комнату леди, прежде чем опомнился, что, возможно, сейчас, по отношению к Шуту, мои манеры были несколько неуместны. - Ну как я тебе, нравлюсь? - голос Янтарь был мягче и женственней, чем у Шута или лорда Голдена, он вдруг, словно тягучий сладкий мёд, разлился по моему телу, окутывая сердце теплом. В стоящей передо мной девушке не было ни капли фальши. Несмотря на угадывающиеся очертания чуть более широких, чем полагается девушкам, плеч и плоской груди, она не казалась переодетым парнем, невзирая на всë сходство с Шутом. Высокую стройную фигуру скрывало широкое простое платье, так что об очертаниях тела под ним оставалось только догадываться. Если бы я не знал, что под этой одеждой скрывается так хорошо знакомая мне фигура Шута, я бы, пожалуй, даже не смог её разглядеть за тканью. Лицо Янтарь тоже не было по-женски очаровательным, но, открытое и преисполненное спокойного внутреннего достоинства, оно вызывало симпатию. Длинные золотые волосы были заплетены в косу, а уши украшало множество серёжек, в которых явно угадывалась работа мастера: среди них были и драконы, Шут сделал их своими руками. Янтарь не красовалась, вынуждая любоваться собой или соблазняя, но я всё равно ощутил, что любуюсь, не в силах отвести взгляд. Не знаю, что Шут увидел в моих глазах, но от меня не укрылось, как он вздрогнул, прежде чем отвести взгляд, опуская ресницы, не выдерживая зрительного контакта. Он сделал это так нежно, что у меня в груди затрепетало желание ни в коем случае не обидеть Янтарь, которая, похоже, волновалась не меньше, чем я сам. Теперь, когда я её увидел, она оказалась вовсе не такой опасной и странной, какой я, кажется, представлял её прежде, сам до конца этого не осознавая. - Шут? - глупо спросил я, чуть понизив голос, боясь сказать или сделать что-то не так, чтобы не спугнуть открывшееся мне волшебство, и Янтарь вновь подняла взгляд, с неожиданным вызовом чуть приподнимая брови, в то время как тень улыбки скользнула по её красиво очерченным губам. - Я похожа на шута? - в её голосе звучало глубоко спрятанное веселье. - Нисколько, - поспешно выпалил я, и во взгляде девушки мелькнул интерес, и, кажется, лёгкая печаль. Я поспешил исправиться: - Как и на лорда Голдена. Я больше почувствовал, чем увидел, что мои слова пришлись ей по душе. То ли дело было в бренди, то ли в магии Шута, но я действительно больше не видел перед собой мужчину. Со мной в одной комнате была женщина, диковинная ничуть не меньше, чем остальные образы моего друга, и не менее настоящая, чем придворный паяц короля или эксцентричный заморский лорд. - Садись, - вдруг сказала она, подходя ближе и огибая моё кресло, чтобы занять место лорда Голдена, подобрав под себя ноги. Шут редко так сидел, Лорд Голден — никогда, а для Янтарь это казалось так же естественно, как дышать. Изящные ступни были босыми, и мой взгляд на какое-то время задержался на них. Они показались мне настолько трогательно-беззащитными, жестом доверия, что я изумился, как вообще мог быть таким болваном, чтобы опасаться этой роли Шута. Она была прекрасна и не несла в себе никакой угрозы для меня. Отсветы огня в камине бросали блики на лицо Янтарь, делая её кожу и правда янтарной. Она потянулась к бутылке и налила нам по ещё одной порции бренди. - За знакомство? - она наконец-то улыбнулась мне, и я перестал беспокоиться о чём бы то ни было. Находиться рядом с леди Янтарь было так же спокойно и приятно, как и с Шутом, и порой даже лордом Голденом. От того, что он надел платье и стал говорить другим, мягким и высоким голосом, ничего между нами не изменилось. Сразу же после первого глотка беседа потекла легко и непринуждённо. Теперь пришла моя очередь слушать, и я с удовольствием это делал. Леди Янтарь оказалась умелой рассказчицей, а её голос завораживал меня, словно музыка. Когда одна бутылка бренди подошла к концу, не прекращая свой рассказ об обороне Удачного, которую она видела своими глазами и в которой участвовала, Янтарь принесла ещё одну. То, что она была пьяна так же, как я, а может, и больше меня, не выдавали ни её речь, ни походка. Возможно ли это было? Шут определенно выпил больше, он уже сидел с бренди у камина, когда я пришёл. Янтарь выпила меньше, но в целом ведь она никак, при всём желании, не могла выпить меньше Шута? Я немного запутался, размышляя о данной странности. Разливая новую порцию по бокалам и не прекращая рассказ, резчица изящно опустилась на подлокотник моего кресла, и я вдруг захотел дотронуться до неё. Она была диковинной. Пока мы общались, оказалось, что её близость странным образом пробуждает во мне неуместные желания. Это было не как с Джинной или Старлинг, я не жаждал примитивного удовлетворения физических потребностей, я и сам не до конца понимал, чего именно хотел. Но мне вдруг настойчиво стало казаться, что в целом мире никто, кроме Янтарь, не может дать мне то, что я так долго и безуспешно искал в чужих объятиях, изматывая тело, но не питая душу. - Янтарь? - я поднял на неё глаза, перебивая рассказ, который и так уже слышал от удачнинских торговцев во время их визита в Олений замок. Медовые глаза девушки обратились ко мне, глядя прямо в душу. В один миг окружающая нас комната, да и, пожалуй, весь остальной мир, перестали для меня существовать. А в следующее мгновение, чуть пошатнувшись, Янтарь с удивлённым вскриком соскользнула с подлокотника кресла прямо в мои объятия. Похоже, она и в самом деле была пьянее, чем выглядела. Мои руки тут же обвили тонкий стан, бережно удерживая, и я ощутил, как она мгновенно отозвалась на мои касания дрожью. - Фитц? - изумлённо прошептала она, глядя на меня, и наши дыхания смешались. Ничто не выдавало случайности произошедшего больше, чем неподдельное изумление в её голосе и взгляде. Она и правда нисколько не пыталась меня соблазнять, наше объятие было незапланированной случайностью, и осознание этого оказалось именно тем, что меня окончательно покорило. Мои губы припали к её, пахнущим абрикосовым бренди, и я чуть крепче прижал Янтарь к себе, легонько поглаживая ладонью изящную спину, словно успокаивал взволнованную кобылку. Моя отчаянная смелость была вознаграждена тем, что Янтарь не отпрянула, а её губы оказались отзывчивыми и сладкими. Она прильнула ко мне, дрожа и отвечая с такой страстью, будто мечтала об этом уже очень давно. Ах да, ведь Йек говорила… Опьянённый её поцелуем не меньше, чем бренди лорда Голдена, я вдруг в один миг получил всё то, чего был лишён долгие годы удовлетворения плотских потребностей с женщинами, которые не любили меня - и я сам отвечал им лишь благодарностью, не любовью. С Янтарь всё было иначе. Прижавшись ближе ко мне, она тихонько охнула, когда ощутила всю силу моего желания. Её рука тут же, не медля, опустилась вниз, ложась на натянутую ткань моих брюк так, словно я принадлежал ей больше, чем самому себе, и она с полным правом дотронулась до собственного тела. Я вздрогнул, не зная, как правильнее поступить: прижаться к её ладони в естественном желании продолжения начатого или отстраниться, давая нам возможность остыть и не делать того, что изменить будет невозможно. Но мне не суждено было выбирать. - Тише, любимый, тише, - её близость, ласковый шёпот и горячий лоб, прижавшийся к моей щеке, когда она опустила голову, глядя вниз, сделали меня покорным и мягким, словно подтаявший воск. Здесь и сейчас между нами всё было так просто, что Ночной Волк мог бы гордиться мной второй раз за этот вечер. Тонкие, но сильные пальцы Янтарь ловко распустили тесёмки на моих брюках, и её рука скользнула под ткань, обхватывая напряжённый орган. Я инстинктивно поднял стены Силы, не желая, чтобы кто-либо из круга Дьютифула нарушил наше уединение, и отдался на волю ласки уверенной руки. Склонившись ниже, я припал поцелуем сначала к её щеке, затем спустился губами к открывшейся мне медовой шее, а следом и к тонким ключицам в вырезе платья, продолжая прижимать Янтарь к себе, вдыхая её запах и покрывая поцелуями нежную кожу, пока она ласкала меня своей рукой. Это не было полноценным соитием, которого жаждало всё моё естество, но даже это было неизмеримо больше, чем то, что я испытывал с другими женщинами. В простых размеренных движениях изящной руки Янтарь, в её жарких стонах и головокружительных поцелуях не было места жалости, алчности или манипуляциям. Она делала это не от одиночества и не потому, что жаждала присвоить меня как свой трофей. Во всех её движениях, каждом вдохе и выдохе, в дрожи и податливости с которыми она ко мне льнула, была только любовь, сладкая, словно мёд, вязкая, словно смола в которую попадает насекомое, чтобы навсегда в ней застыть. Даже Молли, которая несомненно меня любила, была слишком практичной, чтобы так безоглядно отдаваться чувствам, накрывающим нас с головой, растворяясь во мне и одновременно поглощая собой. Между нами словно не существовало границ, тело одного было продолжением тела другого, и я словно с каждым движением обретал нечто давно утерянное, делавшее меня более цельным. "Мы стая" - на кромке сознания мелькнули и растаяли давние слова Ночного Волка. Тонкая струна Силы, прорвавшаяся сквозь мои щиты, протянутая только между нами двумя, пела мне о том, что Янтарь любит меня больше жизни, больше чем кто-либо когда-либо мог вообразить. Это было настолько полное ощущение безграничной любви, что невольно на мои глаза навернулись слёзы, и через несколько мучительных блаженных мгновений я бурно излился на пальцы Янтарь, всхлипнув одновременно от счастья и невыносимо-сладкой боли, вызванной тем, что раньше я никогда ни от кого не ощущал такого огромного сильного чувства, но всегда о нем мечтал. Янтарь обняла меня, словно дитя, прижимая к себе, пока слёзы текли по моим щекам, сцеловывая солёную влагу с моего лица, шепча слова любви, называя меня любимым. Со мной никогда ничего подобного не происходило. Не знаю, в какой момент я отключился, кажется, я потерял сознание, не выдержав интенсивности обрушившихся на меня переживаний.***
Я открыл глаза, бездумно глядя на первые лучи рассвета, попадавшие в комнату через окно. Завязки брюк на мне были закреплены моим собственным узлом, а в покоящейся на подлокотнике руке оказался зажат опустевший бокал. Дверь в мастерскую Шута была приоткрыта, и, словно услышав, что я зашевелился в кресле, тот тут же показался в дверях. - Шут? - охрипло изумился я: от Янтарь будто не осталось и следа. Словно сон, она исчезла с первыми лучами рассвета, и передо мной снова был мой друг, мужчина. Я всматривался в его лицо, ища её черты и находя их все до единой, но не еë саму. Я поспешно отвернулся, опасаясь выдать своë смятение. - Ты уснул в кресле, и я решил дать тебе отдохнуть, - упреждая мои вопросы, сказал Шут, в его голосе я слышал улыбку. Он неотрывно наблюдал, как я потягиваюсь и потираю лицо, чтобы прогнать сон. Я был смущён. Неужели всё произошедшее было всего лишь сном? Он всё ещё казался таким реальным. - А как же Янтарь? - тихо спросил я, вновь посмотрев на Шута и надеясь поймать его на таком же, как и у меня, смущении. Но его не было. - Янтарь? - Шут лишь чуть недовольно нахмурился, с лёгким укором посмотрев на меня. - Она вряд ли ещё раз согласится тебе показаться. Ты грубиян, Фитц. Уснул, так и не дождавшись её появления. Я глубоко вздохнул. Всë, что я пережил этой ночью, было таким реальным, что я даже сейчас не мог до конца поверить, что Шут меня не разыгрывает. Но, должно быть, это и правда был сон. Только во сне могло произойти нечто подобное. Это огромное чувство любви не могло существовать в реальности, оно мне просто приснилось. Осознание невозможности пережитого тяжестью легло на мои плечи. Мне следовало пойти к себе. Смотреть сейчас на Шута, видя его губы и руки, золотые волосы, чувствуя аромат абрикосового бренди, было практически невыносимо. Я вдруг на собственном опыте понял, как жесток был с ним прежде. Если именно это чувство он испытывал при взгляде на меня, зная что я никогда не буду ему принадлежать в том смысле, которого он хотел, должно быть, ему было мучительно больно - я почти физически чувствовал такую же боль в свой груди. И это смущало ещё сильнее, ведь теперь моё решительное отношение к его чувствам поколебалось. Как с этим быть, я не знал. Я кивнул и встал. У самой двери, не оборачиваясь, сказал: - Тогда спокойной ночи тебе, Шут, - и вышел в коридор. - Спокойной ночи, любимый, - ответил он от дверей мастерской, и в его голосе я услышал отзвук голоса Янтарь. Я осторожно закрыл за собой дверь. От того, как он назвал меня на прощание, в горле что-то сжалось. В последний миг мне показалось, что во взгляде Шута мелькнули те же горечь и боль, что обуревали и меня, и он сам вот-вот закрыл бы лицо руками, не в силах больше стоять прямо, разыгрывая для меня представление, будто этой ночью между нами ничего не было. Но действительно это так, или на мои ощущения повлияло собственное состояние, ответа у меня не было. Ещё немного постояв перед дверью в его покои, отгородившей меня от него, так и не решившись открыть еë и прислушиваясь, я наконец сообразил, что если кто-то меня здесь заметит, будет сложно объяснить, почему бывший слуга лорда Голдена стоит перед его комнатами ранним утром и с тоской взирает на дверь, будто преданный пёс, мечтающий вновь попасть в покои бывшего хозяина. Я развернулся и отправился к себе. Мир не просто так стремится к повторению пройденного пути, этот порядок позволяет и нам оставаться самими собой, держаться за что-то постоянное в круговороте дней. Но сейчас, с каждым шагом отдаляясь от комнат лорда Голдена, я всë отчëтливей понимал, что желал бы изменить существующий порядок вещей. Впервые я испытал сожаление о том, что у всех слухов о наших отношениях, будь то отношения лорда Голдена и его слуги или наши с Янтарь, нет никаких оснований, кроме фантазий. Теперь и моих собственных, в числе прочих.