Ханна

      Снег падал крупными хлопьями, переливался в свете фонарей и мягко ложился на землю. С соседнего балкона спрыгнула пушистая кошка и деловито побежала по своим важным кошачьим делам, оставляя на снегу следы круглых лапок. Испуганная стайка воробьев вспорхнула с куста и чирикающим стремительным облаком пронеслась мимо окон, разрезая звенящую тишину зимних сумерек. Она любила именно такую зиму, любила проводить тихие вечера дома, сидя у окна, когда весь мир снаружи будто останавливается, засыпает, укутанный блестящим теплым одеялом, а в морозном густом воздухе остается только тишина и кружащиеся в замысловатом хороводе снежинки.             Временами ей хотелось стать этой самой снежинкой, родиться высоко в небесном чертоге и затем, сверкая геометрически идеальными гранями, медленно опускаться на землю в окружении миллионов своих сестер, парить в потоках ветра и чувствовать себя легкой, ничем не связанной и… Свободной. А затем, опустившись на землю, становиться частью белоснежного одеяла, частью чего-то невероятного, что держит под своей властью весь земной покров несколько месяцев кряду.       Где-то в глубине души она была неисправимым романтиком и мечтателем, который готов видеть прекрасное даже в самых заурядных вещах и восхищаться ими искренне, всей своей изломанной душой, делиться с миром этими глубокими и для неё интимными чувствами. Но, будучи не раз раненной этими порывами, скрывать их было также естественно для нее, как дышать или спать. Ханна допила остывший дешевый кофе и тяжело вздохнула, глядя в окно. Она видела одновременно всё и ничего, её голова раскалывалась так же, как и её сердце.       Простому смертному трудно постоянно следовать гласу разума, ведь есть еще уязвимый, нежный и мечтательный дух, который живет в области сердца и, сколько ты с ним ни бейся, сколько ни пытайся заткнуть его как можно дальше, в минуты наибольшей человеческой слабости он вырывается на свободу и творит такие вещи, из-за которых потом страдает и он сам, и человек, и, собственно, самая рациональная единица – разум. Удивительно, как противоположный пол может одной фразой вознести тебя на вершину счастья и тут же хладнокровно убить, прямо на этой вершине. Я понял, что люблю тебя, но я боюсь этого и не хочу.       Как можно любить, но не хотеть этого? Бояться кого? Её? Она ведь ничего дурного ему не сделала, не обидела, не обманула, не причинила какой-то боли. Она, чёрт возьми, может быть, тоже любит его, вообще в принципе любит впервые в жизни, так почему его это совершенно не волнует, почему он делает вид, что это только его проблема и лишь ему принимать решение? Глаза были сухие. Настолько, что больно было даже моргать. Она все выплакала два часа назад, вылила все эмоции, прокричала и прорыдала все, что думает о нем. На месте сердца застыла пугающая, ледяная тишина, оно больше не болело, в горле больше комом не стояли рыдания.       Ханна устало глянула на разложенные по столу билеты. Завтра ей предстоит сдать самый важный экзамен, первый университетский, решающий судьбу ее дальнейшего обучения. Она готовилась две недели, ни черта не понимала, злилась на себя, зубрила, делала заметки, тряслась и одновременно храбрилась. Сегодня был последний день, она решила ударно подготовиться и попросила его не беспокоить. Лишь сегодня. И именно в этот день он решил вывалить на неё всё, что надумал за полгода их знакомства. Он, бедный и несчастный, не готовый ни к любви, ни к дружбе – да ни к чему, чёрт возьми, не готовый в этой жизни.         Ей не было жалко себя. Она в целом была с самого детства к себе очень критична и уже обвинила себя за свою излишнюю открытость, честность, глупую надежду на что-то большее и ещё много за что. Она попыталась уснуть, но сон не шёл. В голове был миллион мыслей, отключить их не получалось. За что? Почему так? Что я сделала неправильно?               А вдруг так будет и с другими? А если я на самом деле ужасна и ему было меня просто жаль? Может, он встретил другую, любит её искренне, а от меня хочет просто аккуратно избавиться? А вдруг я слишком глупа на самом деле? Вдруг не замечала очевидного? Я ведь никогда не показывала ему свои настоящие чувства, да и отношения у нас были не такие, чтобы я это делала… Мы же условились, что теперь просто друзья, даже если и провели ту единственную ночь вместе. Он не хотел что-то менять, а я не хотела быть назойливой и не поднимала эту тему, как бы сильно она ни точила меня изнутри. А вдруг из-за этого он и уходит? Вдруг я выглядела холодной и незаинтересованной в нем, поэтому ему надоела? Чёрт, почему так больно и пусто внутри?       Поднялась. Включила свет, налила кофе и села за стол, тупо глядя в билеты. Нужно взять себя в руки. Мы делаем выбор, решающий выбор, каждый день, каждую секунду своей жалкой жизни, и сейчас тоже. Что для меня важнее: учёба и моё счастливое будущее или какой-то случайный парень? Ответ был очевиден.        И она начала бешено повторять все то, что и так уже давно знала. Вбивала информацию в свою голову, словно отбойной кувалдой, шлифуя очередной чашкой кофе. Так она сидела до половины седьмого утра. Потом на автомате собралась и пошла в университет.       Снегопада уже не было. По улице шли редкие прохожие, мелькнула пара собачников. Не было ни одной машины. И тишина. Но теперь она давила на неё, обвивалась тугим змеем вокруг шеи, душила.       Ханна вошла в первой пятерке сдающих. Взяла билет и сразу принялась за практическую часть. В этот момент мир словно остановился, была только она и набор букв, который стройными рядами разместился на бумаге. Голова её кипела, извлекая все необходимые знания. Время ограничено, а это значит, что права на растерянность или ошибку нет. Она очнулась, когда исписала уже второй лист. Рука болела и словно окаменела, дыхание затруднилось, а где-то в животе она наконец, впервые за эти сутки, услышала свое сердце. Глухие и редкие удары словно сотрясали все внутренности, а по спине мерзко пробежала капля холодного пота. Пора.       Сев напротив экзаменатора, она подала практическую часть. Преподаватель проверяла её, попутно комментируя, пару раз взглянув на девушку своими пронзительными, угольно-черными глазами. – Недурно, – она усмехнулась. – На практических занятиях ты казалась мне менее… Ориентирующейся в предмете.   – Первое впечатление порой бывает обманчивым. – Ханна выпалила это раньше, чем успела подумать. Видимо, сказывалась общая усталость всего её организма.  – Переходим к самому ответу? – Да, пожалуйста, – женщина всё так же, не мигая смотрела на неё, словно хотела увидеть что-то недоступное простому человеческому взгляду. Её глаза видели саму суть сидящей напротив девушки с опухшими красными глазами и осипшим голосом.       Ханна вдохнула побольше воздуха. Легкие были словно не готовы к этому, с левой стороны под ребрами возникла резкая боль, подобная втыкающейся отвертке. Она была не в курсе, каково это, когда в тебя вонзают отвертку, но это не мешало быть уверенной в том, что ощущение именно такое. Она проигнорировала эту боль, –впрочем, как и обычно. Экзамен сейчас был важнее. Когда она закончила отвечать, лицо напротив приобрело какое-то странное, непроницаемое выражение. Женщина поправила ее в нескольких местах, затем задумчиво посмотрела в ведомость.  – Я вижу, что ты учила. Но этого мало. Нужно понимание, а у тебя его… Недостаточно. Ты не знаешь на пять, только на четыре. – Я согласна.    – Начинайте учиться, Ханна, это ваше будущее. Не упустите его, – женщина в очередной и в последний раз сверкнула на неё своими черными глазами.          Ханна стремительно покинула кабинет. В коридоре её ждали одногруппники, которые радостно лопотали, какие они молодцы и что заслужили долгожданные каникулы. Ханна автоматически кивала и улыбалась, но никого не слушала. Ей казалось, что внутри у неё Помпеи, которые уже похоронены под слоем свежего, еще горячего пепла. Тело вдруг стало тяжёлым, желудок скрутило – она не ела со вчерашнего обеда. Сердце, всё это время молчавшее, вдруг начало отбивать настоящий набат, она буквально всем телом чувствовала эти удары. К горлу поступил знакомый и противный комок, такой же, как и вчера, когда она прочитала его сообщение. Они договорились встретиться сегодня.       Ну, как договорились… скорее она потребовала этой встречи, настаивая на том, чтобы он лично сказал ей в лицо все то, что написал. Где-то в глубине души она искренне верила, что когда он увидит её, то передумает, что, когда он скажет ей о своих чувствах глядя в глаза, она ответит ему тем же, что вся эта ночь окажется просто переломным моментом, глупым недоразумением, которое на самом деле станет началом их собственной истории. Разум лишь цинично хмыкал, следя за этими мыслями, но ее израненная душа упрямо верила, что будет именно так. Она ведь немного открылась ему! Самую малость, но открылась, в отличие от всех остальных людей, пришедших в ее жизнь с началом учебы. Она быстренько попрощалась со всеми и пошла домой. Уже там наконец выдохнула, привела себя в порядок, зашла в сеть. Он онлайн. Но не пишет. Внутри полоснуло неприятное чувство то ли обиды, то ли досады. Она отмахнулась от него.       Наступил вечер. Хана собралась, накрасилась. Часы неумолимо приближали момент встречи, и она вдруг начала нервничать. Почему-то ей показалось, что она поступает глупо и унизительно, требуя объяснений, что ни одна самодостаточная девушка так не поступает и вообще последнее слово должно оставаться за ней. Но ведь так и есть. Он не дал ей даже права последнего слова!       И если всё, что он написал, правда – она выскажет ему всё, что думает, и станет легче! Не будет больше этой дыры внутри, противный комок перестанет подкатывать к горлу, а сердце наконец успокоится и будет стучать так же, как раньше. Он написал, что ждёт у подъезда. Быстро одевшись, она слетела вниз с третьего этажа. Он действительно стоял у подъезда. Такой же, как в день их первой встречи, полгода назад. Смуглый, худой, с пушистыми черными волосами и круглыми глазами теплого карего цвета. Он был на год старше, но только в паспорте. Внешне ему было от силы пятнадцать. Мальчишка. – Пройдемся, Нуна? Нуна. Самое дурацкое прозвище, которое только можно было придумать, но ей нравилось. Да и в целом оно отражало сущность их отношений, она казалась значительно старше рядом с ним. Она не чувствовала в этом обращении какого-то укола или подначивания, это было искренне. Наверное, именно поэтому не злилась на такую фамильярность. – Давай пройдемся, только недалеко, я сегодня очень устала.         Они пошли по полупустой улице, хрустя свежевыпавшим снегом. Когда-то давно в детстве Ханна прочитала, что, когда под ногами слышен хруст, это звук ломающихся снежинок. Этот факт произвёл такое впечатление на шестилетнего ребенка, что она и по сей день, идя по свежему снегу, испытывала мучительное чувство стыда и жалости. Ей казалось, что она собственными ногами безжалостно убивает эти миниатюрные произведения зимнего искусства, которые всего минуту назад порхали нежными белыми мотыльками в воздухе. Ее спутник пытался вести непринужденную беседу, расспрашивал про экзамен, сетовал на снегопады, обрушившиеся на город, попутно отвешивая ей какие-то нелепые комплименты. Ханна слушала это где-то двадцать минут, но в итоге не выдержала. – Я не про снег ведь с тобой пришла поговорить. Я хочу услышать от тебя лично всё то, что ты мне ночью написал. Зная, между прочим, что у меня очень важный экзамен сегодня. – Вот всегда ты так, Нуна! – он неловко хохотнул. – Я тебе про прекрасное, а ты…   – А я?                        – Испортила всё. – Почему? – Потому что, – он стянул капюшон и взъерошил волосы, –Да  потому что… Что ты хочешь услышать? Как я могу сказать то, что написал? Господи, да я пил вчера и не помню даже, что я там вчера всем понаписал! – Открой диалог и почитай. – Да не хочу я ничего читать! Нуна, ты не понимаешь! Я не знаю, что ты делаешь со мной, ты ничего не просишь, не надоедаешь мне, я даже не могу угадать, о чём ты думаешь! Все девушки легкие, как детская загадка, а ты просто какой-то чёртов ребус!  Я же говорил тебе, что хочу уехать по контракту, ну вот, и… В общем есть такая возможность, но я пока не уверен, и эти чувства для меня, ты понимаешь, я не хочу их сейчас, я же молодой, столько всего впереди, мне нравятся новые знакомства, разные парни, девушки, клубы, тусовки, адреналин, а ты… Ты серьезная вон какая, сама себе на уме, да господи, ты даже выглядишь старше меня, о чем мы вообще говорим?!        Он продолжал. И продолжал. И продолжал. Они зашли уже далеко, небо резко потемнело и начался настоящий снегопад. Она слушала его и чувствовала, как внутри обрываются последние ниточки надежды и пробуждается зверь, который дремал столько времени, что она уже и не помнит, когда видела его в последний раз. Наверное, на суде, когда родная мать кричала, что никогда не хотела её рожать и желала ей, пятилетнему ребенку, смерти.       Предательство. Он предал тебя, дорогая. Променял тебя на свои амбиции, призрачную службу, на попойки с друзьями, на простых и незамысловатых девиц, готовых уйти из клуба с каждым, кто только хорошо попросит или заплатит. Вот твоя цена, а точнее, твой бесценок – вся твоя глубина, вся мощь, красота и ум, весь тот горький опыт, что ты накопила и несешь на своих плечах, не стоит даже этого. Тебя променяли – в очередной раз. Предательство внутри окончательно проснулось и заревело дико, неистово, заглушая стук сердца и даже слова мужчины, который шел рядом и продолжал что-то говорить. Раскрывая свою отвратительную пасть, усаженную сотнями острых, как бритвы зубов, оно издавало звук, похожий на вой сирены, царапало и разрывало внутренности, топтало все то, что ещё час назад она лелеяла в своей душе. Эти крохотные надежды и мечты даже не успели сформироваться, но уже были раздавлены, уничтожены, втоптаны в грязь лапами неистовствующего в своей ярости чудовища. – Но ты не переживай! – он мягко обнял её за плечи. – Если через пять лет буду тут же и у меня ничего не получится, точно приду к тебе. Да и если получится, тоже тебя найду! Пять лет – это же не так долго, да? Ты как раз учёбу закончишь, будешь свободна, работку подыщешь. Хорошее же предложение, да? Нуна?                Снежные хлопья медленно падали, переливаясь в свете фонаря. Это был первый за всю улицу фонарь, у которого был не желтый, тоскливый свет, а яркий, белый. Наверное, именно такой видят люди в конце тоннеля, когда умирают. Она, как завороженная, смотрела на эти хлопья, тихо оседающие на землю, фонарь, ветви деревьев, памятник. Предательство утихло. Так же, как утихло и всё внутри неё. На секунду ей даже показалось, что она больше не дышит. Она словно… умерла внутри. И внутри, и снаружи воцарилась густая, вязкая тишина. Ханна не хотела нарушать эту тишину, было в ней что-то такое… Необходимое ей сейчас. Она молча развернулась и пошла в обратную сторону.

Домой.