Павлин в курятнике

Йору окончательно убедился, что весь Протокол представляет собой самый настоящий курятник с первого дня нахождения там. Осознавать это было не так тяжело, пока он был таким себе ярким и важным петухом, и от остальных обитателей куриного жилища к Йору было «особое» отношение. Но с появлением новенького он превратился в маленького облезлого куренка, на которого все смотрели больше с сочувствием, а кто-то и вовсе перестал обращать на него какое-либо внимание. Даже когда Йору специально хотел это самое внимание на себя обратить: воровал из-под носа у Бримстоуна вырезанные из бумаги звездочки, которые полагалось давать агентам только за хорошее поведение или за проявленное на миссиях мужество, обвешивал ими всю грудь, и ходил так, нарочно стараясь появиться во всех людных помещениях сразу, или ставил подножки Сайферу, который хватался за сердце каждый раз как спотыкался о галантно протянутую ему ногу (пожалел бы уже кто-нибудь этого бедного параноика), а от насмешек японца не удавалось скрыться даже Омену, который, конечно, снисходительным не был, и за подобные выходки отвешивал разбушевавшемуся петушку смачного леща. Утратив свой статус главного красавчика Йору совсем приуныл: весь осунулся, побледнел и стал еще угрюмее чем обычно, если таковое вообще могло произойти. А было чего… Этот высокий холеный с иголочки одетый лягушатник буквально заполонил каждый уголок своей персоной, и нигде от него, поганого, было не скрыться… всюду мелькала эта глупая рожа с натянутой жеманной улыбочкой. Павлин. В курятнике Йору завелся самый настоящий павлин, который без перерыва сотрясал перед оторопевшими от такой красоты серыми курицами своими прелестями. И единственным человеком, который, глядя на это «сокровище» не покрывался мурашками от благоговения, был бедный всеми забытый петушок, уже робко поглядывавший на птичку посолиднее его, которая удобно устроилась на любезно пригретом Йору насесте из почета и уважения. — Mon ami, не напомнишь мне свое имя? А то запамятовал… — каждый раз наигранно любезно, как только этот индюк умеет, интересовался Чембер, когда им по каким либо причинам приходилось входить в контакт друг с другом. — Слушай ты, улитка лимонная, захлопни варежку по-хорошему. — и он вправду начинал закатывать рукава своей потертой курточки, подходя ближе к роскошной птице, и угрожающе смотрел снизу вверх, в эти большие влажные павлиньи глазки. А в них как всегда — только усмешка. — Ты с каждым разом все оригинальнее, мальчик. — и не боится же, гнида. Ну сейчас Йору эту смазливую харю начистит до блеска, аж кулаки зачесались от бурно потекшей фантазии. Интересно, сколько они могут стоить, эти моднючие очки? А Павлин наш все никак не уймется, улыбочку свою вяленькую демонстрирует, и невозмутимо продолжает своим бархатным голосом вещать. — Я же все замечаю. Что тебе от меня нужно, mon cher, м? Йору слегка оторопел от таких умозаключений и даже на секунду перестал думать о хрустящей переносице четырехглазого красавчика. Хотя кто знает этих лягушатников, поди одна фуа-гра вместо мозгов. А Чембер даже не думает ничего разъяснять недалекому япошке, так и наклоняется и берет его лицо в свои ладони, заглядывая своими зоркими птичьими глазками как бы в самую глубину его петушиной душеньки, и, наверное, все этой гадине видно. Даже не скроешь ничего — жуть как страшно. — Все крутишься, крутишься вокруг меня, так и норовишь на глаза попасться. Я же понимаю чего ты хочешь. Влюбился ты в меня, idiot. Ах вот значит оно как! И распустил свой великолепный хвост Павлин, красивейшая птица, глядя в лицо съежившемуся серому петушку в потертой курточке сразу четырьмя своими ясными глазами… А Йору не мог даже возразить, даже бить этого самовлюбленного индюка расхотелось, пачкать руки об этого жалкого французика… и так обидно стало ему, за то, что вся его ненависть была напраслиной, что вся эта напускная обида и горечь, за потерянную в его, Йору, курятнике, почет славу и честь, обратилась… глупой романтической комедией?! Но не мог он показать, как он был расстроен, напуган и разочарован в жизни людях и вообще, поэтому Йору без колебаний схватил надменного утырка за ворот идеально выглаженной рубашки и поцеловал в эти идеальные мягкие губы, из последних сил заставляя перестать дрожать свои облезлые крылышки.