filter

Нет в мире чувства слаще этой хрустальной паники внутри — той, что заставляет трещать кости и выворачивает наизнанку все содержимое желудка. С таким чувством Чимин смотрел на своего нового суженного, пока тот целовал его ледяные руки и клялся в вечной любви. Их незаметные для остальных посетителей океанариума тени отражались в аквариуме с одиноко танцующей в стоячей воде медузой. Ее фиолетовые щупальца, точно легкое летнее платьице, развивались в стороны и неприветливо приглашали присоединиться к этому печальному плаванию. О, верно, Пак не выдержал бы ее существования, если бы они вдруг смогли поменяться местами. Ведь каждый день эта морская красавица в свете чужого внимания, и тысячи детских глаз рассматривают ее молчаливый облик, о чем-то думают и совсем капельку боятся удивительности этого создания. Однако сам юноша не принимал в свою сторону ничего, кроме вожделения. Ведь если его не жалели, если не унижались перед ним, как сейчас, жизнь казалась скучной и бесполезной. — Обещаю, я не оставлю тебя, — шептал ему некто, чье полное имя он уже сумел забыть. И паника разрасталась по всему телу, бежала по венам и отравляла каждую клеточку его мозга. Эти моменты чужих признаний всегда были столь хрупкими, что Чимину было сложно сосредоточиться; его взгляд вечно метался по простору окружающего его помещения. И оттого сейчас он неотрывно наблюдал не за улыбкой нового возлюбленного, а за тем, как очаровательно эта медуза меняла направления своего танца. — Знаю, мы не так давно знакомы, но ты мне дорог, как никто другой, — все лепетал этот незнакомец. — Мне кажется, я еще никогда не влюблялся так сильно. О, ему не казалось. Тот, к кому его сердце привязалось, сделал все возможное, чтобы вылепить из себя идеального партнера, полностью подстроился под предпочтения этого человека и соврал обо всем, о чем только мог, лишь бы оказаться в этом моменте и услышать столь желанные слова. Потому Пак так и нервничал: одно лишнее движение — и его тайна будет раскрыта. Он должен быть начеку даже в столь искреннее мгновение, ведь в нем самом не было и грамма искренности. Секунда — и их губы соединились в поцелуе. Чужие руки гладили плечи юноши, так мягко и нежно, словно он был хрустальным. Эгоистичное желание услышать комплименты в свою сторону еще раз заставило младшего прервать интимность момента и в словах выразить свою фальшивую неуверенность в правильности их поступка. Все, лишь бы ему еще раз напомнили, насколько же он прекрасен, красив и неотразим, особенно в этом мгновении, когда вокруг не было ни души, а меланхоличные медузы вальсировали вокруг них в своих стеклянных клетках. — Я так люблю тебя, — прозвучало еще раз и потерялось в пустоте чужого сердца. «Как же я ненавижу романтиков. Такие медленные и инфантильные», — подумал Чимин и тут же ласково улыбнулся, в каждом его движении скользила нежность, и даже его одежда пастельных тонов приятно пахла лавандой — любимыми цветами стоящего перед ним. Осознав это, мужчина тут же посмотрел в чужие глаза, и позволил партнеру увидеть в них собственное отражение. Там он был идеален, словно кадр из какого-то романтического фильма, вот только осознавать себя и собой любоваться — разные вещи. И Пак не был способен на второе. Паника внутри него тут же возросла и заполнила и без того звенящую от боли голову новыми вопросами. Он тяжело выдохнул и скрыл волнение в чужих объятиях, но ни это тепло, ни сладкий шепот прямо в ухо не смогли избавить его от бурлящей в нем тревоги. Верно, именно поэтому все свидания, где ему признаются в любви, заканчиваются одинаково: он собственноручно прерывает этот момент и стремится побыстрее расправиться с долгими прощаниями, присущими тем, кто только-только начал отношения. Так было и в этот раз. Небольшая печаль, едкая забота, отвратительная нежность — все, что дарила ему дорога до такси в сопровождении нового партнера. Оказавшись в салоне автомобиля и убедившись, что он достаточно далеко, чтобы его действия нельзя было увидеть с улицы, юноша тут же скривился и вытер рот рукавом. С уст слетело несколько матов, и когда удивленный водитель повернулся, чтобы узнать, все ли в порядке, Пак предстал перед ним в своем самом нелицеприятном виде. Искаженное отвращением к чему-то лицо, пустой взгляд и уродливый румянец на бледном лице — таким он запомнился этому незнакомцу. От того милого молодого человека и следа не осталось, теперь он казался жестоким и безразличным, однако сейчас чужое мнение Чимина заботило в последнюю очередь. В нем не осталось ничего, кроме тревоги и сжимающей с хрустом ребра ненависти к себе. Почему он не никогда не мог наслаждаться чужим вниманием и любовью слишком долго? Собственные мысли вечно мешали и душили его, даже в памяти не осталось от того радостного момента и следа — все заполнила черная, грязная паника и страх, что совсем скоро в нем перестанут видеть объект обожания. — Блять, — все, что он сказал себе напоследок. Ах, этот ужасный характер! Эти глупые мысли вновь испортили ему настроение, и теперь помимо прочего он ощущал еще и ядовитую, кислую злость, даже руки чесались прямо сейчас ударить кого-нибудь. И даже радостно, что перед его квартирой, рассевшись на полу коридора, его уже ожидал человек, с которым он всегда мог разделить неприятное послевкусие своих проведенных в поисках любви дней. — Вау, ты опять нашел какого-то идиота? Быстро же ты их меняешь, — закатил глаза старый знакомый. — Заткнись, — на выдохе ответил Пак. — Не тебе мне что-то предъявлять, Чонгук. — И правда, не мне. Такой покладистый и такой вечно печальный — в этом парне явно была своя красота, разглядеть которую, правда, мог только кто-то вроде Чимина. Последний догадывался о причинах неожиданного визита друга, и раз уж сегодня был ужасный день, то он не смог отказать себе в удовольствии растянуть момент чужого замешательства, насладиться невозможностью сказать об этой правде не за закрытыми дверями на ушко. Когда они оказались внутри, Чон без промедления схватил старого знакомого за плечо, их лица оказались в неудобной близости друг от друга, и Пак смерил его усталым взглядом. Опережая чужие разглагольствования, он вдруг сам сказал: — Не переживай, я был в полиции не из-за твоего убийства. И тогда в квартире воцарилась присущая ей тишина. Сталкиваться с этой правдой всегда было трудно, а слышать, как этот чертов Пак так легко произносит ее, было еще тяжелее. Не сумев подобрать еще хоть каких-то слов, но получив ответ на важный для него вопрос, Чонгук, точно трусливая собачонка, вылетел за двери и скрылся в темноте улиц. — Такой жалкий, — констатировал юноша, наблюдая за этим бегством из окна.

***

— Прошу, простите меня… — шептала перепуганная девочка, даже ее колени дрожали, а по щекам предательски бежали слезы. — Простите, я исправлюсь. Так и должна выглядеть мечта? Неужели это и правда она? Эти вопросы будто бы вырвали Чона из привычного детского шума и заставили на пару секунд точно бы воспарить над собственным телом. Такой большой он в окружении перепуганных младшеклассников, никто не решался сказать и слова, но каждый уже затаил ненависть в своем маленьком сердце. Ненависть к тому, кто каждый урок кричит на них и не может ничего объяснить, несмотря на столь высокое звание — учитель. В глазах некоторых детей читалась злоба, кто-то прятал жалость к виновнице всего происшествия, были и те, кого удручала разве что эта напряженная тишина. Однако каждому было известно, что Чонгук вечно злится по пустякам, а после неожиданно превращает урок в похороны своей же репутации, потому и команда продолжать занятие никого не удивила, часть лишь бросила сочувствующий взгляд все еще пытавшейся сдержать свои слезы девочке. Грохот от бега резонировал с глухими ударами сердца, и желание сбежать отсюда куда подальше делало пребывание в спортивном зале невыносимым. От этого напряжения по лбу побежали толстые капли пота, и столь неожиданный нервный жар не прекращался до тех пор, пока звонок не оповестил об окончании этого маленького кошмара. — Всем до свидания, — тихо сказал Чон, но его вежливые слова потерялись среди шума. Верно, в глазах этих детей он навсегда останется просто мерзким учителем со вспышками гнева, а может и вовсе забудется в следующем же году — в его ситуации гадать не приходилось. Выйдя на улицу и присев на корточки, чтобы покурить в привычной для себя позе, юноша вдруг опустил голову и уставился в мокрый после первого снега асфальт. Небо серыми кляксами отражалось в экране его телефона, черные истосковавшиеся по летнему теплу деревья роняли под ноги свои последние листочки — их откуп зимним холодам. — Неудачник, — поругал он сам себя и тяжело выдохнул с паром. Так холодно, но по его лицу все еще стекал пот, а сердце бешено билось. Дурной запах и затуманенный взгляд — это то, с чем приходилось мириться его студентам целых три раза в неделю и на всех мероприятиях, ведь он как-никак был родственником директора, а значит любая активность, за которую можно было получить внеочередное награждение, всегда доставалась ему, бездарному преподавателю физкультуры, в которого дети плюнули, была бы у них такая возможность. Во всяком случае, он понимал, насколько незаслуженно он оказывается среди лучших работников каждый месяц, и потому с коллегами не просто не общался, а чаще избегал и разговоров с ними, и даже случайных взглядов. Прямо как сейчас: спрятав голову в капюшоне и опустив глаза в потухший экран, он делал вид, что набирает сообщение, лишь бы с ним не заговорили. — Учитель Чон, простите, что отвлекаю, — тоненьким голоском сказала преподавательница. — Какой-то молодой человек спрашивал вас у входа, кажется, он ожидает на парковке. Я не стала сообщать ему о вас ничего, мало ли, вдруг это какой-нибудь бандит. Но вам лучше проверить самому. Даже его вежливая улыбка не смогла скрыть усилившейся тревоги. Раскрасневшиеся щеки, мокрое от пота лицо — прятать собственные эмоции у него совсем не получалось. Благо, девушка оказалась крайне тактичной и указывать на это не стала, хоть ее взгляд и выдавал в ней долю отвращения к стоящему рядом. Чонгук не стал медлить и, поклонившись, направился к выходу из здания. Нарастающим белым шумом его мозг пожирала одна единственная мысль: полиция обо всем узнала? Ему придется ответить за совершенное? Все наконец узнают, что он самый настоящий преступник? — Так задумался, что прошел мимо меня? Слепой, что ли? — вдруг раздался до боли знакомый голос. — О, не нужно строить такое лицо, просто хотел попросить ключи от твоей квартиры. Собираюсь немного пожить там. В столь наглом тоне с ним говорить мог только хранитель его тайны — Чимин. Окинув его взглядом, Чон удивленно приподнял бровь. Кажется, этот сумасшедший снова сменил полностью свой гардероб, иначе он не предстал бы в этом смешном виде. Заметив оценивающий взгляд, Пак решительно сделал шаг вперед и протянул руку, не собираясь больше ждать и секунды. — Если тебе так интересно, то просто моему новому парню нравятся милые застенчивые мальчики, поэтому я так выгляжу. — Так безвкусно и по-детски? — слегка усмехнулся учитель. — Именно, — закатил глаза он и без разрешения всунул руку в чужой карман. — Боже, ненавижу медлительных людей. Нельзя просто сразу делать, о чем просят? — Я не давал тебе разрешение, — начиная закипать из-за чужой наглости, повысил голос Чонгук и с силой сжал чужое запястье. — Так будет лучше и для тебя, уж поверь мне. Как-никак, не я здесь преступник, а ты. Он всегда знал, на что нужно надавить, чтобы получить свое. Чимин вырвал свою руку из чужой хватки и спрятал полученные ключи в кармане. Все это время он иногда зачем-то переводил взгляд от собеседника куда-то в сторону, и потому даже не стал прощаться перед тем, как поспешно уйти к своей машине. — А ведь тебе запрещено здесь парковаться, — в желании сказать хоть какую-то гадость, сообщил непутевый педагог. — Ага, настучи на меня, — бросил напоследок юноша и, явно спеша куда-то, как можно быстрее сел в машину и уехал. Кажется, только тогда Чонгук почувствовал на себе тяжесть чужого взгляда. Посмотрев по сторонам и никого не заметив, он стер с лица пот и попытался избавиться от неприятной пустоты в груди, выбросить из головы любые мысли о собственной вине, чтобы вернуться к занятиям в нормальном виде. Два шага в сторону — и тревога вновь разорвала ему легкие, оставив на их месте только пульсирующий страх. Незнакомец, прислонившись к забору, смотрел на него с морозной тяжестью. Чон почувствовал себя таким оголенным и незащищенным перед своим отражением в глазах этого человека, однако последний, кажется, быстро сменил гнев на милость: на его лице вдруг расцвела странная улыбка, и уже через мгновение он вдруг начал шагать навстречу. Все это время учитель не находил в себе силы двигаться, наступающий вечер приковал его к асфальту и сжал гнилое сердце в кулак. В каждой секунде — разделенная на двоих скорбь, ее горький вкус заставил обоих неотрывно смотреть друг другу в глаза до тех пор, пока Чон не остался далеко позади. Когда даже на парковке перестал быть слышен глухой топот чужих шагов, юноша снова смог спокойно выдохнуть. Верно, он слишком долго находился в тревожном состоянии, раз теперь видит врага в случайном прохожем. — Неудачник, — повторил он вслух перед тем, как скрыться за железными дверями школы.

***

Увидеть Чимина в собственной квартире не за вышиванием очередной детской картинки было достаточно удивительно, еще более удивительным оказалось, что в благодарность за пребывание здесь он даже купил что-то на ужин. Это так его новый возлюбленный на него влияет или он забыл выйти из нужного образа сегодня по приходе сюда? Чонгук так устал, что у него не было сил обдумывать это или тем более заводить столь неприятный для знакомого разговор, так что, сняв обувь, он попросту рухнул на диван и накрыл голову подушкой, предвосхищая любые упреки в свою сторону — кто знает, в каком сейчас его периодический сожитель настроении! — Надеюсь, ты хотя бы руки помыл перед тем, как это сделать, иначе я не лягу с тобой спать сегодня, — отметил Пак, закрывая ноутбук и откладывая его в сторону, чтобы повернуться к хозяину квартиры. — Ну мерзни и спи на полу, мне какое до этого дело? — Но без меня тебе будет скучно и одиноко, — он неожиданно улыбнулся и игриво стал толкать Чона в плечо. — Ты себя переоцениваешь. На этих словах юноша попытался схватить чужое запястье, чтобы остановить эти неприятные толчки, однако удар по ладони и быстро брошенный обиженный взгляд лишь заставил его тяжело вздохнуть и окончательно отвернуться к спинке. Из открытых настежь окон ледяными щупальцами в квартиру пробирался мороз, тусклое свечение города вдалеке еще хоть как-то освещало тихую комнату, и старенький ноутбук забавно пыхтел в попытке в этой глуши открыть очередной сайт для вышивания. Кажется, после такого неприятного окончания диалога Чимину совсем расхотелось вести беседу, так что он уткнулся в свой телефон и никак не отреагировал даже тогда, когда ему аккуратно возложили на плечи теплый плед. Играясь с чужими волосами, учитель-неудачник вдруг рассказал, как испугался случайного прохожего, посмеялся над собой и даже не сразу смог увидеть этот взволнованный взгляд, однако, быстро стерев эти эмоции со своего лица, юноша напротив вновь безучастно, с легкой искоркой жестокости в лисьих глазках уставился в экран с наплывом уже порядка пятнадцати сообщений от нового возлюбленного. — Ничего себе, даже стихи тебе пишет? — удивился Чонгук и слегка придвинулся, чтобы было удобнее читать эту чуждую ему оду. — Раздражает, — коротко ответил он. — Он мой начальник, так что я был рад, когда он обратил на меня внимание, но быть с ним такая морока. — О, неужели? Дай угадаю: он по-настоящему хороший мужчина, что души в тебе не чает, да? Готов носить на руках, одаривать подарками, помогать финансово и предлагает съехаться в самом начале отношений? — Вау, бинго, — с легкой неприязнью в голосе выдохнул Пак. — Ты настолько непроницательный, что ни разу не попал в точку. В каком-то смысле, это даже успех, знаешь? Чону оставалось лишь улыбнуться, его не ранили колкие слова, даже весьма мерзкие интонации, проскальзывающие в этом милом голоске, да и неприятный тяжелый взгляд его никак не задевал. Во всяком случае, он, вероятно, единственный, кто мог видеть эту сторону сидящего перед ним человека, и потому в любой совместный вечер их сердца точно срастались друг с другом и бились в унисон. Юноша положил свою голову на чужое плечо и закрыл глаза, слушая рассказ об этом новом «суженном» и о том, насколько же любое его действие вызывает в Чимине бурлящее желание сломать ему нос или ребра — он всегда мерял людей по собственной жестокости. — Так значит, он любит покладистых и милых мальчиков, хотя на деле увлекается такими вещами? Это как-то жутко, — подытожил Чонгук и зачем-то снова посмотрел на приходящие сообщения. — Ага, — кивнул он и, так и не ответив на чужие разглагольствования о любви, откинул телефон в сторону. — По людям всегда нужно судить исходя из их запросов в порно. По крайней мере, с теми, кто мне интересен, этот трюк всегда работал. Ведешь себя как их сексуальная фантазия — и они сразу же без ума от тебя, даже если не признают этого. — Все еще не понимаю, зачем тебе все это. Если честно, Чон всегда говорил эту фразу после подобных диалогов в надежде хоть раз услышать ответ, но этот разговор вечно заканчивался то ли жестокой шуткой, то ли неуместным комментарием, а иногда и вовсе оскорблением. Хотя у юноши были собственные догадки на этот счет, правда, высказывать их он никогда бы не стал, тем более сейчас, в столь хрупкий момент тишины между ними. Чимин тоже замолчал, он прикрыл глаза и прислонился своей щекой к чужой, не решаясь заговорить о по-настоящему волнующих его вещах, дабы уберечь эту интимность их безмолвия. — Я останусь у тебя на пару дней, — все же прошептал он, когда его телефон громко завибрировал от входящего звонка. — Это просьба? — поинтересовался учитель и слегка улыбнулся. — Констатация факта, — ответил юноша и приложил к уху телефон. Было так тихо, даже детский веселый лепет, доносившийся из открытого окна, не мешал отчетливо услышать каждое сказанное слово. Низким голосом незнакомец взволнованно спрашивал, где же пропадает его любовь, и без какого-либо сожаления, самым решительным, но наигранно милым голосом ему ответили про болезнь родителей и домашние хлопоты, помешавшие связаться чуть раньше. Это было ужасно, так неприятно и противно, но в такие моменты Чонгук ощущал себя не только преступником, но и предателем. Ему казалось, что он предает тех, кто так искренне влюблен в сидящего перед ним, кто сгорает от желания узнать этого человека, ведь пока «возлюбленный» не находил себе места от беспокойства, его «любовь» сидела в чужих объятиях, и этот сценарий повторялся из раза в раз. Разве не ужасно, что это заставляет его чувствовать себя лучше? Каждое утро начинается с тяжести, каждый вечер с ядовитого кусочка отнятой у кого-то любви, разделенной двумя людьми с непростительным прошлым и перечеркнутым настоящим. Обнимать сейчас Пака все равно что нарочито медленно, но нагло съедать то, что тебе не принадлежит, на глазах голодного хозяина, и страшнее всего то, что, кажется, Чону нравилось это в тысячи раз меньше, чем тому, чье ледяное тело он обвил своими руками. — Кошмар, — прошептал он в чужие волосы, видя в отражении экрана телевизора самодовольную улыбку Чимина. Его губы двумя бутонами мака набухли и раскраснелись, а в искрящихся глазах не было ничего, кроме удовольствия. Ему так ласково шептали о любви, желали самого наилучшего родителям и, что самое прекрасное, делали комплименты его красоте — той самой, что он до мелочей выверил на прошлой неделе, когда в голову ударило желание завладеть этим мужчиной и утопить его в себе без остатка. — И я тебя люблю, — сладко пролепетал Пак, глядя в глаза Чону, но адресуя эти слова совсем другому человеку. Поцелуй он тоже разделил вовсе не с тем, кому соврал о своих чувствах.

***

За ним следили, и этот факт никак не мог скрыться от слишком педантичного, умудряющегося замечать даже малейшие детали в незнакомцах Чимина. Чтобы проверить свою гипотезу, он даже решился на эту ночную поездку, вечно поглядывая в окошко заднего вида и то и дело замечая за собой уже запомнившиеся номера чужого автомобиля. В это время эта дорога всегда оставалась безлюдной, и только идиот поехал бы за ним, а идиотов юноша ненавидел. О, ему было что скрывать, на самом деле, его спокойствию позавидовали бы и привыкшие к взрывам жители военных зон, ведь внешне и не скажешь, что Пак спрятал в сердце тысячи ужасающих секретов и готов был запихнуть туда еще сотню другую. И все же он никогда бы не подумал, что кто-то будет за ним следить, и уж тем более не догадался бы, что полиция не станет ничего предпринимать, когда он весь такой несчастный и взволнованный заявился туда и попросил о помощи. Черт, его воля, он сейчас же бы затормозил и вытравил точными ударами битой по лобовому стеклу того, кто так нагло за ним наблюдал, но он должен был притворяться тем самым милым и спокойным мальчиком, которого хотел видеть рядом с собой его новый возлюбленный. Последний громко посапывал на соседнем сидении, периодически открывая глаза и любуясь столь прекрасным образом партнера. С его уст иногда вылетали бесполезные комплименты, и Чимин думал только о том, как бы тот поскорее заткнулся: и почему другие люди не умеют читать атмосферу? Если бы не розовые очки, возможно, этот человек сумел бы разглядеть, насколько напряженным сейчас было тело юноши – даже луна теряла свое отражение в этих жестоких глазках. Но, к его же несчастью, все это нивелировалось мягкой, ласковой улыбкой и сладким ароматом латте. Очевидно, это все насколько одурманило мужчину, что он и не сразу заметил, как их автомобиль остановился на заправке. Оставив легкий, но вынужденный поцелуй на чужой щеке, Пак направился к небольшому магазинчику внутри. Он не был уверен, пойдет ли преследователь за ним, но все равно решил воспользоваться этим шансом, так что, потерявшись среди невысоких стендов с закусками, он на пару минут замер. Негромкая музыка неприятно заползала в уши, помноженное на тишину ночи молчание продавца давило на нервы, и хрипящий кондиционер даже не пытался согревать окружающее пространство, из-за чего непрекращающееся пламя паники разгорелось в груди еще сильнее. Подождав пару минут, Чимин был вынужден выйти из безопасной зоны забегаловки, однако сдаваться он не собирался. Напротив, он продолжил свою манипуляцию, так что прислонился к стенке и даже решил сделать звонок своему старому знакомому. Голос Чонгука на той стороне линии был уставшим, охрипшим и больным, но тем не менее он лишь удивленно задавал вопросы: они почти никогда не разговаривали по телефону — в этом за десять лет их знакомства ни разу не было необходимости. Юноша принялся вести непринужденный разговор о семье, которой ни у кого из них и в помине не было. В каждом слове читалась искренняя ложь, и почему-то собеседник решил его в этом поддержать, придумывая образы теплого дома, по которому они якобы так истосковались. — О, разве вы не опаздываете на концерт? — неожиданно прозвучал незнакомый голос со спины. Пак не испугался, лишь спокойно повернул голову в сторону говорящего и попытался незаметно запомнить каждую деталь его внешности — так проще понять, каким он должен предстать перед ним. При первом знакомстве с людьми Пак всегда говорил достаточно медленно: ему нужно было время, чтобы переделать себя для другого человека, однако в этой ситуации действовать нужно было решительно. Мило улыбнувшись, он сделал шаг вперед. Сомнений быть не могло: это его преследователь. И последний сделал все, чтобы дать об этом знать. Он даже специально зашел сзади, заставил посмотреть на себя и увидеть, что единственная припаркованная машина в этой стороне открыта, а на переднем сидении валяется скомканная, выброшенная наспех куртка. — Извините, напугал вас? — вдруг снова подал голос незнакомец и слегка поежился от холода: он был в одной лишь легкой футболке. — Ах, вы и правда напугали, так невежливо! — пролепетал юноша и широко улыбнулся. — А что за концерт? Может, вы с кем-то меня спутали? — Нет, я точно видел вас на предыдущем концерте группы «11.20», разве вы там не были? — Ой, и правда! — тихонько посмеявшись, он прислонил руку к щеке, разыгрывая легкое смущение и радость. — Я встречался с их гитаристом не так давно, но мы расстались, так что я больше не слежу за их творчеством. Честно говоря, тяжелая музыка мне никогда не нравилась, а вы что, их фанат? — Да, думаю, можно и так сказать! — он сделал еще один шаг навстречу, из-за чего они оба оказались в неприличной близости. — Хотя скорее меня в них привлекает картинка, а не звук. В их первом музыкальном видео была такая интересная сцена. Не смотрели? — Извините, я не помню- — Когда один сталкивает с лестницы другого, — перебил его преследователь. — Мне всегда было интересно, что должно твориться в голове у человека, который так поступает? Ах, жаль, что в клипах никогда не показывают концовки таких сюжетов, верно? Хотя, с чего бы музыкантам об этом волноваться, если они просто создают образ? — А мне кажется, это ничем не закончилось, — продолжая улыбаться, ответил Пак. — Думаю, вы перепутали что-то, у них точно не было ничего подобного в творчестве. Но знаете, у них было то, что должно вас заинтересовать, раз вы любитель подобных сюжетов. Вы же были на их прошлом концерте, да? Неужели не помните видеоряд на заднем фоне? Тревога пожирала его изнутри, но Чимин не собирался отступать, так что он, оставаясь в своем образе, игриво повернул голову набок, слегка приподнялся и сладко прошептал прямо на ухо этому незнакомцу: «Кажется, там была история о том, как кого-то случайно сбила машина. Может, это карма? Нехорошо совать свой нос в чужие дела. Вы так не считаете?» Эта игра затянулась и явно стала опасной для них обоих, однако среди темноты переулка лишь их до боли фальшивые улыбки как никогда сияли на лицах. Отстранившись и сделав пару коротких шагов назад, Пак засунул руки в карманы и демонстративно достал ключи от автомобиля. Бросив на них быстрый взгляд, незнакомец тут же перевел его на стоящего перед собой юношу и почесал затылок, сказав напоследок: — Быть сбитым машиной не такая уж и страшная участь, когда нечего терять, зха-ха, — он тяжело вздохнул и снова улыбнулся. — И все же рад был с вами пообщаться! Меня зовут Ким Тэхен, надеюсь, мы еще с вами как-нибудь встретимся. — Я тоже буду этого ждать! — дождавшись, когда преследователь повернется к нему спиной, он тихо добавил: — Уебок. Среди пугающей тишины его слова явно не могли не быть услышанными, даже хруст снега под ногами не смог бы их заглушить, однако этот человек специально не стал оборачиваться. Они встретились еще раз взглядами, когда незнакомец оказался в своей старенькой машине и начал махать рукой на прощание, не отрывая глаз от Пака ни на секунду. Удивительно, но в жестокости своих оскалов они явно могли бы посоревноваться друг с другом — верно, поэтому юноша и почувствовал дрожь в своих руках в тот же момент, когда остался наедине с собой. — Блять, — снова вырвалось у него из груди. — Ты в порядке, солнышко? — не выдержав этой долгой разлуки, сказал подошедший возлюбленный, нервно оглядывая партнера и зачем-то скрывая свое явное недовольство. — Тот человек приставал к тебе? — Да, было так неприятно и страшно! Спрашивал у меня какие-то глупости, я уже подумал, что он хочет продать мне наркотики! Я даже растерялся, хорошо, что ты пришел. С тобой так спокойно! Опустив голову так, чтобы из-за капюшона его пульсирующие от паники глаза нельзя было разглядеть, он решительно зашагал к мужчине и утонул в его ревнивых, слишком крепких объятиях. В этот момент Чимину совсем не хотелось быть любимым или желанным, но это то, что от него требовало чужое сердце. Он даже смог услышать сердцебиение мужчины, когда его прислонили к своей груди. — Не люблю, когда ты говоришь с другими людьми. Знал бы он, каким безучастным и отрешенным было выражение лица его любимого человека, явно бы разозлился. Но Пак ничего не мог с собой поделать. Сейчас ему было не до чужой ревности, ведь кто-то пытался вырыть самую неприятную тайну из возможных, и этим кем-то был Ким Тэхен.

***

Добрым человеком Чонгука назвать было сложно, и все же пожирающее его изнутри чувство вины не позволило и сейчас пройти мимо этого несчастного. Если честно, он ненавидел это в себе. Верно, природа сыграла с ним очень злую шутку, когда захотела соткать его душу из случайных приступов агрессии, ненависти ко всему живому и безграничной эмпатии. Сначала он не решался, медленно шагал в обратную сторону, однако после развернулся и направился прямиком к странному молодому человеку в одной лишь футболке. От него неприятно пахло, его лицо и руки покраснели от мороза, однако стоило ему поднять голову, как улыбка бледным солнцем расползлась под носом. — Извините, с вами все в порядке? — вежливо спросил Чон, слегка наклоняясь, чтобы разглядеть собеседника получше. — Вам нужна помощь? — О, — только удивленно вздохнул он, — а знаете, очень даже нужна. Не могли бы вы дать мне позвонить? Мне бы связаться со старшим братом, мы немного повздорили, так что я выскочил из квартиры в чем был. Перенервничал немного, ха-ха. Уже почти выполнив эту просьбу, старший вдруг замер, замечая очертания мобильного в кармане брюк прохожего, однако в этот же момент его телефон крайне нагло выхватили из рук. Не стирая вежливой улыбки с лица, мальчишка потратил какое-то время, чтобы набрать нужный номер и даже совершить звонок, на который, правда, никто так и не ответил даже после второй попытки. — Наверное, он все еще злится на меня, — добавил незнакомец, поднимаясь со скамейки. — Мы были так близки, когда я был совсем маленький, я даже плакал, лишь бы он не уходил в школу и оставался сидеть со мной. А теперь из-за глупой я совсем один. Видимо, никогда нельзя загадывать наперед, правда? — Полагаю, что так, — кивнул юноша, но сделал шаг назад, дабы намекнуть на желание поскорее закончить разговор. — Вы же старше меня, правда? Может, дадите какой-нибудь совет, а? — намеренно игнорируя явный подтекст сказанного собеседником, он сделал шаг навстречу. — Судя по бейджику, вы учитель, значит, точно человек не бестолковый. В фильмах же всегда есть какой-то третьесортный персонаж, что наставляет на верный путь. — Я вырос в приемной семье, — нерешительно ответил он и отвел взгляд в сторону. — Так что у меня нет какого-то совета для тебя, извини. — Разве у вас нет чувств к своим опекунам? В кино всегда говорят, что родитель не тот, кто родил, а тот, кто воспитал! — И правда. Чонгук не был намерен продолжать этот бессмысленный диалог, и любые попытки это сделать лишь заставляли его закрыться в себе еще сильнее. Он даже больше не мог смотреть в глаза своего собеседника, так что их разговор явно зашел в тупик, однако еще и вывел старшего из душевного равновесия. Каждое новое слово — и вина в его сердце раскалялась все сильнее и сильнее, сжигала тонкие стенки организма и отдавалась глухой болью в легких. — Что ж, до свидания, Чон Чонгук, — неожиданно бросил незнакомец после долгого тревожного молчания. — Интересно, где мы увидимся в следующий раз? Может, на лестнице между четвертым и пятым этажами? Или где вы там убили моего брата? Словно предвосхищая любые вопросы, юноша подмигнул и быстро зашагал в сторону парковки. Выйти из хаоса собственных мыслей оказалось слишком сложным делом, и потому старший просто замер и непонимающе косился то на отдаляющийся облик собеседника, то на тускнеющее небо. Тьма поступала быстрее огонька на спичке, и он не успел оглянуться, как оказался один на один с широтой этого вечера. Лишь загорающиеся по щелчку пальца огоньки многоэтажек напомнили ему о том, сколько времени пришлось потратить на нарастающую истерику. Прикрыв рукой рот, он почувствовал, как его голова снова начинает кружиться и звенеть. Заледеневший асфальт, первый вечерний снег, одинокий птичий вой вдалеке и строительный шум пыхтящего рядом завода — все исчезало, смывалось и превращалось в единую спираль серого и черного. Каждая пульсация под кожей, каждая секунда, проведенная в пламени собственного безумия, — все отражалось на его резко побледневшем лице. По лбу то и дело катились капли пота, и Чон сам не помнил, как оказался перед дверью своей квартиры, однако достать ключи из-за дикой дрожи в руках он уже точно не смог бы. Прижавшись к стенке с глухим ударом, он начал стучать по ней в глупой надежде, что внутри окажется его периодический сосед. И какого было его удивление, когда через какое-то время Чимин и правда оказался перед ним, но со стороны лестничной клетки, запыхавшийся и еле-еле дышащий из-за бега. — Ты идиот или как?! — резко начал он, схватив Чонгука за шиворот. — С ума сошел уже?! Я же просил не звонить мне во время свиданий! Только сейчас Чон сумел разглядеть разбитую губу на чужом лице и такой отчетливый, уже слегка посиневший отпечаток чужой руки на его шее и запястье. Заметив этот потерянный взгляд и то, насколько ватным было тело учителя, Пак резко смягчился, выдохнул всю свою злость и присел на колени рядом, словно забывая, сколько стоили его бежевые брюки. Эта глупая паническая атака прекратилась лишь тогда, когда они оказались в квартире и Чимин уложил чужую голову на свои колени, позволил мыслям в ней растечься весенними ручейками по полу, оставив после себя лишь пустоту и небольшую пульсирующую в висках боль. Своими холодными руками юноша осторожно гладил знакомого по волосам и изредка останавливался, чтобы кинуть на пробирающийся через черные клочки туч месяц. — Ты такой жалкий, — прошептал он, однако несмотря на жестокость этих слов, ни в его голосе, ни в его касаниях не было ничего, кроме тоскливой заботы. — Но не переживай. Нашу тайну никто не раскроет. Обещаю, я смогу защитить тебя.

***

Так глупо. Пак ненавидел себя за эту глупость, за каждое родившееся в его гнилом сердце чувство и за это одинокое желание остаться с тем, кому его компания может лишь навредить. Легонько коснувшись чужой щеки, он заинтересованно повернул голову набок, чтобы еще лучше разглядеть безмятежный сон лучшего друга. Ресницы Чонгука чуть дрожали, и тело то и дело покрывалось мурашками от холода, однако юноша не пытался защитить себя теплом одеяла. Если бы можно было остаться в этом моменте навсегда, вероятно, даже с этим молчаливым одиночеством Чимин сумел бы смириться, понять его и научиться им наслаждаться. Однако у него было неотложное дело — нельзя терять и минуты. Забрав телефон Чона с собой, он осторожно сполз с кровати, не решаясь тревожить лежащего рядом. Ледяное утро встретило его неприветливым и все же таким родным туманом. Белой дымкой потерявшись между многоэтажками, стекало в водостоки время, и все вокруг еще дремало, не желая встречать новый день. Накидывая по пути пальто на плечи, Пак уставился в экран чужого мобильного и впился взглядом в сообщение от неизвестного номера. Прошло около двух недель с момента первой встречи с их преследователем, однако отчего-то тот больше не показывал им своего лица и даже не пытался завести разговор, не следил за их передвижением и вовсе будто бы исчез. Понять, в какую игру Тэхен собирался их затянуть, пока что было затруднительно, и все же юноша точно решил для себя: он сам разберется с этой ситуацией, втягивать в это друга в его планы не входило. С этими мыслями он нарушил безмолвие улицы заведенным мотором автомобиля. «Часто ли тебя мучает совесть?» — гласил текст на экране, такое пошлое издевательство. Хотя сейчас Чимину и правда было как-то тоскливо. Бросив короткий взгляд на зеркало, он скривился от своего отражения в нем. Распухшее после бессонной ночи лицо, очередная порция синяков на шее, растрепанные волосы — ох, так точно не пойдет! Если он не выглядит идеально, то для чего ему вообще выходить на улицу? Радовало лишь то, что никто не увидел бы его в таком виде там, куда он направлялся — в место их следующей встречи с Ким Тэхеном. А он не прогадал: этот мальчишка и правда работал в ночном клубе. Ах, как же хорошо, что их компании оказались связанными друг с другом, иначе отыскать его было бы большей морокой. Их взгляды пересеклись, когда младший вышел из заведения для перекура. Кажется, до этого он тоже любовался этим утренним ледяным туманом, однако столь неожиданная встреча даже не вызвала у него удивления. Он спокойно дождался, когда Пак подойдет чуть ближе, и только после этого натянул на свое лицо эту фальшивую улыбку. — Знал, что ты доберешься до меня, но почему это отняло у тебя так много времени? — усмехнулся он. — Думал, раз ты так спокойно взламываешь чужие социальные сети, то тебе будет несложно вычислить и меня. Но для этого пришлось ждать целых две недели? Может, я тебя переоценил… — Твоя смена закончилась, — сказал старший, не став отвечать на сказанное собеседником ранее. — Ты же не против прокатиться, верно? Отказывать человеку с битой на заднем сидении было бы весьма опрометчиво, однако Ким ждал этой встречи как никто другой, так что, махнув своим коллегам рукой в знак прощения, он послушно присел на переднее сидение и даже готов был выдержать первые двадцать минут молчания этой поездки. Чимин, кажется, больше не пытался притворяться милым мальчиком, и это заставляло младшего тихонько посмеиваться со столь яркой метаморфозы: теперь перед ним был жестокий преступник во всей красе. — Собираешься убить и меня, чтобы я замолчал? — спросил Тэхен, поворачиваясь лицом к окну и разглядывая вереницу теряющихся в белой дымке домов. — И тебя? — не отрываясь от дороги, переспросил Пак. — Конечно, ведь это ты убил моего брата, — с небывалой ранее легкостью ответил он. — Сначала я долго не мог решить, чью жизнь я хотел бы превратить в ад, ведь понять, кто из вас двоих в действительности преступник оказалось той еще задачкой, знаешь ли. Однако… Твой друг… Или как мне его называть? Твоя безответная любовь?.. Неважно! В общем, Чонгук слишком мягкотелый и трусливый, а ты… О, расспрашивать про тебя было одним удовольствием! — Так твоя цель — месть? — Не знаю, — он пожал плечами. — Но можешь называть это так. Они разделили одну и ту же усмешку на двоих, и все же каждый спрятал в ней что-то свое. Ким заглушил ей пульсирующую скорбь внутри себя, а его собеседник — радость. Боже, разве могли дела пойти еще лучше? Если этот мальчишка считает виновником той трагедии его, то все становится в тысячи раз проще. Тяжело вздохнув, он резко повернул руль в сторону и затормозил. Тэхен не стал сопротивляться и их прогулке вглубь лесополосы: ему тоже было выгодно оказаться там, где их не смогли бы найти ни камеры, ни случайные прохожие. Однако этот район был неблагополучным и полузаброшенным — место их детства. К несчастью, дорожки на пути к заросшему берегу речки здесь не было, и им пришлось шагать по небольшим сугробам, однако это того стоило. Они заперли себя в клетку густых еловых ветвей с одной стороны и глубокого, бурлящего русла с другой. Кто бы мог подумать, что на окраине мегаполиса может быть такое уединенное место. — Здесь никогда никого не бывает, даже бездомных, — пояснил Чимин и повернулся к своему врагу лицом. — Так что даже криков не будет слышно. — О? — он удивленно приподнял бровь. — Ах, я понял! Так ты думаешь, что я хочу что-то сделать с тобой, да? Думаешь, мне полегчает, если я вдруг побью тебя или, может, даже убью? Ты так считаешь? Что ж, я и правда тебя переоценивал. — Раздражаешь. Младший явно не ожидал в этот момент получить удар кулаком по лицу и сразу же после — ногой в живот. Будучи не готовым к резкому приливу боли, он обхватил себя руками и согнулся, что открыло для Пака отличный вид на его торчащий позвоночник. Последний тоже не остался цел, и вскоре на него со всей силой приземлился локоть старшего. Свалившийся на колени Ким слегка задрожал и начал задыхаться от кашля, когда носок чужого ботинка со всей дури залетел ему в нос. — Кажется, это себя ты переоценил, — сказал Чимин, чтобы перевести дыхание. — Так просто сел в машину с убийцей своего брата? Совсем с головой не дружишь или что? У тебя никого нет и на помощь никто не придет, так с чего бы тебе поступать так опрометчиво? Или действительно ожидал, что меня мучает совесть? Пересмотрел голливудских фильмов о мстителях? — Ошибаешься, — он улыбнулся, смахивая с лица кровь. — Хотя в чем-то ты прав: я не думал, что ты так просто нападешь на меня. Знаешь, я поговорил с большей частью твоих бывших, и у каждого из них о тебе такое странное представление. То ты ангел во плоти и самое доброе и беззащитное создание в мире, то развратная шлюха, удовлетворяющая самые грязные фетиши. А на деле ты, получается, жестокий убийца, да? Это забавно, правда, очень весело! — Ненавижу долгие разговоры. Замахнуться для следующего удара Пак не успел: ему в лицо прилетел камень. Сделав шаг назад и схватившись за рассеченную булыжником бровь, он тут же потерялся в пространстве. Резкий поток крови залил его глаз, отчего он не сразу же смог увидеть, как Тэхен паучьими пальцами тянется к его плечу Ким достаточно сильно превосходил его в росте, был широкоплечим и крепким, так что быстро переменил ход этой драки, повалив старшего на снег и зажав его руки коленями. Когда его противник оказался перед ним в беззащитном состоянии, он сжал его горло — достаточно сильно, чтобы дышать стало тяжело. — Побить тебя не входило в мои планы, но ты сам напросился, — сказал Тэхен и тяжело вздохнул, наклоняясь ближе к чужому уху. — Раны, даже самые серьезные, могут зажить, а убийство такой никому не нужной псины, как ты, не вернет мне брата. Сдавать тебя полиции тоже бесполезно: за столько лет я так и не смог найти ни одного существенного доказательства вашей вины. Я знаю: правосудие не наступит. И даже если я искалечу твою жизнь, это мало что поменяет. Так что, скажу честно, ты нужен мне лишь для того, чтобы я смог понять твой поступок. Каждый раз, когда я думаю о том, кого вы у меня отняли, меня переполняет ярость. И я больше не могу так жить. Мне надоело чувствовать себя ужасно, и я хочу тебя простить. Но сейчас я не могу это сделать. Говоря это, на его глазах наворачивались слезы и падали прямо на лицо Пака. Слушая чужую исповедь, в последнем не было смелости ее прервать, и не было достаточно эгоизма, чтобы попытаться остановить чужой плачь оскорблениями, так что он молча слушал этот вгоняющий в абсолютное замешательство крик. Прощение? Ким хотел суметь простить его? Это звучало так странно и неприятно — сам бы старший никогда не смог бы подумать таким образом. Потому что настоящий Чимин отвратительный, бесполезный, самовлюбленный и циничный, и все эти качества заставляли его ненавидеть себя так, как никто другой не смог бы это сделать. Поэтому он не мог ценить себя в достаточной степени, чтобы ради собственного благополучия захотеть простить кого-то столь ужасного, как он сам. — Сейчас я не испытываю к тебе и твоему сообщнику ничего, кроме ненависти, — продолжил младший. — Мне хочется задушить тебя, разорвать на кусочки, но становиться преступником, рушить будущее, ради которого мой брат так старался, я не могу себе позволить. Ради него я должен суметь простить тебя и идти дальше, так что, извини, но мне придется заставить тебя страдать до тех пор, пока я не смогу почувствовать сочувствие к такой твари, как ты. Это и есть моя цель. Теперь ты получил ответ на свой вопрос? Юноша разжал руки и приподнялся, позволяя старшему снова свободно двигаться и дышать. Тэхен хотел бы услышать хоть что-то в ответ на свои слова, но по потерянному взгляду собеседника понял, что тот не в состоянии разговаривать. Чимин не мог заставить себя взглянуть на Кима, он лишь слегка приподнялся и уставился на землю. Кровь с его виска падала в снег под его телом и утопала в его хрустящих кромках. Они не нашли, что еще сказать друг другу, так что младший лишь тяжело вздохнул и направился по протоптанной ими дорожке обратно к шоссе. Когда его силуэт скрылся в первых лучах рассвета, Пак свалился обратно на снег и повернулся лицом к несущим расколотые льдинки водам. — Я совсем вас не понимаю… — прошептал он и расправил посиневшие от холода руки в стороны. И почему от чужих слов ему стало так тошно? Верно, он и правда слишком запутался в себе и собственных чувствах, иначе не было бы смысла сейчас кусать потрескавшиеся губы в глупой попытке сдержать собственные уродливые слезы. Он ненавидел свое заплаканное лицо даже больше своего отчаянного желания защитить не принадлежащую ему тайну.

***

Так глупо и неправильно. Чонгук не ощущал ничего, кроме ярости, все внутри него словно бурлило, вскипало и вываливалось за край. Однако ни его зажатые кулаки, ни раскрасневшееся лицо — ничего из этого не останавливало родителей девочки, что он отругал не так давно, повышать на него голос, хвататься за его плечи и рассыпаться в оскорблениях. И Чон знал, что не был прав, он ненавидел себя за свою беспомощную злость и умолял себя просто терпеть и держаться, как бы сильно его ни ранили чужие слова. — Вы хоть что-то можете сделать правильно? Или это у вас из детства?! — вдруг заорала женщина, щелкая перед носом учителя длинными цветными ногтями. «Пожалуйста, молчи», — юноша держал эту фразу в своей голове и повторял ее снова и снова, и тем не менее не смог не бросить тяжелый, опасный, точно у хищника на охоте, взгляд на мать ученицы, а та, даже не растерявшись, лишь приблизилась к нему и вторила сама себе. Кажется, она чувствовала полную власть, в любом случае у нее было отличное оправдание даже для самых сумасшедших выходок: она защищала свою обиженную поступками взрослого человека дочь. И Чонгук знал это. Отец же школьницы, позволив супруге выкричаться, вдруг схватил Чона за шею и заставил наконец посмотреть себе в глаза. Хоть другие преподаватели в учительской и сразу же подлетели, дабы остановить нарастающий конфликт, в глупой попытке защитить своего коллегу, однако и это оказалось бесполезным. — Ненавижу, — выдавил из себя юноша перед тем, как сделать мощный рывок вперед и с силой удариться собственной головой о чужой подбородок. Все затихло, даже студенты за дверьми резко замолчали, точно боялись сделать и шаг. Или так казалось только самому учителю, пока он чувствовал, как ему на лоб падают толстые капли чужой крови. От такого неожиданного удара мужчина сильно прикусил язык и теперь держался пухлыми пальцами за свой кровоточащий рот. И Чонгук не решался даже сдвинуться с места, в его ушах стоял непрекращающийся белый шум, и одна единственная мысль ржавым гвоздем забилась под корку мозга: «Я ненавижу себя». Отойдя назад к перепуганным коллегам, Чон виновато уставился на пол, множа это тяжелое молчание. Супруга избитого в ужасе стала копаться в своей сумочке и пытаться ухватиться длинными ногтями за платок, а ее муж лишь безвольно пялился на своего обидчика. Забавно, теперь он не может говорить? Или все оскорбления просто смешались с его слюной и кровью, и теперь он должен был беспомощно проглатывать грязь собственных слов? Это почему-то так позабавило юношу, что он усмехнулся, и этим сразу же разрушил повисшую в воздухе панику. — Господин, это же случайность! Вам не нужно было хватать учителя за шею, зачем же вы так поступили? — неожиданно заявила одна из коллег. — Давайте уладим этот конфликт… — Ваша дочь не хотела заниматься, потому что вы убедили ее в чувстве собственной значимости, — тут же вставил Чонгук, не позволяя защитить себя и закончить этот спор. — Она говорила, что мои уроки ей не нужны и отказывалась выполнять упражнения, но стала оскорблять меня, когда я попытался выгнать ее. Сказала, что вы убьете ее за плохую оценку. И что мне в таком случае оставалось делать? Я могу только кричать. «Затнись, просто заткнись» — шептало ему собственное сердце, но изо рта так и вываливалась накопившаяся агрессия. Он не мог остановиться и не мог себя контролировать, даже тогда, когда остальные преподаватели обняли его за руки и начали умолять успокоиться. Один лишь глуповатый вид этих родителей выводил из себя, и как бы сильно внутри не разгоралось чувство вины и ненависти к себе, у Чона просто не получалось сдерживать себя. — Воспитанием ребенка должны заниматься вы, а не я, и я не обязан исправлять ваши ошибки. Если вы ничего не можете дать своим детям, то и не рожайте их, — последнее, что он успел сказать перед тем, как наконец вздохнуть с облегчением. И все же он такой жалкий. Он был виновником слез этих родителей, и в момент, когда соленые дорожки покатились по щекам женщины, ему стало тошно и грустно. Он никогда не мог довести свою ненависть до конца, поэтому после всего сказанного вдруг поклонился и начал просить прощения, чем удивил остальных не меньше. Конечно, он был в выгодном положении: с ним были согласны, он родственник директора, и он защищался, однако во всех его действиях, даже в этом извинении, им двигало лишь желание ранить других и себя. С этой кашей внутри он провел и весь оставшийся день, а, оказавшись наедине с самим собой в своей вечно холодной квартире, вдруг схватился за голову и начал медленно вырывать по волоску. Страшная, пугающая горечь душила его, он даже не мог проглотить скопившийся ком в горле, только издавать какие-то звериные звуки и причинять себе боль. И как бы это ни было эгоистично, в этот момент он мог лишь шептать себе под нос: «Без тебя так невыносимо. Умоляю, приди сегодня… Я не могу без тебя». Наверное, услышь эти просьбы Чимин, подумал бы, что он трус. Хотя, может, это и была причина, по которой они оставались вместе. Во всяком случае, с такими мыслями Чонгук погрузился в очередной тревожный сон. Ах, на самом деле, Пак с радостью бы оказался сейчас рядом, с родительской заботой любовался бы чужим беспокойством и пытался защитить даже то, что любой бы осуждал. Однако такое особенное отношение у юноши было только к Чону, только его хотелось оберегать, и только его чувства заслуживали сострадания. Поэтому сейчас, когда его прижимали в приступе ярости к стенке, он совсем ничего не чувствовал. Рабочее время давно прошло, и офис был пуст, даже работающий в ночную смену уборщик покинул помещение, оставив кабинет руководителя отдела нетронутым по его личной просьбе. И этот пожилой мужчина правильно сделал, что послушался начальника без лишних расспросов. Оно и неудивительно: люди обычно умеют распознавать опасность как никто другой. Казалось, только сам Чимин любил закрывать на это глаза и спокойно шел прямо в объятия сумасшедших. Даже забавно, что он вечно натыкался на столь неадекватных персонажей, хотя, вероятно, смеяться над собой и своей безрассудностью в этот момент было крайне беспечно. Как минимум, потому что чужие руки сжимали его горло почти до хруста, а налитые крови глаза впивались в покрасневшее от ударов лицо. — Что это за сообщения? Кто еще такой этот Чон Чонгук? — цедил сквозь зубы возлюбленный. — Хватит молчать, рассказывай. — Мой друг детства, мы были соседями, — прошептал он, каждое слово отдавалось глухой болью из-за сжимающего его кадык большего пальца мужчины. — Ничего особенного, но у него сложный период в жизни, поэтому я приезжаю к нему, чтобы поддержать. — Поддержка? От такой развратной шлюхи, как ты? — он вопросительно приподнял бровь. — Хватит мне врать. Или ты считаешь меня идиотом? Тебе стоит быть умнее в своем вранье, если собираешься так открыто придумывать оправдания для измены. Если бы не примеренный образ дурачка, вероятно, Пак бы сейчас рассмеялся в голос. Ни одна сказанная им ложь еще не была раскрыта, ведь он годами оттачивал умение притворяться кем-то, кем точно не являлся, а особенно хорошо у него получалось играть роль ребенка из любящей, готовой всегда поддержать друг друга семьи, роль глупого милого мальчика, готового пойти за любым, кто слегка пригреет, а также с недавних пор и роль убийцы. И раз уж он мог так искусно менять свои маски, то и этот смех он сумел подавить, виновато расплакался и прошептал: — Прости меня, пожалуйста, просто мне так сложно отказывать людям, всего разочек было! Ты так злишься… Мне страшно, когда ты так ругаешься, разве не легче простить меня и попросить что-то взамен за мою ошибку? Ты же знаешь, я хорош во многих вещах. Особенно в тех, что тебе нравятся. — Ну да, что злится на того, кто может думать лишь о моем члене. Это звучало так мерзко, что Чимин на мгновение даже замешкался, однако не стал возражать. Пусть этот идиот придерживается именно такого мнения — так выгоднее. Хотя даже подобные мысли не смогли заставить юношу не поежиться, когда чужая рука резко сместилась с его шеи на подбородок. «Возлюбленный» заставил его открыть рот пошире и наслаждался этим зрелищем. Наверное, с такого ракурса Пак напоминал ему беспомощного невинного ребенка, который впервые вкусил плод взрослой жизни. Старший наклонился к его уху и строгим голосом сказал: — Выглядишь ужасно. Раз тебя трогал другой мужчина, пока ты со мной, то я имею полное право называть твое тело помойкой. Хотя ты, наверное, такой тупой, что и не понимаешь значения этой фразы, да? Ты должен благодарить бога, что у тебя есть я: мало ли, какая еще тварь могла подобрать тебя. Если будешь так распоряжаться тем, что мне принадлежит, то закончишь очень плохо, знаешь ли. Чимин глупо кивал и поддакивал, изображал смешанную со страхом и виной страсть, пока все это шептали ему в губы. Он сам загнал себя в ловушку этих отношений, хоть и знал, что прекрасные слова о любви быстро превратятся в этот ужас. Однако для него ревность — это лишь еще одна грань столь нездоровой и оттого сильной любви. Чужой контроль, эти оскорбления, насилие — обидно, но так привычно горько, что и от них он мог восполнять свое отчаянное желание быть любимым. Пусть этот мужчина и не понимал ничего из этого, он мастерски этим пользовался, так что даже этот быстрый, болезненный секс на столе, как в каком-то дешевом порно их нулевых, ничуть не ранил его чувства. — Раз ты такой непослушный, то придется привязать тебя на цепь, — прошептал на ухо «суженный» перед тем, как буквально вытолкнуть своего «драгоценного» из кабинета на дрожащих ногах в темную комнату офиса, как какую-то побитую дворняжку. Оказавшись в своем автомобиле, Пак откинулся на спинку сиденья и перевел взгляд на уже ожидавшего его позади Тэхена. Кажется, этот мальчишка не был доволен результатом своего первого труда: убийца даже не выглядел расстроенным, хотя он так постарался, чтобы отправить на рабочую почту начальника фотографии обнимающихся на прощание преступников. Однако даже столь ревнивый и жестокий мужчина оставил лишь пару синяков на теле изменщика, и тот отделался нежелательным грубым половым актом. Из-за этого Ким только тяжело вздохнул и сказал: — Кажется, нужно придумать что-то получше, раз тебя не тревожит ни насилие, ни то, что я пробрался в твою машину. — Ты уж постарайся, — с какой-то странной кривой улыбкой прохрипел Чимин. — Наверное, тебе просто еще слишком мало лет, чтобы пытаться разрушить таким путем жизнь взрослого человека. — Мне сегодня исполнилось двадцать, — он пожал плечами и открыл дверь, но перед тем, как уйти, все же добавил: — Хотя доля правды в твоих словах есть. Ну, тогда придется воспользоваться своей бурной фантазией. — Буду ждать, — ответил старший и устало прилег на руль, чтобы насладиться этими редкими минутами спокойствия и тишины перед началом нового рабочего дня. Вот бы ему приснилось прошлое, те одинокие моменты, когда они с Чонгуком пытались согреться на лестничной клетке в объятиях друг друга, пока в их квартирах родители забрасывали друг в друга самые страшные оскорбления. Ах, если бы только можно было вернуться в это давно ушедшее детство и снова ощущать себя так спокойно и хорошо — Пак все бы за это отдал.

***

И почему он вдруг так счастлив? Чимин не находил оправдания своей глупости, но ничего не мог с собой сделать, он лежал на коленях Чона, катался из стороны в сторону и прикрывал руками рот, чтобы не демонстрировать кривые зубки лишний раз Там, за дверьми этой квартиры, вдоль по улицам и среди утренней субботней темноты их обоих не ждало ничего хорошего, и они оба были виновниками чьей-то смерти и горечи. Но сейчас им отчего-то было так легко и волнительно-приятно, что они не могли перестать смеяться. Из пальца Пака все еще капельками стекала кровь, где-то рядом с его телом валялся так и не использованный наперсток и около дивана ткань с наспех вышитым изображением злого Чонгука — небольшая зарисовка того, как он выглядел во время недавнего конфликта с родителями. Кажется, у них двоих было отличное настроение, раз даже сейчас они не могли перестать смеяться. И все же их мысли были совсем о разном: один думал лишь о тепле чужих рук, а второй о том, как ему не стоит чувствовать себя так радостно. — А я расстался со своим, теперь свободен! — пролепетал Чимин, наконец успокаиваясь и протягивая руки к лицу друга. Маленькая ложь, чтобы это и без того истощенное вечным чувством вины сердце не переживало из-за еще не сошедших с шеи синяков. Ах, так эгоистично! В порыве смеха Чон и не заметил, каким сейчас израненным был его собеседник, хотя и от слов этих ему легче совсем не стало. И он наклонился поближе к губам Пака, заглянул в такие знакомые черные глазки и вдруг замер, не решаясь начать поцелуй первым. Честно говоря, в такие моменты юноша невольно ощущал себя самым счастливым человеком на свете, ведь собственное тело ценить он совсем не умел, а здесь вдруг так заботились о его согласии на близость, что иногда так и хотелось расплыться в этой радостной детской улыбке. Слегка привстав на локтях, он завершил начатое, и тогда они уже не смогли остановиться. Их объятия были слишком крепкими, а запах друг друга сводил с ума, это родное, словно вырванное из солнечного детства тепло чужого тело помогало забыть обо всем, что находится за пределами этой безопасной зоны. Они смеялись и катались по полу, точно дети, и завершили свою маленькую игру на стареньком, но все еще пушистом коврике прямо под столиком. Пак оказался сверху, в попытке отдышаться он вдруг свалился всем телом на грудь друга и стал слушать его учащенное сердцебиение. А Чон стал мягко гладить чужие волосы, зная, что сейчас ему нужно просто помолчать. В хорошем настроении Пак ценил тишину превыше всего — неудивительно, он вырос в квартире непрекращающихся скандалов, отчего и сбегал оттуда на ту самую лестничную клетку. Наверное, правильно было бы сказать, что в этом месте они и подобрали друг друга. — Раз вы расстались, то у тебя завтра новое свидание? — все же спросил Чон через какое-то время. — Конечно, целых три, а еще два ночных, чтобы выбрать, кого использовать в этом месяце, — Чимин улыбнулся и посмотрел в чужие глаза. — Хотя если ты очень хочешь, то я мог бы отменить одно. — Очень великодушно с твоей стороны, — его губы тоже растеклись в улыбке. — И кем будут эти несчастные на этот раз? — Ну, — юноша подобрал под себя руки и задумчиво стал смотреть куда-то вверх. — Священник, сын президента, человек-амфибия, психиатр и еще, кажется… Американец-повар? Запомнишь тут каждого. — Классно, — он одобрительно кивнул. — Я бы остановился на третьем. Может, на дне океана будет веселее. — А ты мне не указывай, придурок! — он шутливо щелкнул друга по лбу. — Иначе я могу и последовать твоему совету. И все, будешь искать меня среди рыб и водорослей! — Этим я и занимаюсь последние десять лет, если ты забыл! И правда! Неужели прошло уже десять лет с их первой встречи? Осознание этого факта вдруг заставило обоих замолчать и уставиться в экране старенького ноутбука. Они оба почему-то забыли, что до их разговора решили посмотреть фильм, как оказалось, он уже подходил к концу, и потому комнату резко наполнили тихие звуки веселой песни. Пак был первым, кто решил вновь посмотреть на друга, но, осознав, что их беседа заставила того задуматься о чем-то, скатился с чужого тела на пол и просто лег рядом, позволяя неприятным воспоминаниям создать между ними очередную пропасть. Наверное, они совсем по-разному помнят их знакомство, ведь тогда Чон почти ударил его, желая доказать, что проблемы, из-за которой он сбегает из дома, слишком незначительные и глупые. Сейчас бы он постыдился кричать о таком вслух, но тогда ярость буквально разрывала его изнутри, сжигала последние границы между дозволенным, он даже замахнулся, но увидев, что его совсем не бояться и даже готовы под этот удар подставиться, тут же успокоился. Тогда Чонгук мог думать лишь о себе, он ненавидел всех и всех презирал, была бы его воля — он с удовольствием просто исчез. Что угодно, хоть бы не слышать в очередной раз, как опекуны цепляются за любой сделанный им поступок и превращают это в трагедию. Так казалось Паку, и он на удивление не ошибался. Отчего-то тогда, когда они впервые оказались на ледяной лестнице, соединяющей квартиры их родителей, Чимин сразу же смог понять, почему до его появления в этом месте этот озлобленный, точно перепуганный бездомный котенок, подросток плакал. Даже когда он орал на своего неожиданного собеседника, у него предательски бежали гроздья слез по щекам. «Такой жалкий, — подумал тогда Пак и, увидев, как в него целятся кулаком, добавил про себя: — Прямо как я». В то мгновение его так и не смогли ударить, а вцепились в плечи и зарыдали, уткнувшись макушкой в грудь. И для юноши это было самым настоящим спасением, это было лучшим подарком, что могла предложить ему жизнь, — ему нужно было заботиться хоть о ком-то, иначе он сошел бы с ума от одиночества. Так что, ни минуты не медля, Чимин раскрыл перед ним собственное сердце, сказал: «Я просто притворяюсь идеальным, чтобы люди мне завидовали. Так что можешь не кричать: на самом деле я такой же неудачник, как и ты». Произносить это было до боли приятно, ведь он впервые сказал правду за все пятнадцать лет своей жизни, а вот услышать нечто подобное еще и в столь уязвимом положении, с красным распухшим от слез лицом было не просто стыдно, а по-настоящему ужасно. Вероятно, именно поэтому воспоминания об этом мгновении для одного отдались приятной горечью по потерянному детству, а у второго — гнилой печалью и страхом перед собственной слабостью. Может, если бы тогда он не был таким бессильным, и не пришлось бы втягивать Пака в эту преступную игру. — Хватит думать о всякой ерунде, — вдруг произнес Чимин, крепко обнимая чужую руку и выводя друга из неприятных мыслей. — Вместо этого лучше думай обо мне. — Делать мне больше нечего, — он улыбнулся и повернулся лицом к собеседнику. — Я же не дурак. - И правда. Маленькая ложь, чтобы им обоим было легче сегодня заснуть уснуть.

***

— Уверен, тебе понравится это место, — шептал на ушко начальник, его голос был таким удивительно бодрым и звонким, словно он был в предвкушении чего-то невероятного. — Мы недавно поругались, и я перегнул палку. Мне так жаль, солнышко, я правда не хотел говорить тебе столько гадостей. Но ты же знаешь, я просто погорячился. Говорят же: милые бранятся — только тешатся. — Ха-ха, — как-то неестественно фальшиво для себя посмеялся Пак. — Ничего! Я же сам виноват. Но мне было так страшно… Ты же больше не будешь так себя вести, правда?.. А то вдруг у меня остановится сердце! — Ох, ну такого я точно не могу допустить. И к чему нужен был весь этот цирк? Юноша уже устал поддерживать эту милую беседу, да и для столь неожиданного свидания совсем не было настроения. После рабочего дня за компьютером все тело немело и трещало, особенно сильно болела спина, словно последние десять лет он спал сидя. От недавних побоев все еще гнили на коже гематомы и пожелтевшими бутонами расползались синяки под глазами. Вероятно, из-за этой усталости у него и не получалось отыгрывать свой образ достаточно хорошо, иногда так и хотелось развернуться и уйти куда-нибудь подальше отсюда. Хотя не то чтобы Чимин вообще знал, где находится. Ему завязали шелковой лентой глаза еще час назад и с тех пор тщательно следили за тем, чтобы он не пытался подсматривать. Конечно, с его стороны было слишком беспечно просто оставить все так, так что он различными уловками пытался позволить хоть одним глазком увидеть окружение, однако ни одна его попытка успехом не увенчалась. О том, что уже точно за десять вечера, сообщали лишь издающие каждый час сигнал часы на его руке, однако это лишь еще больше настораживало. Странное, неприятное чувство начало плести венки из его внутренних органов, точно крича ему о какой-то неминуемой опасности. С каждым новым шагом в неизвестность становилось все тревожнее. Обычно Паку наплевать, что может случиться с его телом, однако умирать так ему совсем не хотелось. Ах, ну и с чего он думает об этом? Разве решился бы его начальник на убийство из ревности или мести в таком месте, когда на выезде из города их точно засняли камеры, а весь их офис был переполнен сплетнями об их отношениях? Это было бы слишком опрометчиво, он же не настолько глупый — так юноша себя успокаивал, но вскоре ему стало тяжело дышать от вскипающего в венах страха. Их диалог так и не был закончен, и теперь они молча шли в тишине. По ощущениям, шагали они по уже протоптанной дорожке, резиновая подошва цеплялась за оледенелую землю, и лесной воздух бесцеремонно пробирался под одежду до самых косточек. Мужчина, несмотря на и так повязанную на глазах возлюбленного ленту, зачем-то еще и дополнительно накрыл ее своими пухленькими пальцами. В этом моменте не было ничего романтичного, Пак чувствовал себя так, словно его вели на расстрел, хоть и продолжал фальшивить своей невинной улыбкой и легкой походкой. — Мы почти на месте, милый, извини, что это заняло так много времени, — снова прошептал он, помогая партнеру перейти через ограждение. Лишь одинокий металлический гул позволил юноше понять, куда его привели — кладбище поездов. Когда-то он уже гулял здесь, но местность знал достаточно плохо, чтобы не найти путь к дороге через лес. Пока он думал об этом, чужая рука вдруг взяла его ладонь, отчего он невольно вздрогнул и тут же попытался сделать шаг назад: здесь был кто-то еще. — Ну что ты, солнце, нечего бояться, — улыбнулся начальник. — Я же рядом и не дам тебя в обиду, так что веди себя хорошо… Однако он резко замолчал, когда Чимин, не став дожидаться приказа, сорвал с себя ленту и вырвался из чужой хватки, оказываясь между фарами двух автомобилей: один точно принадлежал Тэхену, а второй был ему неизвестен. Бросив быстрый взгляд вокруг, он сумел разглядеть только силуэт с длинными, заплетенными в неаккуратную косичку волосами мужчины, но стоило незнакомцу шагнуть из темноты, как по телу прошлась дрожь. — А ты изменился, — сказал неожиданный гость. — Так внезапно убежал, даже не оставил сообщения о том, что мы расстаемся. Разве тебе нечего мне сказать? Паку нужно бы предвидеть такой сценарий, однако он и подумать не мог о том, что его начальник и этот человек когда-либо друг о друге узнают. Стоило отдать должное Киму: этот план и правда хорош. Вот только самому юноше некогда было хвалить его, сейчас он судорожно пытался понять, как ему вести себя, чтобы уйти с наименьшими потерями. Однако мужчины не стали дожидаться, и его «возлюбленный» с силой заставил опуститься на колени перед другим участником столь жестокого свидания. Чимин не стал сопротивляться, подумав, что так сделает хуже, так что, пачкая бежевые джинсы, сел прямо в лужу грязи и склонил голову перед своим бывшим — музыкантом из группы «11.20». На самом деле, этот человек достаточно сильно изменился: теперь его руки были полностью забиты татуировками с трезубцем в разных его вариациях, крестами беспорядка и изрезанными половыми органами; он сильно пополнел с их последней встречи и теперь выглядел не жалким забитым неудачником с дурными идеями, а больше напоминал палача из какого-нибудь фильма ужасов. И юноша беспомощно сидел перед ним, точно провинившийся ребенок перед жестоким отцом. — Лживая сука, тебе что, нечего мне сказать? Мне так любезно тебя предоставил твой новый хозяин, а ты просто молчишь? Или тебе что, по-настоящему страшно? Хотя насрать, — он сплюнул на землю и грубо схватил лицо бывшего возлюбленного, начиная ворочать им из стороны в сторону. — А когда ты был со мной, у тебя были черные волосы, столько сережек в ушах — больше, чем у этих обдолбанных шлюх на концертах. Сейчас строишь из себя пай-мальчика? Забавно. — Ты какой-то и правда молчаливый, солнце, — вдруг подал голос начальник и подошел ближе, чтобы тоже занять доминирующую позицию. — Разве не здорово, что мы встретились вот так вот? Мы много о тебе говорили и выяснили, что ты очень много врешь. Знаешь же? Ты так нехорошо поигрался с чужими чувствами! Я решил одолжить тебя на какое-то время, чтобы убедиться, что ты сполна искупил свою вину. Ведь передо мной ты тоже очень виноват, но я же пообещал тебя больше не трогать. Так хотелось засмеяться им в лицо, сразу обоим и каждому плюнуть в их налитые ядом глаза, однако юноша продолжал держать виноватую улыбку на лице. В отношениях с этими людьми он играл слишком разные роли, чтобы сейчас искать оправдание — новая ложь могла бы взбесить их обоих, чего он точно не мог допустить. Молчание было его оружием, пусть сами додумывают и дают этому поведению оценку. Продолжая незаметно смотреть по сторонам, Пак все же сумел разглядеть и Тэхена, наблюдавшего за происходящим из темноты деревьев — видимо, хотел насладиться этим зрелищем сполна. Тяжело вздохнув, Чимин решительно посмотрел в глаза музыканту и выдавил из себя слезы, дабы развеселить его — так он смог бы быстрее закончить эту глупую сцену. Однако вместо ожидаемой реакции, Пак сразу же получил сильный удар по голове, после чего его опустили лицом в грязь и какое-то время не позволяли вздохнуть, повторяя эту жестокую игру несколько раз и после отталкивая ослабшее тело к ногам начальника. Тот не стал мешкать, он надавил ботинком на края длинного пальто, отчего на какое-то время его возлюбленный оказался обездвиженным. Не успев сообразить, он не смог закрыться от еще одного удара, направленного в висок, но попавшего точно по лбу. Только тогда несчастный сумел разглядеть, чем его избивали: деревянным крестом с какими-то странными символами на нем, из его краев торчали ржавые, пропитанные солью гвозди, и мужчина держал его в перевернутой позиции. «Будто бы демонов изгоняет», — подумал юноша перед тем, как его толкнули в спину и вновь заставили свалиться на колени. По его лицу стекала кровь, а испачканная в грязи одежда прилипала к зудящей от паники коже. Кажется, он совсем потерял контроль над ситуацией, и ему даже не позволяли открыть рот и что-то сказать перед тем, как снова выбить из легких воздух. Бывший легким движением приподнял его за волосы и, разглядев в избитом возлюбленным, нечто оккультно-красивое, с явным вожделением улыбнулся. Промочив большой палец в чужой крови, мужчина что-то написал ей на щеке Чимина, какой-то неизвестный для последнего символ, после чего заставил взять дрожащими от холода руками крест и, не медля и секунды, облил юношу странной тягучей жидкостью из фляги. Маслянистый запах, вязкое ощущение на лице и попытки начальника отыскать в кармане зажигалку — все это привело Пака только к одной единственной мысли: он не должен бояться. Его не могут убить здесь, тем более таким способом. Перед ним было два жестоких, но трусливых человека, только в своих мечтах имеющих достаточную власть для того, чтобы пойти на преступление. Неважно, насколько далеко они зайдут в попытках его напугать, даже их удары не были достаточно сильными, чтобы оставить значительные раны. Его отец был автомехаником, и юноша помнил все возможные запахи бензина, так что он точно не был сейчас облит именно им, а про другие вещества такой идиот, как этот музыкант, догадаться бы не смог, так что, задержав дыхание, юноша закрыл глаза и не стал умолять о пощаде — то, чего от него так хотели. Начальник, пару раз щелкнув пальцем по колесику, подбросил зажигалку в воздух и поймал ее на лету, как бы играясь с возлюбленным и ожидая увидеть его безумную дрожь в теле. Другой мужчина тоже выжидал чего-то подобного, он даже достал коробок спичек, начиная демонстративно шуметь им. После этого цирка они, раззадоренные и увлеченные процессом, на счет «3» бросили свои опасные игрушки в того, кого называли «любимым», хотели услышать, как он испуганно закричит и разрыдается. Но Чимин стойко дождался, когда представление завершится полным фиаско, он был уверен, что поджечь его заживо эти двое его точно не смогут. И он был прав. Огонек просто потух, приземлившись рядом, даже его одежда от этого не пострадала. И в этот момент что-то в нем пробудилось, что-то окончательно сломалось от собственного безумия. Он резко поднялся с колен, подхватывая зажигалку, пока эти двое удивленно наблюдали за его решительными действиями. Пак еще никогда так сильно не хотел сорвать с себя маску и показать свою уродливую душу, он боролся с отвращением к себе и желанием прямо сейчас выбить своим обидчикам зубы. Однако что он будет делать после? Что с ним будет, если он позволит себе быть самим собой? Ему стало страшно не от того, что кто-то хотел инсценировать его поджег, а от собственного отражения в луже. Он умалишенный, настолько сумасшедший, что его мыслями можно было отравить целую планету — даже лучше ядерного оружия. Он был бессилен перед своей дымящейся, гниющей паникой, поэтому тут же влез обратно в комфортную оболочку образа, спрятал зажигалку в карман, подлетел к начальнику и наигранно обнял его, изображая запоздавшее отчаяние. Словно забыв об предыдущем мгновении, музыкант вновь отбросил его тело на землю и наступил ногой на грудь, растерянно переглядываясь со своим пособником и после переводя все такой же непонимающий взгляд на стоящего вдалеке Тэхена. Отсюда даже его лицо было сложно разглядеть, так что действовать нужно было решительно, необходимо было понять, как сломать человека перед ним. — Ты чего, сука такая, делаешь?! — истерично вырвалось из его горла, когда он надавил еще сильнее. — Тебе что, настолько недорога своя жизнь? И чего ты сейчас трясешься, если минуту назад спокойно ждал, пока тебя подожгут?! Ты с нами играешься?! О, знал бы он, что все тело Пака парализовало от одной лишь мысли, что он может предстать перед своими потенциальными убийцами без маски, вероятно, и вовсе сошел бы с ума. Однако теперь преступники не знали, что с ним делать, разыграть их еще раз не получилось: это удушающее спокойствие завело их в тупик. Теперь они либо должны были действовать по-настоящему жестоко, либо заканчивать все это. Но и то, и другое слишком ранило их самолюбие. Чимин ничего не смог с собой поделать, он закрыл лицо руками, чтобы спрятать сумасшедшую улыбку — не хотел доводить их еще больше. — Думаю, он не играется, — сказал начальник. — Пытаешься казаться сильным, да? Хочешь, чтобы мы тебя боялись? «Вы и так боитесь», — подумал про себя Чимин, но из последних сохранил молчание. Отсюда их побледневшие лица казались еще забавнее, он продолжал прятать свою кривую улыбку, пока осматривался вокруг. Ржавые вагоны поездов терялись в ночной мгле, тусклое, засвеченное небо ширилось до зеленых стен леса и стекало по краям между еловых веток. Бронзовый месяц старым хламом качался меж порванных облаков и редкие кляксы звезд иногда угрюмо поблескивали. Тревожные сороки стрекотали и прыгали по прогнившим крышам, изредка железный гул от их прыжков нарушал тоскливую тишину этого места. Переведя взгляд обратно на своих «возлюбленных», Пак решил просто дожидаться их дальнейших действий, ему казалось, что им пришло время сдаться и принять свое поражение в битве с его безумием. Их бездействие и растерянность делало ситуацию еще смешнее, однако весело здесь было только валяющемуся в луже юноше, а возвышающимся над ним мужчинам — до ужаса тошно. Бедняги, их эгоистичное желание разрушать сломилось о доведенное до абсурда наплевательское отношение к себе их жертвы. И если начальник все же решил покончить с этим и уже потянулся, чтобы поднять Чимина с земли и отвезти обратно, то музыкант явно не хотел соглашаться с этим. В нем все еще кипела ярость: его испугались и бросили, он уже два года думал о том, как перед ним упадут в рыданиях на колени, он каждый день засыпал с мыслью, что однажды преподаст этому ублюдку урок, так что оттолкнул своего пособника и схватил Пака за запястье. Тот и не сопротивлялся, говорить сил тоже уже не было, оттого и не сразу заметил залитые кровью глаза бывшего. Резкая боль заставила все его тело онеметь. Он почувствовал, как лезвие проходится между косточками пальцев, как кожа буквально лопается и смешивается с землей. Нож прибил его к земле, и перед тем, как он успел полностью осознать это, оружие резко выдернули из его ладони и замахнулись прямо в голову — он еле успел уклониться. Второй мужчина так перепугался, что и вовсе забыл обо всем, побежал сломя голову к своему автомобилю, чтобы спасти хотя бы себя и бросил того, чью принадлежность к себе еще недавно доказывал удушьем и кулаками. Но посмеяться над его беспомощными попытками спасти свою шкуру возможности не было. Теперь Чимин был один на один с тем, кому больше не было чего терять. Покушение на убийство уже достаточно серьезное преступление, чтобы закрыть его за решеткой, и это означало, что следует довести дело до конца, ведь единственным свидетелем происшествия была бы сама жертва. Ощущая всю тяжесть собственного тела и легкость мыслей, музыкант сделал шаг вперед и прижал раненую руку юноши к земле ботинком. Отчего-то все движения его теперь приносили такое удовольствие, он словно вывалил годами копившуюся в нем ненависть на этот мир и освободил себя от этого невыносимого груза. — Я не хотел этого, но как с тобой еще поступать? Будто бы ты заслуживаешь лучшего! — закричал он. — Лживая шлюха! Забыл, где твое место?! Соврал мне, что влюблен, а потом исчез и везде меня заблокировал. И даже не понес за это наказание, ты посмотри на него! Ну ничего, ха-ха, может, я жил все это время, чтобы отомстить тебе, ублюдок. Даже если ты исчезнешь, ничего не изменится. Выплюнув остатки собственной ярости, он замахнулся для последнего удара. Сложно было сказать, собирался ли он каким-то образом кухонным ножом пробить бывшему возлюбленному череп или хотел ранить его в глаз, однако удар его пришелся прямо в ладонь Тэхена. Пак только успех выдохнуть резко отяжелевший воздух, он растерянно посмотрел на своего неожиданного спасителя и не смог и слова произнести. Мужчина тоже не ожидал чего-то подобного, как и того, что этот мальчишка со всей силы оттолкнет его в сторону. - Вали отсюда, пока я не вызвал полицию. Музыкант сначала хотел разразиться в возмущениях, но после страх вдруг поглотил его пустое сердце. Он что, и правда готов был убить этого жалкого засранца? Готов был сесть из такого мусора в тюрьму? Конечно! Это ведь то, что он представлял уже долгих два года каждую ночь! И все же он вспомнил об этом только тогда, когда трусливо давил на газ в своей разваливающейся машине, убегая от последствий как можно дальше и как можно скорее. В его голове последние полчаса были как в тумане, но страх раскаленным железом заливался в легкие и пульсировал под кожей. Нечто подобное испытал и Чимин: чужой взгляд заставлял его плавиться. Тэхен прижимал свою раненую руку к груди и смотрел на него то ли с ненавистью, то ли со скорбью, но по его щекам продолжали бежать слезы. Из-за этого он казался даже младше, чем был на самом деле, словно ребенок, стоящий над избитой собакой. Пак привык чувствовать себя жалким и униженным, но еще никогда он не ощущал этой соленой горечи в других. - Ты что, защитил меня?.. - неуверенно прошептал он. - Замолчи, - огрызнулся младший и отвернулся. - Даже не пытайся со мной говорить, убийца. Даже если бы он очень хотел, то не смог бы. Бессонная ночь, избитое тело, ручьем бегущая кровь - у него даже для шага навстречу не оставалось сил, так что вскоре Пак потерял сознание. Последнее его воспоминанием об этом дне - его несли на руках до автомобиля, и на лицо вновь падали чужие чугунные слезы. Была ли виной такому спасению нелепая инфантильность? Или это был первый и единственный акт благородства со стороны врага? У юноши не было ответа на этот вопрос, но одно он знал точно: что бы там ни было, он сохранит тайну Чонгука до конца. Пусть ради этого придется пожертвовать даже добрым сердцем этого в его глазах ребенка. - Ненавижу тебя, - сказал задыхающийся от слез Тэхен перед тем, как его молчаливый собеседник окончательно отключился.

***

Сегодня Чону снились только кошмары, и каждая новая попытка уснуть заканчивалась этим хтоническим ужасом. Внутри своего сознания он то срастался вместе с землей, то превращался в почву и чувствовал боль от каждого шага вдоль своего хребта. Пальцы тонкими веточками прирастали к открытым щиткам фонарных столбов, и те безмолвно били его разрядами тока. Юноша был всем, что не могло кричать о своей боли, так что даже при пробуждении в горле словно проросла крапива — каждый вздох обжигал легкие, и все тело изнутри зудело и чесалось. Перестав бороться с собственной усталостью, Чонгук решил провести остатки ночи на балконе, наблюдая за постепенно угасающим городом и вслушиваясь в тревожную тишину. Когда разглядывать в тысячный раз уснувшие машины и велосипеды надоело, он облокотился на подоконник и устремил взгляд на пульсирующие вдали огни центральной улицы, где всегда царило какое-то безудержное веселье и движение. Из клуба неподалеку доносилась громкая музыка, и периодически, когда дверь заведения открывалась, можно было услышать и чьи-то пьяные вопли — кажется, их совсем не волновала скучная суета этого спального района. Чону тоже бы об этом не волноваться, однако сердце его все сильнее билось в груди, стоило только единожды бросить взгляд на безмятежно спящего на диване Чимина. Юноша так и не смог понять, как его друг оказался под дверью в столь бессознательном состоянии, однако эти вопросы можно было бы задать после, когда он придет в себя. Он был серьезно избит и ранен, но и порез на руке, и другие увечья кто-то уже обработал, даже небрежно перевязал ладонь. Все это было так странно, что учитель совсем не мог найти себе места — напоминало о прошлом. Нет, думать сейчас об этом было бы так эгоистично. Он не может позволить себе снова запаниковать, хоть и мысли его давно уже перестали подчиняться здравому смыслу. Присев на пол рядом с Паком и слегка погладив его по плечу, Чонгук очень осторожно коснулся его бледного лица. Он ведь не признается, что попал в очередные неприятности? Даже если учитель задаст сотню таких вопросов, он не услышит правды, хотя на самом деле он тоже не был бы с собой искренним на месте своего друга. От этих мыслей саднило горло, однако неожиданно загоревшийся экран телефона в чужом кармане заставил вздрогнуть и отвлечься. Пусть это и неправильно, но Чон посмотрел на пришедшие сообщения. К его удивлению, их было так много, что он даже не успевал дочитывать предложения до конца, как они сменялись новыми. Тот самый начальник за пять минут успел и несколько раз признаться в любви, и послать куда подальше, называя самыми мерзкими словами из возможных, и извиниться, и начать угрожать, что любое сообщение в полицию обернется увольнением по статье за пьянство на рабочем месте — кажется, он тоже не дружил с головой. Однако из этой тирады юноша хотя бы смог как-то понять, что произошло с Чимином, и одна лишь мысль об этом начала выводить его из себя. Он хотел бы сейчас ответить, как-то постоять за того, к кому был привязан, однако эта пелена внезапной ярости резко завершилась дрожащими руками. Тремор был настолько сильным, что и удержать телефон было больше невозможно — благо, он свалился на ковер и не создал слишком много шума. Тяжелое прерывистое дыхание, неожиданный скрежет в ушах, легкость во всем теле — все это смешалось в одном и вылилось в потерю в пространстве. Не сумев зацепиться ни за что вокруг, Чон повалился на пол и обнял себя, встречая очередную паническую атаку – какой же он эгоист. Видимо, сегодня он думал слишком много, и оттого сейчас не мог успокоиться. Перед глазами так и пульсировали воспоминания. Точно обрывками фотографий, он видел те испуганные глаза Пака, вышедшего из квартиры и увидевшего не своего лучшего друга, а убийцу. Чонгук не помнил, каким был в тот момент, но точно знал, что человеком он быть перестал. Искалеченное, вывернутое в неестественной позе тело другого подростка лежало внизу лестницы, из его носа все еще бежала кровь и на разбитых губах еще отчего-то дрожал посиневший язык. Из по-кукольному нелепо застывшей в воздухе руки торчала кость. От красивого смуглого мальчика не осталось и следа, и Чимин смотрел то на чудище, толкнувшее невинного с лестницы, то на труп, множа и без того мучительное молчание. Чон не хотел думать об этом, его тошнило, и он пытался спасти себя от этой удушающей тревоги, но ничего не помогало. Казалось, увидь он сейчас свое отражение, в нем был бы не бледный вспотевший юноша, а монстр — тот, что позволил однажды своей злости вырваться наружу и убить того, кому он сам клялся в любви и обещал вместе уехать куда-нибудь подальше от городской суеты. Быть выброшенным из общества ребенком в мегаполисе невыносимо одиноко, и тогда эти глупые мечты казались ему самым настоящим сокровищем. Однако они опустели в тот же момент, как чужое тело сломалось о бетонные ступеньки, и теперь делить Чонгук мог лишь эту уродливую тайну о том, как он убил свою первую любовь. И это тоже было еще одним проявлением эгоизма с его стороны. Юноша провел остатки ночи в этом состоянии, обнимая себя и прося прощения у того, кого сам же и уничтожил. Казалось, он и вовсе пришел в себя только тогда, когда уже вечером схватил за запястье пытавшегося сбежать Пака. Весь день, что они были вместе, и вовсе исчез из памяти. Они хоть разговаривали? Он смог сделать для Чимина хоть что-нибудь или снова закрылся в себе настолько, что и не заметил, как солнце взошло и село? Чон не мог ответить ни на один из этих вопросов, и чем сильнее думал об этом, тем крепче сжимал чужую руку. — Отпусти, придурок, — строго сказал друг и попытался освободиться от этой болезненной хватки. — У меня есть дела. — Какие дела?! — неожиданно для себя он повысил голос. — В таком состоянии тебе нельзя быть одному. — О, правда? — он раздраженно закатил глаза. — И с каких пор ты стал мне указывать? Займись лучше собой, понял?! Потому что у меня нет настроения сейчас с тобой разбираться. В отличие от тебя, мне не страшно быть одному. Зачем он врал сейчас? Кому нужна была эта ложь? Не то чтобы учитель ожидал от этого человека искренности, но и не столь очевидного обмана. Однако Пак не собирался оставаться, он оттолкнул друга от себя со всей силой, что была в его уставшем теле, и чуть ли не бросился прочь из этой холодной квартиры, словно боялся провести здесь еще хоть одну минуту. С хлопком двери пришло и осознание: Чонгук забыл сегодняшний день из-за вспышки гнева. Теперь он по-тихоньку вспоминал, что пробуждение его друга ознаменовалось концом панической атаки и началом ссоры между ними, где один только молчал и держался за все еще кровоточащую рану на ладони, а второй все кричал и кричал, разбрасываясь непрошенной правдой. «Это сделал твой бывший?! И почему ты не попросил помощи?! Ты ведь ненавидишь и боишься меня, поэтому даже в критических ситуациях не можешь ко мне обратиться?! Ты не доверяешь мне, потому что я для тебя просто убийца, да?!» — орал он в чужое лицо. — Но даже если так!.. Пусть так, но нужно же головой думать хоть иногда! Зачем тебе подбирать этих сумасшедших и спать с ними, чтобы потом терпеть от них издевательства и унижения?! Это происходило уже столько раз, что у меня пальцев не хватит, чтобы посчитать все разы, когда ты был на грани смерти из-за своего желания быть кому-то нужным! Может, пора прекратить все это?! Просто остановись и попроси о сраной помощи!» И ему было стыдно. Так стыдно, что несколько часов подряд он не мог прекратить жалеть себя самого и ругаться, что вытащил из своего единственного близкого человека все его страхи, разложил перед ним самыми уродливыми словами и не смог сказать самое важное. — Пожалуйста, начни ценить себя, — прошептал Чонгук, когда все воспоминания наконец вернулись к нему. Может, если он бы он сказал эти слова не в закрытую дверь, а в эти одинокие уставшие глаза, сейчас и не пришлось бы сожалеть. Однако Чимин убежал отсюда раньше, чем его друг смог привести мысли в порядок, так что столь желанной правды для себя он так и не услышал.

***

Сегодня Чимин обещал себе быть самым красивым, самым нужным и желанным, однако с каждым новым взглядом в его сторону ему все сильнее хотелось выблевать собственные легкие. Было бы глупо считать себя идеальным, даже если этого так хотелось, но Пак обдумывал каждую деталь своего сегодняшнего образа. Чтобы подстроиться под нового человека, ему пришлось пересмотреть все фотографии с его бывшими, разглядеть их малейшие детали и вылепить из них нового себя. Теперь он, вглядываясь в бокал шампанского, мог думать лишь о том, насколько точно у него получилось скопировать тех, кого когда-то любил сидящий перед ним незнакомец. — Ты какой-то особенно молчаливый сегодня, — ласково заметил собеседник и осторожно накрыл своей рукой чужую. — Ты, как я слышал, только недавно расстался. Поэтому твои мысли сейчас совсем не заняты мной? На самом деле, я понимаю, так даже лучше, потому что сейчас мне тоже тяжело на душе. Терять любимых всегда сложно. Юноша настолько глубоко погрузился в собственные размышления, что не услышал и половины сказанного. Проницательный взгляд старшего заставлял чувствовать себя неловко, словно тот мог читать ложь в его движениях, и обычно с такими людьми у них мало что получалось. Однако сейчас ситуация была намного сложнее: за спиной Чимина, буквально за соседним столиком, сидел Тэхен, наблюдал за ними и, казалось, думал о том, чтобы сейчас же прервать этот романтичный ужин со своей беспомощной правдой. — Мне все равно на начальника, я связался с ним, потому что думал, что так быстрее получу повышение, — неожиданно честно даже для самого себя ответил Пак. — Он неприятный, тупой и жалкий. Меня тошнило от каждой проведенной с ним минуты. И знаешь что? После я буду говорить о тебе то же самое. Сегодня мы переспим и тебе покажется, что теперь ты владеешь моим телом, потому что я умею быть достаточно послушным и покладистым, чтобы такие, как ты, теряли от меня голову. В воздухе повисла тишина. Отчего-то другие посетители ресторана замолчали, из-за плеча поглядывая на безучастное лицо юноши, пока тот, выдавив из себя кривую улыбку, вылил в горло все содержимое бокала и запихнул кусочек свежего багета. Когда он собирался и продумывал свой образ, он повторял себе снова и снова, что его настоящие чувства никого не волнуют. Если уж он играется с чужими, то не имеет права претендовать ни на настоящую любовь, ни на заботу о себе, ведь все это должны иметь хорошие люди, а таким его назвать постеснялся бы даже самый великодушный. Да и что таить, он изменял во всех своих отношениях с тем единственным, к которому никогда не решался подступиться. И все же неудобная, неуместная правда скользила прямо из сердца и вываливалась на этот застланный шелковой скатертью стол. Все вокруг было таким вычурно-красивым, изящным и изысканным, даже сам мужчина перед ним: дорогой костюм, золотые кольца, торчащие из кармана ключи от хорошего автомобиля — да о таком бы мечтал любой. И так бессовестно собственными усилиями для получения этого кусочка мечты распоряжаться мог только крайне отчаянный человек. — Ты ведь тоже согласился пойти со мной, потому что твои знакомые считают меня горячим, разве нет? — снова начал он в абсолютной уверенности, что сейчас задохнется, если не выскажется хоть раз. — Мне нравится быть использованным. Потому что для меня нет ничего страшнее одиночества, хоть я и ненавижу это признавать. Но я знаю, что полюбить такую пустышку, как я, невозможно, поэтому просто позволяю издеваться над собой всем, кто посчитает это достаточной причиной, чтобы остаться со мной. И что ты теперь скажешь? Все еще готов терпеть то, что я не думаю о тебе на нашем первом свидании? Или тоже убежишь в страхе? — И кого мне бояться? — он неожиданно беззлобно посмеялся и откинулся на спинку. — Того, кто так хотел мне понравиться, что выглядит, как все мои бывшие вместе взятые? Ох, извини, это звучало грубо, хотя, думаю, если я тоже начну говорить правду, то мы будем квиты. — А твоя правда настолько же отвратительная? — он отложил бокал в сторону и придвинулся ближе к столику. — Думаю, да, — старший кивнул и игриво улыбнулся. — Хочешь знать маленький секрет обо мне? Такие, как ты, совсем не в моем вкусе, ведь по рассказам общих знакомых, ты вечно строишь из себя недалекого наивного мальчика, плачущего от любого грубого слова в свою сторону. Так что я пришел сюда, чтобы поиздеваться над тобой. — О, — он удивленно приподнял брови, а после облокотился на замок из собственных пальцев. — Вот как? Я такого и правда не ожидал. Но могу догадаться, что тебе очень хотелось сначала заставить меня почувствовать себя комфортно в образе инфантильного дурачка, а после ты бы вывел меня на чистую воду. В этом был твой план? Я тоже так поступаю иногда. — Бинго! — мужчина тихонько похлопал в ладоши, чтобы показать свое восхищение чужой находчивостью, но не привлекать к их разговору лишние внимание. — Что ж, твоя очередь сказать мне еще что-нибудь ужасное о себе. Было так много всего. Чимину казалось, что какой бы аспект собственной жизни он ни озвучил, все это было мерзким и жалким. Он был соткан из чувства собственного превосходства и всепоглощающей ненависти к себе. Так что историй у юноши было минимум на несколько второсортных романов. Однако начал он с той, где он записался в любовники одного влиятельного человека и специально сделал так, чтобы и его родители, и супруга об этом узнали, ему хотелось самой настоящей драмы и чтобы его называли самыми последними словами, ведь это то, что он и сам думает о себе. Ему всегда было легче оправдывать свою неуверенность тем, как к нему относятся люди, от которых он зависит. Разве что закончилось то тем, что ему пришлось вымаливать свою жизнь на коленях, когда его оголенное тело оставили на потрескавшемся льду, а пистолет в чужих руках держал на прицеле его залитый кровью лоб. Была и более забавная история, где он позволил ухаживать за собой человеку с очевидно нездоровым интересом к нему. Чужая мания и созависимость не радовали, не возбуждали и не приносили ничего, кроме обрюзглого ужаса, а он готов был терпеть все это, дабы после его почти утопили в ванной и у него был еще один повод возненавидеть себя. Ведь в его понимании жертва намного хуже любого насильника, а это означало, что ему нужно быть самым незащищенным и уязвимым, чтобы его чувства можно было ранить даже не так брошенными взглядом — все, что угодно, лишь бы не быть счастливым. И пока Чимин во всех подробностях описывал свои воспоминаниях, углублялся даже в интимные и неприличные для первого знакомства в публичном месте детали, он чувствовал, как взгляд Тэхена прожигает его спину. О чем сейчас мог думать этот мальчишка? Отчего-то Пак надеялся, что от этих рассказов ему станет легче, пусть он сполна насладится страданиями того, кого всем сердцем ненавидит — это было бы и правда замечательно! Однако в это мгновение Ким делил свое отвращение с осознанием того, что сопереживает. И он ненавидел себя за эту бесполезную доброту. Это ведь то, чего он хотел, но он не получил и толики желанного спокойствия. Отчего он не мог быть таким же жестоким по отношению к убийце своего брата, как он сам? Ведь этот преступник не заслуживает ничего, кроме порицания и кары. Как же сложно желать одновременно понять, простить его и бояться этим разрушить память о своем дорогом человеке. — Интересно-интересно, — подытожил мужчина и, слегка наклонив голову набок, коснулся ледяными пальцами щеки собеседника. — Как я погляжу, ты еще и не знаешь, когда стоит замолчать. Я же просил только один секрет, а ты почти все о себе выдал. Лучше сохрани пару тайн для наших следующих встреч. — И почему ты решил, что они будут? — он прислонился к чужой ладони чуть ближе. — Ну, потому что у меня тоже есть много историй, которыми я бы хотел поделиться, — он улыбнулся. — Подумал, что ты не будешь настолько эгоистичным, чтобы не расплатиться передо мной за то, что я выслушал тебя. С этими словами он ушел, не пытаясь проявить присущие многим партнерам Пака животное желание завладеть его телом. На прощание он не ставил ни поцелуя, ни всяких неприятных обещаний или ширящих панику объятий, и это заставило Чимина почувствовать себя таким опустошённым: почему к нему отнеслись по-человечески после того, как он показал себя настоящего? Он не заслуживал такого отношения, и чтобы сделать себе чуть больнее он зациклился на мысли о том, что его правду просто собираются использовать против него чуть позже. Он же сам любезно предоставил факты, раскрытием которых его можно шантажировать, и отвращение к этой теории хоть как-то заполняло дыру в его сердце. — Поругался со своим возлюбленным и теперь мстишь себе за это? — спросил Тэхен, откидываясь на спинку стула, чтобы его слова точно были услышаны. — Или ты притворяешься ради меня? Если да, то поверь, мне не легче от твоего нытья. Даже наоборот. Если хочешь вымолить прощения, то лучше расскажи мне о случившемся, покажи, где вы спрятали тело моего брата, а после убей себя. Сейчас я не вижу другого выхода. Извини уж, кажется, я ошибся в собственных намерениях в самом начале. Мне неприятно сочувствовать тебе. Легче уж просто стереть тебя. — Правда? — он тоже прислонился к стулу и слегка развернулся, дабы разглядеть выражение на чужом лице. — Если ты всегда так хотел моей смерти, то зачем заступился за меня и обработал раны? Что, слишком добренький, чтобы видеть настоящие истязания? Думал, ты у нас мститель. — Не сравнивай меня с собой, мразь, — он слегка повысил голос, но сам же одернул себя и тяжело выдохнул, уже спокойнее добавляя: — Ты никто, чтобы судить о природе моих поступков, так что не пытайся делать вид, что понимаешь. — За столько дней мог бы придумать оправдание поинтереснее, — перебил его Пак. — У меня были другие дела, — он слегка улыбнулся и развернулся к собеседнику лицом. — Я подготовил для тебя и твоих родителей подарок. Надеюсь, вы все вместе оцените его. Ким не выдержал этой пытки. Он не мог даже заставить себя слишком долго смотреть на это все еще избитое тело, не мог говорить дольше пяти минут с тем, кто отнял у него самое дорогое, и ему было слишком трудно сдерживать этот нарастающий ком из скорби, ужаса и тревоги внутри себя всякий раз, когда они пересекались взглядами. Для Тэхена юноша перед ним напоминал слизкое, кишащее змеями болото, и от каждой секунды, проведенной рядом, младший ощущал вонь собственного тела. Они оба не вписывались в мир вокруг них, и их обоих связывала кровавая правда. Безмятежные, скучающие лица, глуповатый вид всех, кто вчитывался в роскошное меню, огромный растянувшийся на всю стену аквариум со стаями перламутровых рыб и безучастные медузы, парящие в своей водной глади и одиноко рассекающие пустоши их стеклянной клетки — все это ярким пятном расположилось прямо перед этими двумя, а они сами разбежались серыми уродливыми кляксами по плоскости огромного помещения. И каждый ощущал это напряжение между ними и всем, что их окружало. — Тебе, должно быть, очень одиноко от разговоров со мной, — напоследок сказал Чимин, допивая еще один бокал шампанского залпом. — Как и тебе, — ответил мальчишка и отвернулся.

***

Хотелось бы быть где угодно, но только не здесь. Точно в своих кошмарах, Чонгук чувствовал себя не способным говорить растением, крапивой или борщевиком, — чем-то, к чему не хотели бы прикасаться. Конечно, это его вина, что он попал в такую ситуацию, ему нельзя было сейчас злиться на кого-то другого, и все же он сжимал кулаки и чувствовал, как в нем начинает закипать ярость. Он приехал к квартире Чимина ради разговора, но случайным образом наткнулся на его отца — лучшего друга своих опекунов, и конечно же мужчина не смог оставить без внимания ребенка, которого тайно презирал все десять лет их знакомства. Чону было и неловко, и неприятно, так что он просто молчал, потупив голову, ощущая себя голым перед этим нагловатого вида человеком, пока последний все возвращался в прошлое и пытался как-то его задеть. Хотя причина этих поступков была понятна учителю: их общение с Паком всегда казалось людям неправильным. Кое-как пытаясь заставить себя сосредоточиться на этом бессмысленном диалоге, Чонгук неожиданно для себя бросил короткий взгляд за спину собеседника. Юноша уже несколько месяцев не был в этой квартире, оттого, видно, и забыл, какие она дарит ему неприятные ощущения. Светлая, но такая пустая, без всяких признаков жизни, труп интерьера вырезанной из мебельного каталога картинкой расположился по территории комнаты. Все было удивительно чистым, беленьким, даже сияющим, но ни в одной вещи, за которую юноша сумел бы задержаться глазами, не было и частички его друга. И это всегда пугало его даже больше, чем бесконечная череда примеренных другом образов — вранье и притворство куда лучше этой беспощадной пустоты. — Мы договорились с сыном встретиться в ресторане, раз ты искал его для разговора, то вы могли бы там и поболтать все вместе. Он же такой добрый, явно не будет против компании, — криво улыбаясь, сказал мужчина и похлопал младшего по плечу. — У меня тоже есть, о чем с вами двумя побеседовать. Удивительно, как слова этого человека всегда звучали беззлобно, легко, но взгляд выдавал в нем что-то неправильное и грязное. По правде сказать, Чон никогда не понимал, пытается ли его собеседник просто казаться вежливым или и правда временами бывает таким непосредственным? Хотя с чего бы ему проявлять к тому, кого он считает проблемой, даже толику снисходительности? Осознав это, Чонгук уже почти отказался, когда его за запястье потянули к машине, больше не реагируя на его попытки вытянуть себя из столь неловкой ситуации. — Твой дядя за тебя очень переживает, — вдруг начал старший, громко хлопая дверью автомобиля. — Говорит, вы не общаетесь уже достаточно давно. — Это так, — юноша тут же стыдливо отвернулся и уставился в окно. — Я не их родной ребенок, так что ничего страшного. — Да, ты чужой, — он отчего-то язвительно улыбнулся на этих словах, но тут же исправил себя, добавляя: — По крови. Однако разве не они воспитали тебя? Так старались, все тебе давали. Твоя тетя почти каждый день ходила в школу, чтобы просить за тебя прощения, разве это не проявление любви и заботы с ее стороны? Кому-то же надо было позориться вместо тебя. Хотя ты, наверное, все еще слишком молод, чтобы это понять. Гадкие слова сжигали дотла и язык, и горло, и даже его косточки. Хотелось бы сейчас выплюнуть: «Контролировать каждый мой шаг неправильно». Ему отчаянно хотелось сказать: «Они любили не меня, а их власть надо мной. За сироту не стало бы заступаться даже государство, так что их ничего не останавливало. Я просто был их игрушкой, с которой они не смогли справиться, потому что забыли, что я однажды вырасту и буду способен ударить в ответ». Однако останавливало учителя понимание того, что он не имеет права высказывать все это. Потому что пусть он и ненавидел опекунов за их отношение к себе, пусть они и заставляли его чувствовать, что любое принятое им самим решение обречено на провал, даже в этом они оказались правы. Его первая запретная любовь, отношения, которые он выбрал сам, закончились падением его возлюбленного с лестницы. И разве мог тот, чей первый самостоятельный шаг, оказался преступлением, вообще сейчас качать какие-то права? Опекуны не ошибались в своей жестокой заботе к нему, как считал сам Чон, они будто бы предвидели, что он ни на что не способен. — Ах, старый дурак, — неожиданно закатил глаза мужчина. — Сын столько раз просил меня не говорить о таких вещах, но никак не могу держать язык за зубами. Ну ты ему об этом не говори, ха-ха! А то снова рассердится. Ему так не нравится, когда я говорю о тебе правду. Звучало фальшиво, потому Чонгуку оставалось лишь также наигранно улыбнуться и пообещать не упоминать об этом моменте при встрече. Будто бы это хоть как-то отменяло то, что самого юношу задевает любое упоминание его так названной семьи. Почувствовав себя некомфортно, младший слегка поежился и снова молча уставился на пейзаж за окном. Десятки ларьков с яркими вывесками, сотни куда-то бегущих людей, вечернее одиночество тихого района и гул заводов вдали — все это заставляло почувствовать себя таким одиноким. Лучше бы сейчас плющом обвивать эти здания и безмолвно наблюдать за тем, как вечер льдинкой тает в черном кофе ночи, чем снова вспоминать прошлое. Всю дальнейшую дорогу старший зачем-то пытался еще хоть как-то задеть юношу, однако тот просто перестал слушать, погрузившись в собственные размышления и наконец вспоминая, зачем он вообще пришел к квартире друга. Он хотел попросить прощения, но самое важное — он хотел пообещать ему стать лучше. Не для того, чтобы хотя бы чувствовать себя иначе, а чтобы отблагодарить Чимина за его заботу и поддержку. Отчего-то Чон только недавно осознал, что ни разу не говорил ему спасибо за все, что было между ними. Однако, увидев силуэт Пака за столиком в ресторане, учитель вдруг забыл обо всем, что хотел сказать. И ему не дали достаточно времени, чтобы собраться с мыслями. Мужчина вдруг с силой усадил его рядом с сыном, а сам сел напротив. Его настроение резко поменялось, но он продолжал натягивать улыбку на свое лицо. Он ни слова не произнес, даже не поздоровался со своим ребенком, в какой-то момент он стал стучать пальцами по столу. Старые друзья почувствовали себя провинившимся в чем-то детьми и отчего-то не решались разрушить тишину. — Я очень тобой горжусь, — начал сам старший, откидываясь на спинку стула. — Ты хорошо учился, закончил институт и нашел себе отличную работу. Люди так радуются за нашу семью, когда я говорю им, что ты у нас работаешь программистом, говорят, что с такой профессией ты везде найдешь себе высокий заработок. Твоя мама тоже очень рада, что ты всегда был таким хорошим. Чонгук не понимал, почему столь теплые слова цедятся сквозь зубы, с таким напряжением и претензией в голосе, однако, мельком взглянув на побледневшее лицо Чимина, он понял, что тому совсем неприятно слышать эту похвалу. У него был такой вид, точно его пытались задушить какими-то странными комплиментами, да и взгляд его отца напоминал готовую в любую секунду напасть змею. С каждым новым предложением мужчина все сильнее и сильнее напрягался, даже его зрачки сужались. В какой-то момент он скрестил на груди руки и после нескольких минут тревожного молчания продолжил свою речь. — И все же я совершил достаточно ошибок в твоем воспитании, — он тяжело вздохнул. — Твоя мама тоже очень винит себя в этом, даже не нашла в себе сил приехать сюда, сказала, что ей стыдно смотреть тебе в глаза. Если уж честно, то мне тоже, но я очень стараюсь понять этот твой поступок. Хотя мне проще: я знал об этом с самого начала, просто думал, что эта дурь вышла из твоей головы. Я очень на это надеялся, даже молился, чтобы мой мальчик не связывался со всем этим. Ну, наверное, все хорошие дети когда-нибудь да разочаруют своих родителей. — Я не понимаю, о чем ты… — удивительно покорно для себя ответил младший Пак. — Не понимаешь?! И с каких пор ты такой недогадливый?! — он громко топнул ногой от удивления и покачал головой. — Ну раз сразу не дошло, то это тебя не так уж и волнует. Неужели ты правда не видишь, насколько сильно опустился? Или забыл, чему я учил тебя? Нет, это моя вина, я должен был начать этот разговор еще тогда, до того, как ты довел свою мать до истерики. Они точно говорили на разных языках. Чимин потерялся среди всех этих обвинений и просто немного нервно смотрел по сторонам, пытаясь не останавливать свой взгляд ни на родителе, ни на своем друге, присутствие которого делало эту ситуацию еще более неловкой и неприятной. Если это и есть часть мести Тэхена, то это наказание какое-то уж слишком странное и личное, да и сам мальчишка даже не присутствует здесь, так что сложно было до конца понять, что же вообще такого узнал о своем ребенке этот мужчина, что сейчас готов то ли разораться, то ли разрыдаться. — Уж извини, Чонгук, но ты здесь, потому что этот разговор касается и тебя, — добавил старший и снова начал нарочито громко стучать пальцами. — Мне такое даже стыдно произносить, но как вы могли? Я видел, как вы обнимались раньше, но чтобы вместе спать? Вам и правда перед нами не стыдно за свое поведение? Я сообщил об этом и твоим опекунам, думал, что они поддержат нашу семью, а они!.. Господи, да как им может быть все равно, что их дите развращает наше? — Это не так, — начал Пак. — Пап, мне жаль, что это тебя расстраивает, но мне двадцать пять, я могу- — Ты можешь только разрушать нашу семью, — он стукнул по столу, в его глазах застыла чистая ненависть. — Кто-то очень тебя ненавидит, раз отправил мне все ваши совместные фотографии и видео. Совсем стыда нет? Такой позор. Да, сын, тебе двадцать пять, и за все эти годы ты только обманывать и научился. Ты хоть представляешь, как мне было больно смотреть на то, как ты под кем-то стонешь? Это женское дело, так почему ты так себя ведешь! А если люди узнают? Ну не уважаешь ты себя, так хотя бы нам бы посочувствовал! Тебе не стыдно быть собой? Нам теперь жить с этой ношей, придется теперь каждый день думать, как сегодня в моего ребенка засунули член и ему это понравилось! Его аргументы казались смешными и глупыми, такими наивными и в то же время наполненными желчью. И если бы их не произносил его отец, Чимин, вероятно, нашел бы, что ему ответить, но что-то не позволяло ему выдавить из себя и слова. Страшное чувство вины свалилось на его плечи и рухнуло со всей силы на его и без того разбитое сердце. Точно весь свет ресторана был направлен на него, и каждый уставился ему в глаза. Лучший метод допроса — спрашивать полностью оголенного, и его отец точно знал, что подобными обвинениями он явно сможет обнажить пульсирующую от страха душу сына. Чон тоже не был достаточно глупым, чтобы не понимать этого, он пытался сохранять спокойствие, но все это выводило его из себя. — Раз вы видели нас и раньше, то с чего бы вам вдруг сейчас говорить подобное?! Вы уже несколько лет спокойно жили с этим, а сейчас в чем-то упрекаете того, кем так хвастались перед другими?! Это так бессовестно! И меня вы тоже хотите пристыдить за это?! — процедил Чонгук и сжал кулаки. — Хочу ли я пристыдить тебя? — старший неприятно улыбнулся. — Да я хочу, чтобы ты сдох мучительной смертью. Такое ничтожество, как ты, еще и голос на меня поднимает? Не понял еще своего места?! Ты даже своей семье не нужен, так с чего бы мне тебя жалеть?! Мне только жаль, что ты сделал это с моим ребенком! Это ведь точно ты! Проблемный, тупой и ни на что не способный! Чего ты прицепился к моему сыну, качаешь у него деньги небось, да? Пользуешься тем, что он такой идиот наивный, разве нет? Их диалог быстро перешел в ссору, еще секунда — и они начали бы драку друг с другом. Потому что никто из них не умел справляться с собственным гневом, и только Чимин не знал, куда себя деть в этой ситуации. Ему хотелось закрыть уши и просто не слушать, уйти от этой ситуации и забыть о том, что мир вокруг него вообще существует. Крики старшего возвращали его в прошлое, когда прижать к ушам ладони было его единственным спасением от постоянных ссор в семье. Ревность, неудачи на работе, быт — все что угодно могло начать войну между его родителями, и сейчас очаг этого пожара стоял в полной готовности ударить того, в ком Пак нашел спасение. Вот только юноша не знал, кого ему стоит защищать в этой ситуации: любой выбор был обречен на провал. Поэтому он молчал и чувствовал, как внутри него снова разбивает сад паника — медленно, но планомерно. — Забавно, что вы даже его имя не называете, когда говорите такие громкие слова, — едко усмехнулся Чон, продолжая спор. — Что, боитесь, что кто-то из знакомых услышит? Это место так далеко от вашего дома, а вы себя так ведете! Во всей этой ситуации вас оскорбляет лишь то, что вас могут в чем-то упрекнуть другие! Мерзость это вы, а не то, что делает ваш сын. — А что, разве ты сейчас не собственную шкуру защищаешь? — также неприятно улыбнулся и старший. — Ты ведь злишься, что я с отвращением говорю про ваши отношения! Тебе наплевать на него, тебя просто задело, что я считаю вас обоих мерзкими, раз вы таким занимаетесь. Но, знаешь, в моих глазах ты хуже и ниже, потому что ты явно делаешь все осознанно, а не по собственной дурости, как мой ребенок! Он глупый и бесполезный, что с него вообще взять можно?! Я даже не виню его так сильно, как тебя! — Глупый и бесполезный?! И это вы говорите про сына, которого так сильно любите?! — он окончательно вышел из себя и даже встал из-за стола, сжимая кулаки так сильно, как только мог. — Я сказал, что горжусь им, а не люблю его! Чимин замер, отрывая взгляд от пола и тут же глядя родителю в глаза. Что это вообще должно было значить? Он бы принял любые оскорбления, унижения и даже проклятия в свою сторону, однако принять нелюбовь он не мог. Юноша всю жизнь потакает другим, делает из себя посмешище, лишь бы сохранить в других людях хоть толику привязанности к нему, и сейчас его отец так просто говорит подобные вещи в порыве ярости? Пак не успел даже сказать что-то перед тем, как Чонгук ударил старшего кулаком в лицо, заставляя всех посетителей тут же вскрикнуть от удивления и растерянно отбежать подальше от места конфликта. Работники в свою очередь сразу же стали переглядываться, перешептываться, не зная, стоит ли им уже сейчас выводить нарушителей покоя, однако когда Чон уже был готов ударить мужчину во второй раз, его друг тут же схватил его за руку и заставил сделать шаг назад. — Пожалуйста, успокойтесь оба, — неуверенно прошептал он. — Этот спор бессмысленный и возник из-за меня. Давайте закончим это сейчас. — Именно! — сказал старший, вытирая пот с лица и тыкая пальцем в грудь своего сына. — Я с твоей мамашей никудышной остался, думая, что если она тебя одна будет воспитывать, то ты вырастешь мягкотелым никчемным идиотом, за которого стыдно будет потом. А ты, как оказалось, наплевал на все мои старания! Это она виновата, что ты таким стал. — О, конечно, у вас все виноваты, — не выдержал учитель и попытался приблизиться, но его остановили. — Хватит. Такое отвратительное чувство опустошенности давно не посещало Чимина, он призраком стоял меж двумя пожарами, и его бестельная печаль не могла никого остановить. Если бы не подошедший охранник, вероятно, началась бы еще одна драка, однако чужое внимание быстро спугнуло его отца, и последний, плюнув в спину собственного ребенка, ушел куда подальше. Мужчине казалось, что весь мир сейчас поддерживает и его ярость, и его попытки сбежать от этих двоих, ведь любой бы поступил подобным образом. Все были бы разочарованы, и оттого его злость обоснована. Неважно, как сильно его слова или действия могли ранить того, кем он хотел гордиться, в любом случае его ребенок принадлежит ему, а значит, что его извинения после обязательно заставят Пака его простить. Так ведь и поступают хорошие родители, правда? Иногда забота означает наказание за неподчинение — в этом он был убежден. А Чон был уверен, что он поступил правильно, что он помог своего другу и защитил его. Это возвышенное чувство праведности собственного гнева не ушло и тогда, когда он почувствовал, как дрожат чужие руки. Это не было редкостью для Пака, так что ни его угнетающее молчание, ни этот тремор не смогли заставить Чонгука почувствовать, что он сделал что-то не так. Они без слов шагали по безлюдной парковке, шумело лишь шоссе над их головами и иногда неприятно завывал ветер, попутно целуя макушки облезлых кустарников. Этот вечер не был приветлив, даже небо чернело яростнее обычного, с криком пожирая остатки солнца — в ушах вновь застыл белый шум. — Извини, что он тебя вывел, — очень тихо прохрипел Пак. — Я довезу тебя до дома. Только услышав надломленный голос друга, юноша смог понять, что все же что-то не так. Верно, слова отца так его ранили или же что-то случилось до этого: на голову этого человека вечно приходятся тысячи приключений, так что им явно было что обсудить. Думая об этом, Чонгук легонько потянул собеседника на себя, чтобы приобнять его, он правда хотел поддержать его также, как Чимин всегда поддерживал его, однако тот лишь оттолкнул от себя, не позволяя прикасаться и инстинктивно закрывая себя руками. Чон совсем не ожидал такой реакции, поэтому сделал еще один шаг вперед и слегка наклонил голову, спрашивая: — Ты в порядке? — он на секунду взгляд в чужие глаза, но мигом отвел взгляд и нерешительно добавил: — Я понимаю, что тебе тяжело после встречи с отцом. Он сказал много неправильного, поэтому… Мы, конечно, поссорились, но ты мог бы остаться у меня, и мы бы обсудили все это. Я хотел встретиться, чтобы извиниться за свое поведение, я правда сожалею, что тогда кричал на тебя и упрекал в чем-то… Это звучит ужасно, но мне очень стыдно… Я… Он терял уверенность в собственных словах с каждой новой фразой. Почему он такой жалкий? Даже попытавшись взять себя в руки, так и не смог закончить предложение, хотя несколько недель обдумывал, как ему попросить прощения, он даже засыпал с мыслью о том, что он должен стараться стать лучше ради этого человека. Однако сейчас Пак выглядел подавленным, униженным и закрытым, как никогда. Наверное, это впервые, когда он показывает эту свою сторону кому-то, кроме зеркала. — Извини, если я давлю на тебя, просто ты всегда… Я… — юноша запинался на каждом слове, пытаясь разглядеть хоть какие-то эмоции на чужом лице. — Ты не захочешь это слышать, но ты всегда относился ко мне по-особенному, я очень ценю это. И я очень благодарен за все, что ты делаешь для меня… — Почему ты говоришь мне все это? — он растерянно сделал шаг назад. — Мне все равно, что отец думает обо мне. Вернее… Не все равно, но то, что он разочарован во мне, даже лучше. Пусть так и будет. — Но тебе же больно от этого, — в порыве эмоций он схватил его за плечи, хотя ему до этого дали понять, что сейчас никаких прикосновений юноша не хочет. — В этом и проблема, понимаешь? Ты не ценишь себя и готов ранить собственные чувства ради других людей, и это неправильно. Я понимаю, что тебе тяжело, да и мы закончили наш прошлый разговор на том, что я наговорил тебе ужасных вещей. Но я много думал об этом, и я… Мне очень жаль, но, пожалуйста, давай с этого момента откровенно говорить о наших чувствах. Так я смогу понять, как мне быть для тебя чем-то, чем ты являешься для меня. Чимин криво усмехнулся: и чем же он является? Кем они вообще друг другу приходятся? Их связывало преступление, общее прошлое и сексуальное влечение друг к другу — вот и все. Или так хотелось думать самому Паку, потому что раскрываться, говорить откровенно о том, что у него на душе, а тем более принимать поддержку — это явно не в силах. Разве не проще скрывать все в себе, а потом забываться в минутной эйфории, когда тебе признаются в любви и всем сердцем желают тебя? Ах, нет, так совсем не легче! Но это достаточно мучительное чувство, чтобы забыть обо всем на свете. — Ты и сейчас не сдержал своих эмоций и до смерти меня напугал, — сказал юноша, замерев в хватке чужих рук. — Ударил моего отца, вышел из себя, кричал… Ты все такой же агрессивный, как и раньше. И ты не можешь контролировать себя. А когда ты не зол, ты ведешь себя, будто бы у тебя нет эмоций и ты ничего не чувствуешь. — И поэтому ты не хочешь быть со мной откровенным? — чувствуя ком в горле, он опустил голову. — Не можешь доверять такому, как я? Да, это… Я понимаю, что это так, но я просто… Я не могу простить себя за то, что тогда сделал. Я убил человека, и это… Я не понес за это наказание, я не могу позволить себе жить дальше. Я до сих пор не нахожу оправдания своему поступку и не знаю, смогу ли когда-нибудь найти. — Да, я знаю, — он попытался сделать шаг назад, но чужая хватка все еще не позволяла ему двигаться. — Но раз это так, то не надо лезть ко мне в душу. Я помогаю тебе из эгоистичных целей. — Это не так, — Чон посмотрел ему в глаза. — Ты же и сейчас врешь. Твоя «эгоистичная» цель — желание заботиться о ком-то, вот и все. Как ты можешь называть это так? Я не такой глупый и отчаянный, каким ты меня видишь, я понимаю, что ты… Был ли он вправе судить о чужих чувствах? Они никогда не обозначали их отношения, так мог ли сейчас Чонгук говорить, что Чимин любит его? Во всяком случае он сделал достаточно большую паузу перед тем, как произнести это, заставив Пака замереть. По его лицу было сложно прочитать, что он сейчас чувствует, однако он точно ожидал услышать что-то. Отрицать его влюбленность было бы глупо, хотя он даже во время секса никогда не признавался в этом. Учитель ясно понимал, что должен сейчас сказать, что испытывает то же самое, он должен был признаться в любви также, как это сделал своими поступками и даже своим молчанием сейчас его собеседник, поэтому он сказал: — И я хочу, чтобы тебя по-настоящему любил кто-то лучше меня. Казалось, после этих своих слов он услышал, как на них падает небо. Во всяком случае в глазах напротив явно что-то сейчас сломалось и разбилось вдребезги. С таким болезненным разочарованием на него еще никто никогда не смотрел. Чон попытался сказать что-то еще, но все это было уже бессмысленным: ларец чужого сердца закрылся от него. Чимин наконец смог сделать шаг назад и освободиться от плена чужих рук, он уставился на звезды, почти не моргая, и глубоко дышал леденящим легкие воздухом. А ночь все сильнее пожирало остатки света, казалось, еще секунда — и она заставил лопнуть лампы фонарей. Все, лишь бы сейчас погрузить этих двоих в туман собственных чувств. — И правда, чего я ждал от тебя столько лет?.. — прошептал юноша, прерывая поток бессмысленных слов учителя. —… Неважно, ты и не обязан был отвечать на мои чувства. Но если ты позволяешь мне быть рядом, потому что думаешь, что я раскрою твой секрет всем вокруг, то я не стану этого делать. Ты и правда совершил ужасный поступок. Но с чего ты решил, что ты хуже меня? Я такой же преступник, как и ты, просто не убийца. Так что если это и было причиной нашего общения, но не беспокойся. Твоя тайна уйдет со мной в могилу, обещаю. И своих обещаний тебе я еще не нарушал, так что нет оснований мне не верить. Чонгук совсем не понимал, откуда на этом бледном личике появилось это лунное безразличие. Из юноши напротив словно высосали все силы, сейчас он действительно напоминал куколку, которую жестокий хозяин заставил вытаскивать из горла болезненные слова. И Чон пытался подойти ближе, еще раз прикоснуться к нему, хотелось как-то объясниться, чтобы эта пропасть между ними больше не ширилась. Но собеседник умело избегал любого контакта, отходя все дальше к краю улицы, забывая о том, что уже даже успел разблокировать свою машину перед началом их диалога. — Может, я и додумываю, но, видимо, мое присутствие в твоей жизни только каждый раз возвращает тебя в тот день? Я для тебя просто живое напоминание об этой смерти, разве нет? Но ты боялся сказать об этом прямо, потому что ты обязан передо мной? Наверное, отец прав: я и правда наивный идиот, раз думал иначе. Ну ничего! — он снова уставился на небо, слегка сжимая кулаки. — Раз теперь мы оба выяснили все это, ты можешь меня бросить. Или я тебя — как тебе больше нравится. Он пожал плечами и криво улыбнулся на прощание перед тем, как начать бежать куда-то в неизвестном направлении. Он не в первый раз так поступает, однако сейчас Чонгук хотел провалиться сквозь землю. Почему ему не хватило смелости признаться в любви даже сейчас? Почему он вечно все разрушает и никогда не делает ничего хорошего? Он безвольно смотрел вслед убегающему, парализованный собственными чувствами. Его уста больше не могли кричать, его тело не было способно бежать следом, а его разум начал трескаться от нарастающей панической атаки. — Прости меня, — только и оставалось, что шептать вслед отдаляющемуся все дальше и дальше другу. — Прости… — Какого черта?.. Этот голос одновременно был и знакомым, и чужим. Чону потребовалось какое-то время, чтобы понять, кто с ним сейчас заговорил. Однако, найдя этого человека среди темноты, легче совсем не стало. Они уже точно виделись, и его лицо было таким до боли кого-то напоминающим, и все же сейчас эти искаженные от ужаса глаза даже не смотрели на него. Руки незнакомца дрожали, и он впился в них взглядом, казалось, даже перестал дышать на какое-то время, после чего по его доселе бледным щекам разлился нездоровый румянец. Сжав кулаки, мальчишка вдруг быстрыми шагами преодолел расстояние между собой и учителем, схватил последнего за шиворот рубашки и остановился не в силах сделать хоть что-то. — Так… Так легко говоришь о том, что убил человека?.. — в его голосе не было и капли уверенности. — Это ты?.. Это был ты, я тебя спрашиваю?! Точно. И как он мог забыть? У Чонгука душа не стояла на месте еще в тот момент, когда он впервые увидел этого юношу, ведь все в нем так ужасно напоминало его первого возлюбленного. Но старшему было нечего сказать, в его голове не было ни одной мысли, и потому от чужого бессилия не было ни душно, ни страшно. Будто бы сквозь череду нескончаемых панических атак теперь на него и правда смотрело безразличие. Ах, нет, он врал себе. Чон был спокоен ровно одно мгновение, пока руки Тэхена не опустились перед ним, а после — лицо учителя исказилось от ужаса и страха. И они оба, заглядывая в глаза другого, могли лишь отражать эти печальные эмоции. То ли в такую шумную ночь слова просто потеряли значение, то ли Ким, оказавшись перед настоящим убийцей, не смог понять, что ему теперь испытывать. Он хотел уничтожить этого человека и в то же время у него не осталось сил злиться. Ведь он сам превратился в палача, сполна наказавшего невиновного, и с чего бы ему теперь плакать о том, что с ним случилось? Многие не верят в судьбу, однако мальчишка сейчас снова и снова повторял про себя: может, меня наказали этой смертью за то, каким я стану человеком? И все же в какой-то момент он схватился за чужие плечи как можно крепче, он хотел посмотреть в глаза убийце и спросить его, что же случилось в тот вечер. — Ты его младший брат, да?.. Тот, кого он так хотел забрать из приюта?.. — прошептал старший, чувствуя ком в горле. — Он всегда рассказывал о тебе… Когда мы были вместе… Отчего-то Тэхену больше совсем не хотелось слышать о своем родном человеке, не из этих уст, не от этого человека. Он желал спрятаться под камешек и больше никогда оттуда не вылезать, растаять сейчас льдинкой в чьей-нибудь газировке, лишь бы убийца с такой болью в голосе не давал ответы на вопросы, за ответами на которые он сам так долго гнался. — Я… — Чонгук снова подал голос после небольшой паузы, опускаясь на колени. — Пожалуйста, накажи меня за это… Я был напуган, я хотел убежать от ответственности, но сейчас… Сейчас, стоя перед тобой, я чувствую себя намного легче. Так эгоистично. В глазах Кима сейчас Чон был самым большим нарциссом на этой земле. Может, этому человеку просто нравится быть жертвой? От одной лишь мысли об этом юноше захотелось достать биту из машины сбежавшего Пака и раздробить собеседнику череп, уничтожить его лицо и разбить каждую косточку в его теле. Но толку-то? Тысячи эмоций проносились через сердце, но в итоге в нем не осталось ничего, кроме опустошения. И он стоял призраком, пока человек намного старше валялся перед ним на коленях, держал его истертые ладони и молил наказать себя. — Лучше тебе не отпускать своего друга, — вырвав свои руки из чужой хватки и отвернувшись, выплюнув Ким. — Потому что сегодня он должен сломаться. Чонгук уставился на него с полным непонимания глазами, и мальчишка еле сдержался, чтобы на харкнуть ему в лицо, он скривился и развернулся в сторону еще сильнее. И отчего он вел себя так, достигнув своей цели? Он не мог объяснить это даже себе, в его груди болезненно зевала дыра, и чем дольше он смотрел на тень старшего под своими ногами, тем шире она остановилась. И учитель лишь усугублял ситуацию своим молчанием, он не понимал, отчего его так просто отпускают, когда он десять долгих лет каждый день мучил и ненавидел себя. Быть внутри его мыслей все равно что вечно находится в ледяном карцере, и когда он встретился лицом к лицу с тем, кто должен был его наказать, его даже не пытаются ранить. Тоскливый город окружил их своими безжизненными улицами, отравил воздух и свалился желтовато-черными небесами на окна. После небольшой паузы Тэхен все же решился еще раз посмотреть в чужие глаза, он вдохнул как можно больше воздуха и на выдохе добавил: — Не сделай из меня убийцу, — он все же отвел взгляд, его губы дрожали. — И спаси того, кто тебе дорог. Может, тогда мы все почувствуем себя лучше? Хотя кто знает. Я без понятия, что мне теперь чувствовать. Но в этот раз Чон не стал ждать дальнейших разъяснений. Он поднялся с земли и, в последний раз взглянув на Кима, сел в автомобиль Чимина. Последний не мог убежать куда-то в незнакомое место: ему некуда податься. Поэтому найти его так будет намного проще. Тэхен не двигался с места достаточно долго, ничего не говорил и просто смотрел на мокрый асфальт под своими ногами. Однако, когда старший уже почти надавил на газ, тихо добавил: — Даже так, я не могу простить вас. Я такой трус.

***

— Извини, но трахаться с парнем на грани истерики — явно не то, как я хотел бы провести свой вечер, — с легкой усмешкой сказал мужчина, оглядывая неожиданного гостя с ног до головы. — Так что лучше тебе вернуться домой. — Ты тогда пришел на свидание, чтобы поиздеваться надо мной, так почему сейчас не хочешь того же? Я ведь отличная мишень, — натянуто улыбнулся Пак. — Потому что ты сложный, и я ненавижу иметь с такими дело, — он неодобрительно покачал головой, точно какой-то старик. — Извини, но поплачься в другом месте. Какая это уже по счету перед ним закрылась дверь? У Чимина даже не осталось сил для счета. Он обзвонил всех своих потенциальных партнеров, лишь бы найти хоть одно место для ночлега, однако никто не захотел его жалеть. Это означало, что теперь он мог разве что вернуться домой — в свою квартиру без вещей, где даже стены не были бы рады его возвращению. И потому он шел нарочито медленно, все обдумывая слова Чона, то ругая его, то оправдывая, и всякий раз понимая: он сам во всем виноват. И раз он виноват, то отчего бы сейчас его преследователю не объявиться? Почему бы не сделать хоть один шаг навстречу, начать новую игру, чтобы юноша смог сдаться и проиграть? Он совсем не против быть убитым. Наверное, он никогда не был против этого, ведь даже ребенком ему было известно, что его заветное желание — быть любимым — никогда не исполнится. Улыбаясь собственному разбитому сердцу, он шагал вдоль ночной темноты. Часы и минуты растягивались под его ногами и тонули в лужах, замерзали на асфальте и неприветливыми домами создавали лабиринты. Паку потребовалось даже слишком много времени, чтобы оказаться перед своим порогом, еще больше — чтобы решиться открыть дверь и увидеть свою печальную правду — белую одинокую комнату. Вот только дверь, к его удивлению, была не заперта. В легкой надежде на встречу с новым зверем, Чимин решил подготовиться. Он включил в своих наушниках любимую песню, достал сигарету и поправил волосы: хотелось сделать шаг навстречу смерти особенным, быть в этот миг самым красивым хоть для кого-то. Хлопок в ладоши — и комнатный свет разлился по усыпанному фотографиями полу. Юноша оказался перед самим собой, кусочки разбитых зеркал отражали тысячи его версий Первым, что он ощутил, стало небывалое спокойствие. После разговора с отцом и его единственной любовью все это показалось такой детской забавой, и он начал смеяться что было мочи — до такой степени, что его легкие разболелись. Свалившись в океан изображений с самим собой, он еще пару минут улыбался, уже после начиная вытирать слезы. Удивительно: Тэхен сумел прикрепить осколки зеркал даже к потолку и лампе — очень продуманно! Очередной хлопок в ладоши — и остался лишь свет огромной луны за окном. Ах, ну и глупая же пытка, с чего бы ему опасаться смотреть на себя? Даже на те свои версии, что он ненавидел. Так беспечно! Раз он так думает, то с чего бы ему вновь и вновь поворачиваться, выискивая место, откуда не видел бы собственный взгляд. Потребовалось лишь пару мгновений, чтобы Пак увидел катящиеся по своему лицу слезы еще раз. Снова включив свет, он начал судорожно подбирать остатки себя, каждую фотографию, что лежала под его ногами, и все лишь для того, чтобы начать задыхаться после. Куда бы он ни посмотрел, куда бы ни попытался убежать — он сам себя преследовал. Под кроватью, на потолке, в коридоре — везде был он сам, смотрящий в объектив так бездушно и по-кукольному грязно. Где-то он с длинными волосами, где-то с подкрашенными глазами, где-то в слишком дорогой одежде — во всем, в чем он бы понравился другим. И другие тоже здесь были, на обратной стороне изображений с ним, у каждого было имя, и чем больше из них он вспоминал, тем ему становилось некомфортнее и страшнее. Он не должен быть наивным, он не должен бояться столь глупых вещей — так Чимин твердил себе, пока дрожащими руками собирал осколки фальшивого себя. Слезы душили его, и даже если он пытался сохранить улыбку, та медленно исчезала, уступая место гримасе абсолютного ужаса. Он такой уродливый — неудивительно, что его никто не любит. Такой сложный, неправильный и потерянный — вот и ответ, отчего к нему относятся как к мусору. Ведь он заслужил всего, что с ним происходит. Пак лишь через пару минут понял, что твердил себе абсолютно сумасшедшие вещи, и все это вылетало с его уст, пока вдоль его кривого пальца бежала струйка крови — порезался одной из фотографий. Глядя на это и начиная посмеиваться с самого себя и своего инфантилизма, он невольно обернулся к собственному пыльному зеркалу. Оттуда на него смотрела очередная уродливая версия себя. — И кто ты, блять, такой?! Сука, кто разрешал тебе так выглядеть?! — закричал он и швырнул телефон в свое отражение. Ах, и почему даже это не помогло? Склонившись над осколками, юноша лишь обнаружил на них еще больше версий себя. И все они так отвратительно усмехались. Как они посмели над ним смеяться? Не позволяя им шутить над собой, Пак ударил кулаком на каждому, раздробил их жестокими ударами еще сильнее и остановился лишь тогда, когда запачкал все кровью до такой степени, что и зеркало превратилось в кусок черной дыры. Синеватый цвет лампы свалился на его голые плечи, точно вуаль — он готов был хоронить хозяина этого места. Чувствуя тяжесть собственной комнаты, Чимин поднялся на ноги, начал ходить из стороны в сторону и срывать висящие на нитках осколки вместе с остатками фотографий. В какой-то момент даже боль от порезов стала незаметной, ведь перед глазами не осталось ничего, кроме самого себя. Черт, это худший товарищ, юноша бы все отдал, лишь никогда не быть с собой наедине. И от тошноты этих мыслей все вокруг становилось в тысячи раз больше и уродливее. Как ощущается паническая атака? Пак столько раз о ней слышал, так много их пережил вместе с Чоном, однако осознать собственные чувства у него не получалось — он всегда был слишком строг к себе, чтобы распознать в своем поведении нотки безумия. Вот только понять, зачем ему понадобилось разбить еще и часы и с каким-то животным удовольствием поломать на них стрелки ему так и не удалось. Он уничтожал все то немногое, что было в его квартире до тех пор, пока снова не остался с самим собой. Все отблескивало его тело, все отражало его измученный уставший взгляд. Сколько можно? У него не осталось сил сходить с ума. Чимин свалился прямо на стекло и закрыл лицо руками в глупой попытке защититься от самого себя. И даже это у него вышло из рук вон плохо. Несколько мгновений — и его глаза предательски открылись, встретившись с еще одним отражением. Эта версия выглядела самой измученной из всех, весь в крови и ранах, точно сбитый машиной олененок. Поднявшись за этим осколком и с силой вырвав его с потолка, Пак заметил отличающуюся от предыдущих надпись: «Таких, как ты, не любят». Кто же это прочел за него? Юноша отчетливо слышал голос, и он явно не принадлежал ему. Обернувшись по сторонам и находя среди пустоты белых стен лишь самого себя, он невольно остановился перед окном. Оттуда сама ночь смотрела на него его же глазами. В бледности соседнего дома он обнаружил самого идеального себя — того, что уже знал эту правду. Как замечательно было бы понимать собственную никчемность и перестать от нее прятаться. Верно, тот прекрасный он, что спрятался меж белых рамок, уже все это знал. И он протянул руки навстречу Чимину, а последний — ему в ответ. Их касание было ледяным и мокрым, точно он дотронулся до дна океана кончиками пальцев. Словно танцующая медуза, он не смог не поддаться порыву и оказался всем телом в объятиях своего отражения. И тот он щекотал плоскостью своего тела его ресницы, охлаждал беспокойный разум и вместе с тем лишь приближал к краю. Стоило лишь на мгновение закрыть глаза — и идеальный Пак был потерян, оставалось лишь смотреть на собственную кривую улыбку. В попытке отыскать прекрасного себя он пробежался босыми ногами к каждому уголку, заглянул в каждое свое отражение и все же лишь смог на секунду увидеть его убегающий лик. Бледной тенью оно скользнуло вдоль окон и убежало на балкон. Туда же выбежал и Пак, нервно оглядываясь по сторонам и начиная дрожать от окружившей его темноты. Ах, кажется, он потерял того любимого себя. И стоило ему так подумать, как очередной белый огонек оказался за его спиной, убегая оттуда и теряясь в утренней дымке. Юноша вспомнил себя, когда оказался по середине пустой дороги. Слыша свой, но все еще такой чужой и далекий смех, он до ужаса перепугался, теряясь в пространстве улицы, по которой и так тысячи раз проезжал. Это дорога домой? Или дорога подальше от себя? Вокруг не было никого, кто смог бы ему это подсказать, только его собственное отражение в луже. Разве он сейчас улыбался? Перед глазами все плыло, может, оттого ему казалось, что его идеальная копия что-то ему шепчет, о чем-то просит — он не мог разобрать собственный плач. Все как в детстве: он в полном одиночестве среди собственных страхов, только теперь по его порезанным рукам и ногам неустанно катились алые гроздья. Закрыв ладонями уши и чувствуя, как кровь начинает в них заливаться и стекать по шее, Чимин в полной мере ощутил тяжесть своего тела. И он бы так и потерял сознание, если бы не вновь мелькнувший за его спиной бледный огонек — это же прекрасный он! Тот самый, что окажется в этом тяжелом поломанном теле, когда ему вновь понадобится любовь. Обернувшись, юношу ослепил свет фар. И запомнить, что было после встречи с чужим автомобилем, отказывающее сознание уже не смогло.

***

Пережеванная ночь, выхлебанное утро или перетертый день — кто знает, в каком месте Чимин открыл глаза, однако одно он понял точно: он был в кинотеатре. Оторвав чугунную голову от чужого костлявого плеча, он скривился от неожиданной боли. Его ноги были перебинтованы, но раны на руках разрывались при малейшем движении. Оглянувшись по сторонам, он смог увидеть лишь парочку безучастных посетителей сеанса. Здесь, в этом одиноком моменте, были лишь он и Тэхен, обнимавший свои колени и неотрывно наблюдавший за действиями на экране. Там, в прямоугольнике черных полос, худенькая женщина в желтом спортивном костюме медленно шагала все ближе и ближе к зрителю, пока за ее спиной испуганный народ искал спасения, не желая становится очередной жертвой ее клинка. На лице и одежде актрисы в хаотичном узоре разбежались капли крови, и она уверенно смотрела в глаза той, кому собиралась бросить следующий вызов. Ничего в этой жестокой сцене не вызывало печали, и все же Пак стал невольным свидетелем, как по щеке Кима побежала слеза, оставляя липкую соленую дорожку после себя. — В фильмах все время показывают, что месть бессмысленна, замечал? — он не повернулся к собеседнику лицом, но слегка улыбнулся. — Что ни глянь, мысль будет одна: прости того, кого ненавидишь, иначе обязательно потеряешь себя. И почему мы все соглашаемся с таким выводом? Это и правда странно. Нам не нравится жестокость? Нет, это было бы странно. Может, мы просто хотим верить в лучшее? — Понятия не имею, — неуверенно ответил Пак и тяжело вздохнул. — Вот и я, — он кивнул. Неловкое молчание под крики главных героев, сменяющиеся изображения боя и иногда шум откуда-то сзади. От этого даже немного легче — настолько, что Чимин решился посмотреть на чужое лицо еще раз. Мальчишка перед ним, казалось, и сам не знал, что сейчас испытывает, оттого на его губах цвела улыбка, а в глазах черным морем бушевали тысячи и сотни вопросов. Чувствуя себя таким безмятежно легким и свободным от всего на свете, старший отчего-то решил рассказать все, что давно должно было быть озвучено. Из его уст вылетела картинка того дня, что разрушил их жизни. Все еще свято храня чужой секрет, Пак попытался объяснить, что же тогда произошло, и Ким внимательно выслушал все до последнего слова, не перебивая и разрешая себе лишь в конце от души посмеяться. Он положил голову на кулак и развернулся лицом к собеседнику, когда тот наконец замолчал. — А ты отчаянный, — на выдохе подытожил он. — Я знаю, что это не ты толкнул его с лестницы. Вы и знакомы-то явно не были. Ха, даже забавно, что ты упомянул так много подробностей, а о главном промолчал. У тебя не было никаких мотивов так поступать, поэтому и не говоришь об этом, да? Я даже рад, что ты не считаешь меня достаточно тупым, чтобы не догадаться о том, почему ты недоговариваешь. Эх… Хотелось сказать многое — настолько, что наступило молчание. Тэхен снова уставился в экран, и все же взгляд его не был направлен на происходящее. Перед собой он видел лишь картинку того ракового дня: двух перепуганных подростков и своего несчастного брата, не успевшего в полете даже подумать о будущем, что сейчас потеряет за первый же удар о ступеньки. И мысль об этом заставляла Кима ненавидеть сидящего рядом с ним так сильно, как это только было возможно. Тем не менее, он улыбнулся и добавил спустя какое-то время. — Не могу простить вас, как бы ни хотел, — он посмотрел в глаза старшему. — Но все эти протагонисты, что осознают бессмысленность мести, такие невероятно классные. Прошедшие через страдания и не получившие ничего, чтобы прийти к прощению в конце концов… Я бы хотел быть одним из них. Наверное, притвориться таким тоже неплохо, ведь по итогу я ничего не могу сделать. — И что тогда… — Ну, — Ким перебил его, посмеиваясь про себя. — Буду притворяться до тех пор, пока не поверю в это. Хочу быть кем-то вроде нее. Он указал на главную героиню на экране, после чего снова отвернулся. Во многом он врал и себе, и Чимину, однако не то чтобы у него был другой выбор. Играться с чужой жизнью бессмысленно, а встретившись с настоящим преступником он не почувствовал ничего. Чтобы спасти собственное сердце от этой глупой ненависти, он готов был зайти в своей лжи до самого конца, так что это было его прощанием с теми, кто некогда разрушил его жизнь. Да, кажется, так и поступают герои фильмов, а иначе ему думать о себе и не хотелось. — Твой друг не особо хорошая ищейка, раз я обнаружил тебя намного раньше, так что, может, пойдешь ему навстречу? Отчего-то Пак послушался. Вероятно, из-за желания оставить этого человека наедине со своими мыслями. Они не прощались и даже не оборачивались, не могли друг другу что-то посоветовать, ведь один из них был избежавшим наказания преступником, второй — нежеланной жертвой печальных обстоятельств. И потому это безмолвие последней встречи было самым необходимым, что каждый из них мог предложить другому. Старший прошагал к выходу и тут же скривился от ослепившего его света утреннего солнца. Воскресный день встретил его пустотой этого старенького района. Кажется, неподалеку отсюда и его родительский дом, а раз так, то ему следовало бы отправиться именно туда. Босыми ногами он пошагал по небольшим сугробам. Под тяжестью его ног снег таял, и даже эта неожиданная снежная буря не успевала заполнить его горячие следы. На улице снова никого не наблюдалось, верно, все еще сладко спали в своих кроватях — вокруг не было и звука. Невольно казалось, словно весь мир на мгновение замер в этой белоснежной сказке. Кто же знал, что первое дыхание зимы будет ознаменовано этим гнетущим молчанием. — Как же я рад тебя видеть. Голос Чона звучал надрывно, с терпкими нотками усталости и простуды. Юноше не хотелось оборачиваться, Чимин не хотел видеть это лицо еще хоть один раз, иначе он обязательно забудет, что клялся себе его больше не любить. Одно касание — и Паку снова станет до тошноты плохо от собственных чувств, поэтому даже услышав это, он и взгляда не бросил в сторону своей первой и единственной любви. Чонгук, казалось, понял все это без лишних объяснений, поэтому очень аккуратно накинул на чужие плечи свое пальто и сделал несколько шагов назад, не решаясь начать разговор. Он всю ночь гнался за этим человеком, а теперь вновь лишь сдерживает панику внутри себя и не может и двух слов связать. И все же это не время для очередной жалости к себе, он больше не мог хулить каждый свой шаг и верить, что поступает во всем неправильно, потому что Тэхен был прав: он должен спасти хотя бы одного. Это не искупит его вины, не сделает его лучше, однако это даст ему цель — первую цель в его жизни. Думая об этом, Чон и сам не заметил, как решительно сократил расстояние между ними и схватился за чужую ладонь так крепко, как только мог. — Знаю, я никогда не смогу отплатить тебе за все, что ты сделал для меня, — начал он, заглядывая в чужие глаза. — Но я… Я никогда не говорил об этом, потому что не считал и, если честно, не считаю себя достойным чего-то хорошего. И все же… Ах, это все не то. Сколько бы он хорошего сейчас ни сказал, любая его фраза будет звучать нелепо. Чимин смотрел прямо на него, не перебивал и не пытался убежать, а значит явно хотел услышать то, что Чонгук может ему сказать, и раз так он не может снова превратить их откровенный разговор в одно большое унижение для них обоих, так что, собравшись с силами и даже не пытаясь закончить начатое предложение, он развернул юношу к себе еще ближе и вымолил со странной и все же такой теплой улыбкой: — Я люблю тебя, — на этих словах у него перехватило дыхание, так что он добавил на выдохе: — Клянусь, я буду стараться простить себя для того, чтобы и тебе было легче любить меня. Поэтому, может, ты хотел бы остаться со мной?.. — Я подумаю, — сказал он, но не смог сдержать улыбки. Сделав шаг вперед, юноша позволил своему телу ослабеть и обессилить в объятиях этого человека. Было бы так стыдно сейчас разрыдаться, и все же он не мог остановить собственные слезы. В нем дрожала каждая клеточка, казалось, даже его кожа обратилась в глубокую соленую реку. Пак еще никогда не чувствовал себя таким одновременно легким, способным взлететь, и тяжелым, точно пришитым к чужому сердцу. Чувствуя, с какой силой оно бьется в груди Чона, стало даже спокойнее: видимо, их чувства были схожи. Безмятежное спокойствие и колыбель зимы — не было ничего, что осудило бы их сейчас, пусть они и не заслуживали этого. — Я люблю тебя, — повторил Чонгук, и не было ничего слаще этих слов.