Я – жив

Марлийского офицера оттащили в сторону. Фалько не видел, но знал: сейчас его погрузят в автомобиль и там, перевязав разорванный бок, накачают лекарствами. До ближайшего полевого госпиталя недалеко, могут и довезти, если повезёт. Хотя что бы Фалько в этом понимал. Ему до сегодня не доводилось видеть настолько серьезных ранений. Надо же, первый день на передовой — и сразу обстрел. Даже несправедливо как-то. Наверное, снаряд разорвался совсем рядом, но об этом думалось мутно, будто нехотя. Вокруг кто-то шумел, мелькали размытые лица и бледные звёзды на повязках, а Фалько всё смотрел вслед марлийскому офицеру и размышлял: выживет ли? Это казалось важным. Земля под ним опять крупно вздрогнула, будто набрала полную грудь воздуха, а потом резко осела, и на голову обрушился грохот. В левое ухо закричали, но как-то далеко и неразборчиво. Потянули в сторону, и сразу стало неудобно сидеть. Пришлось перевести взгляд вниз, на засыпанные землёй ноги. Странно. Как так получилось? Он протянул руку, удивился тому, как сильно она дрожит, и взял торчащий из вывороченной земли корешок. Белый, тонкий-тонкий, и как только заметил? Хотел рассмотреть, но корешок крупно трясся вместе с рукой, и пришлось положить его обратно. Фалько постарался присыпать его сверху — вдруг прорастет? — когда его обхватили поперек туловища, дёрнули вверх и куда-то потащили спиной вперёд. Корешок потерялся из виду, зато показались его, Фалько, ноги. В грязных белых штанах, безвольные и неприятно мягкие. А потом солнце пропало, запахло сыростью, по́том и кровью. Значит, блиндаж. Его усадили на земляной пол, прижали с двух сторон чем-то теплым и дурно пахнущим, и оставили. Через открытую дверь внутрь падали ровные полосы света. Красивые. Разлинеенный ими пол стал нарядным и неуместно весёлым. Фалько пригляделся, постарался рассмотреть плавающие на свету пылинки, как любил делать дома, нежась поздним утром в постели. Не удалось, не рассмотрел. Зато почувствовал новый толчок, от которого со стен и крыши блиндажа посыпалась земля. Он отстраненно подумал, что эти укрепления строились совсем недавно, наспех, но не смог испугаться. Подумаешь — завалит. Сейчас это не имело к нему отношения. А потом дверь захлопнули, и звуки наконец ворвались в сознание Фалько. Самые громкие — снаружи. Пулеметы, залпы артиллерии и разрывы снарядов. Оглушительные настолько, что ощущались всем телом. Кто-то там кричал, и кричал страшно. Как зверь. Фалько никогда раньше не слышал у человека такого голоса: беспомощный, отчаянный, гортанный вой. От этого звука захотелось забиться в угол и разрыдаться, но он остался на месте. Справа, тесно прижимаясь к нему плечом, сидел солдат. Наверняка марлиец — раненного элдийца оставили бы подыхать, разве что сапоги сняли бы. В темноте форму было не разглядеть, но этот кто-то явно был высоким и крепким. «Струсил, спрятался в блиндаже? Трясется весь». Фалько хотел было отодвинуться, но новый взрыв только подтолкнул его ближе к солдату, едва не опрокинув обоих. Дверь распахнулась, внутрь вкатилась каска с порванным ремнем. Дневной свет, холодный и серый, отразился от металлического бока, резанул глаза. Подступила тошнота. Фалько распахнул рот и глубоко задышал. Кислый запах, до этого незамеченный, заполнил рот, отозвался на языке незнакомым вкусом, и Фалько стошнило. На себя, на солдата, на земляной пол. Легче не стало: запах усилился, воздуха не хватало, живот ритмично сжимался, подталкивая желудок к горлу. Кто-то ухватил за плечи, усадил ровнее и зачем-то снова придвинул к дрожащему солдату, от которого он только успел отползти. Фалько отчаянно забрыкался, стискивая губы, но некто был неумолим. — Сядь ближе! — крикнули над головой. — Чтоб его не растрясло! Фалько послушно прижался боком к солдату и задышал на счёт, медленно, надеясь успокоить бушующее нутро. Смотрел перед собой, на каску, украшенную элдийской звездой и испещренную царапинами. И в недолгие моменты тишины, когда артиллерия умолкала, а крики снаружи доносились приглушенно, слышал частое, с присвистом, дыхание солдата. Снаряды ложились где-то слева, но все ещё пугающе близко. Усидеть на содрогающейся земле было сложно, пришлось согнуть ноги и упереться пятками. Во время очередного взрыва солдат вдруг пошатнулся и опустил голову на макушку Фалько, навалился всем телом. Щека была холодная. Фалько дернулся, не удержался и упал на бок. В плечо больно врезался камень, солдат упал сверху, тяжёлый и дрожащий. Ещё живой? Пораженный, Фалько протянул руку и прикоснулся к его холодному лицу, неприятному, мокрому и какому-то склизкому. Щека под пальцами была твердая, колючая от щетины. Отделаться от ощущения, что прикасается к слизню, не удавалось, но вот руки коснулось частое дыхание — жив! Свет заслонила чья-то фигура, за грохотом разобрать слова не удавалось, но Фалько понял: нужно лежать так. Неподвижно. С острым камнем, впивающимся в плечо. С полуживым тяжёлым солдатом, навалившимся сверху. С вновь подступающей тошнотой. — Молодец, молодец, — дрожащим голосом проговорили над ухом. — Лежи, парень. Спасёшь ему жизнь. Фалько затрясло от страха. Будто в один момент навалилось осознание: всё взаправду, и он, мальчик двенадцати лет, отвечает за жизнь другого человека. Уже почти мертвого, холодного, скользкого, пахнущего кровью, по́том, рвотой и ещё чем-то кислым, вязко окутывающим. — Лежи, — повторяли на разные лады. — Скоро прибудут медики, заберут его. Терпи, парень. И он терпел. Зажмурившись, плача, неслышно постанывая от боли и страха. Пока очередным взрывом его не подбросило, и солдат, перевернувшись, не опрокинулся на спину поперек его ног. Теперь он точно был мертв. Вспоротый живот раскрылся, как огромный беззубый рот, и из него, пачкая белую форму, вывалились кишки. Сине-прозрачные. Почему-то сине-прозрачные, хотя Фалько был уверен, что они должны быть красными. Длинные, тугие, как раздувшиеся дождевые черви, кое-где увитые желтоватыми наростами жира. Они медленно сползали на пол, и земля тут же облепляла их. А внутри живота, распахнутого и опустевшего, что-то влажно поблескивало и будто шевелилось.

***

— Фалько! Фалько! Настойчивые руки тормошили его, поспешно пробегались по телу, верно, выискивая переломы и ранения. — Эй, Фалько! Из темно-серой мути постепенно проступило лицо Кольта, бледное, бескровное, тут же напомнившее о холодном лице того солдата. — Фалько! Ты в порядке? Звякнула крышка фляги, губ коснулось теплое мокрое горлышко. В рот полилось, но глотнуть не удавалось, и он закашлялся. Перевернулся на бок, сплюнул воду и кислую слюну. — Тебя ушибло? Ты был без сознания… Что-то болит? Поворачиваться не стал. Зажмурился, стиснул кулаки, но ответил неожиданно ровно и громко: — Я жив. Я — жив.