Baby, It's Cold Outside

Снег шел сильнее и уже почти началась метель, мороз крепчал этим вечером. Гермиона Грейнджер отметила, что погода за окном выглядит совсем не дружелюбно, когда выглянула на улицу сквозь занавески маленькой хижины, которая находилась почти в лесу на окраине тихой волшебной деревни Мордредсфилд. — Снаружи становится холоднее, — послышался низкий голос с русским акцентом, принадлежащий волшебнику, сидящему в кресле у разожженного камина. — Да, мне пора, — Гермиона кивнула, бросив взгляд через теплую, освещенную лишь камином комнату, на Антонина Долохова. — Куда ты торопишься? — поинтересовался Долохов. Его губы дернулись в улыбке, которую не могла скрыть темная борода, обрамляющая его челюсть. — Мне нужно домой, — тихо ответила Гермиона бывшему Пожирателю смерти. Больница Святого Мунго отправила ее на плановый осмотр волшебника. Это было частью ее стажировки в рамках перекрестного обучения — меди-ведьма с навыками и полномочиями аврора. Министерство и больница активно использовали эти навыки. Хоть она не особенно хорошо относилась к Долохову, но кто-то должен был проверять заключенных даже на Рождество. Азкабан во время войны был сильно разрушен, из-за чего появилась потребность в более эффективных местах для содержания преступников, исключающих пытки в холодной, безжизненной, плохо охраняемой тюрьме далеко посреди Северного моря. Преступников разместили в различных точках магического мира в полной изоляции от магии и любых человеческих контактов. Это означало, что большинство Пожирателей смерти были одиноки на Рождество, как и в любой другой день. Так что Гермиона не удивилась намеку Антонина на то, чтобы она осталась подольше. Задачей Гермионы было удостовериться, что он в добром здравии, и проверить, что удерживающие магию наручники, которые она помогла когда-то разработать, все еще в рабочем состоянии. — В пустую квартиру и пустую постель, где тебя встретит лишь кот? — спросил Антонин, в его голосе с акцентом слышались едва заметные нотки насмешки. Гермиона тут же пожалела, что лоббировала доступ заключенных к «Ежедневному пророку», который регулярно на протяжении многих лет писал о ее личной жизни в колонке светской хроники. Долохов, как и остальная магическая Британия, прекрасно знал, что она уже больше года не была на нормальном свидании и почти три года не трахалась. И по тому, как блестели его глаза, пока он поглаживал кружку с горячим шоколадом, Гермиона поняла, что он был бы не против внести изменения в эту статистику. — Знаешь ли, альтернатива — остаться здесь — была бы катастрофой, — возразила Гермиона. — Катастрофа — это не то слово, которым когда-либо описывали ночь, проведенную в моей постели, solnyshko, — усмехнулся Долохов. — О, пожалуйста, не начинай, — закатила глаза Гермиона. — Ты не трахался гораздо дольше, чем я. — Откуда ты знаешь? — спросил он. — Потому что Министерство контролирует твое местонахождение и следит, чтобы в доме не было посетителей. Твой камин не подключен к каминной сети. Кроме меня, никто больше не переступал порог этого дома с тех пор, как тебя разместили тут семь лет назад, Антонин, — усмехнулась Гермиона. — Думаешь, я не способен обойти чары, используемые Министерством? — Долохов поднял брови. — Я был ликвидатором заклятий задолго до Темного Лорда и заключения в Азкабан, малышка. Я нейтрализовал заклинания, следящие за моим домом, много лет назад. Я не буду признаваться во всех своих посетителях, но поверь мне, за прошедшие семь лет их было больше одного. Гермиона сомневалась. — И кто же мог согласиться навещать тебя для этого, Долохов? — Ty budesh' soglasna skoro, — распутно возразил он на родном языке, хотя знал, что она не может произнести ни слова на русском и совсем его не понимает. Антонин отставил кружку с горячим шоколадом рядом с ее чашкой и наклонился вперед, упершись локтями в колени, глядя на нее с чистейшим голодом, настолько явным, что она ощутила трепет. Гермиона слегка прищурилась. Она солгала бы, сказав, что не подозревала о его одержимости ею. Пока Долохов еще не был заперт в своей хижине, он имел привычку ненавязчиво преследовать ее. Это было не таким серьезным или пугающим, например как вломиться к ней домой. Но было довольно много случаев, когда Долохов оказывался рядом и завязывал разговор во время ее шопинга в Косом переулке или изучения архивов Британской волшебной библиотеки. — Мне нужно идти, — пробормотала Гермиона. — Камин нельзя использовать, и с учетом приближающейся метели, я даже представлять не хочу, какой будет прогулка по глубокому снегу до ближайшей точки аппарации за охранными границами твоей хижины. — Или ты могла бы остаться, — сказал Антонин как раз перед тем, как они услышали неистовые завывания разыгравшегося снаружи ветра. Эти звуки заставили Гермиону вздрогнуть, несмотря на то, что сейчас она была в помещении, укрытая от непогоды. — Остаться? — она подняла брови. — Бывший Пожиратель смерти заинтересован в моей компании на Рождество? Долохов ухмыльнулся ее дерзости, не отводя от нее темных глаз. Он глядел на нее так плотоядно, словно она была самой желанной в мире добычей, которую он собирался сожрать. — Что если и так? Очень одиноко в хижине, понимаешь? А сейчас ведь Рождество. — Если ты начнешь цитировать статистику по зарегистрированным случаям депрессии и самоубийствам в это время года, опубликованную во вчерашнем «Пророке», я прокляну тебя, Антонин, — предупредила его Гермиона. — Мне не помешало бы хорошее проклятье, — ухмыльнулся Долохов. — Все дело в этих наручниках. Слишком давно я не чувствовал жжения магии в своих венах. — Ты извращенец, — сообщила ему Гермиона. — Это тебя удивляет? Гермиона вздохнула. Нет, это ее не удивило. Она даже думать не хотела о жизни без доступа к своей магии, но они оба понимали, что альтернативой этих наручников для него была тюрьма. — Иди сюда, малышка, — тихо сказал он, когда она нерешительно остановилась у двери, наблюдая за усилившейся снаружи бурей. — На улице слишком холодно, чтобы выходить. Сними пальто, выпей и останься со мной. Гермиона закусила губу. — Я должна идти, — повторила она, наблюдая, как он встает и пересекает комнату. Она не сняла пальто, послушавшись его, но и не двигалась дальше. — Останься, — тихо настаивал Долохов, вторгаясь в ее личное пространство и касаясь пальто в намерении стянуть его с ее плеч. Гермиона знала, что должна уйти. Очевидно, в его планы входило нечто большее, чем напиток и тихое общение, и она едва могла доверять себе, когда он смотрел на нее таким взглядом. В течение семи лет она регулярно приезжала, чтобы в соответствии с распоряжением Министерства проверять его. И за эти семь лет их взаимоотношения существенно изменились. Они превратились из заклятых врагов в друзей, и Гермиона не боялась это признавать. Он был язвительным и грубым, и он ругался с ней на своем родном языке, когда она раскрывала и устраняла все его попытки повредить манжеты наручников, подавляющих магию. С тех пор, как Гермиона будучи подростком пережила его смертельное проклятие, полученное в Отделе Тайн Министерства, Долохов был более чем заинтригован ею. Более того, у нее тоже появилось что-то вроде привязанности к нему. Возможно, он был угрюмым и грубым, а также полным негодяем, ответственным за боль и утрату, которую понесли ее близкие. Возможно, он был убийцей. Но также он был очаровательным и забавным и имел острый ум. Гермиона была потрясена, узнав, что в Хогвартсе он учился на Райвенкло, а также впечатлена их академическими дискуссиями на любую тему, которую она поднимала в разговоре. Долохов ей нравился, если уж быть честной до конца. И когда она столкнулась с выбором: вернуться в свою пустую квартиру и холодную постель или остаться у него под предлогом разгулявшейся непогоды, — ее решимость игнорировать свои чувства дрогнула. Долохов стянул пальто с ее плеч и чуть заметно самодовольно ухмыльнулся, когда обходил ее, чтобы повесить пальто на вешалку. Гермиона прошла через комнату к гостевому месту у камина, взяла горячий шоколад, который для нее приготовил Антонин, и опустилась на мало используемое кресло. Гермиона точно знала, что единственной ведьмой, которая сидела в этом кресле, была она сама. А поскольку она не задерживалась надолго во время своих визитов, сохраняя профессионализм, обивка кресла казалась почти новой. Антонин медленно пересек комнату, на нем были маггловские джинсы, теплые носки и черная рубашка с длинными рукавами. Гермиона презирала себя за то, что ее взгляд непроизвольно сосредоточился на Долохове и следил за каждым движением, пока он опускался обратно в свое потрепанное временем кресло. — Итак, — сказал Антонин, изо всех сил стараясь не улыбаться так, как будто ее решение остаться, пусть ненадолго, было для него драгоценным трофеем. — Итак? — спросила Гермиона, пробуя горячий шоколад. Одновременно с тем, как сладкий вкус распространялся по языку, тепло растекалось дальше по ее телу, позволяя ощутить уют. Гермиона издала вздох удовлетворения, она не помнила, чтобы когда-то раньше чувствовала себя с ним настолько комфортно. — Читала хорошие книги в последнее время? — непринужденно спросил Антонин. — Возможно, — сказала Гермиона, улыбаясь из-за кружки. — Что-нибудь, что могло бы понравиться мне? — Сомневаюсь, — предположила она. — У тебя, в конце концов, такие извращенные вкусы. — На самом деле, как ты знаешь, в моем вкусе начитанные кудрявые ведьмы, которые не знают, когда им следует держать язык за зубами, — ответил он. — Хотя я допускаю, тебя можно назвать довольно извращенной, не так ли, Грейнджер? Щеки Гермионы вспыхнули румянцем, когда он откровенно заявил о своем интересе к ней. — То, что я решила остаться и переждать бурю, не означает, что ты можешь говорить мне такие вещи, Долохов, — чопорно сообщила ему Гермиона. — О, пожалуйста, — он закатил глаза. — Ты осталась, зная, что я планирую соблазнить тебя, pchelka. И эта буря, по прогнозам, продлится до самого Рождества. — Если ты думаешь, что я проведу Рождество, попивая гоголь-моголь и трахаясь с тобой, забудь об этом! — сказала Гермиона. При виде его совершенно хищной и самодовольной ухмылки она едва смогла сдержать смех от мысли, что погода могла быть в сговоре с ним и специально заманила ее в ловушку к Долохову на это Рождество. — Ты права, — кивнул он. — Кому вообще нравится гоголь-моголь? Гермиона закатила глаза, но не смогла скрыть улыбку. Неисправимый, вот кем он был. — Ты не думаешь, что если бы я планировала переспать с тобой, то сделала бы это раньше? — спросила его Гермиона. — Я приходила к тебе в течение последних семи лет. Было много возможностей. — Думаю, это действительно могло бы произойти один или два раза, — сказал он, потягивая свой горячий шоколад и глядя на нее поверх кружки. — Например, в те дни, когда мы рычали друг на друга из-за того, что ты — жалкий Пожиратель смерти, а я — наглая маленькая грязнокровка? — бросила вызов Гермиона. — Нет, — ухмыльнулся Долохов. — Хотя это был бы очень бурный секс. — И когда бы это могло случиться? — спросила она. — Я уверена, что никогда не давала тебе повода думать, что ты можешь залезть ко мне в трусики. — Я видел, как ты смотришь на меня во время осмотра, малышка, — не согласился Антонин. — В тех взглядах, которыми ты ощупываешь мой обнаженный торс, я замечал больше, чем профессиональный интерес к моему здоровью. — Ты имеешь в виду, когда я критически осматриваю многочисленные шрамы, усеивающие твою кожу, и то, насколько выступают твои ребра, чтобы убедиться, что ты в добром здравии и правильно питаешься? — предположила она. — Или когда я выясняю, не склонен ли ты к причинению себе вреда из-за изоляции и сомнительной психической устойчивости? — Сомнительной? — ухмыльнулся он, злорадно забавляясь ее попытками отрицать, что она не раз ловила себя на восхищении его телосложением. — О, прошу прощения, — ответила она с ухмылкой. — Я хотела сказать «нарушенной психической устойчивости». — Женщина, я разрушу твою психическую устойчивость, когда проползу между этими сливочными бедрами и буду вкушать тебя, пока ты не закричишь, — угрожающе предупредил он. — Ты прав, — фыркнула она. — Подвергнуться нападению с твоей стороны было бы поводом для крика. — Жаль, что никто не услышит тебя во время этой метели, не так ли? — сказал он, его глаза зловеще сверкнули, напоминая о его темном прошлом. — Ты не так страшен, как тебе кажется, Антонин, — сообщила ему Гермиона. — И давай не будем забывать, что, в отличие от тебя, у меня есть доступ к магии, и я могла бы легко держать тебя подальше, если бы ты решил практиковать на мне некоторые свои менее пикантные привычки из прошлого. — Ты считаешь, я мог бы насильно взять тебя? — он спросил. — Или какую-либо другую ведьму? Долохов выглядел искренне оскорбленным этим предположением, и Гермиона решила промолчать в ответ, понимая, что перегнула палку. Она читала его досье и знала, что его никогда не обвиняли в изнасиловании, но она всегда предполагала, что он просто убивал своих жертв после изнасилования, и поэтому никто не мог предъявить обвинение. Казалось, что наличие такой убежденности уже было достаточным основанием прекратить этот визит и забыть об интрижке с ним, но она не могла так просто избавиться от своих чувств. — Давай проясним одну вещь, Грейнджер, — сказал Долохов. Он снова отставил кружку с горячим шоколадом и наклонился вперед, мрачно глядя на нее. — Я бы никогда не опустился так низко, чтобы навязывать себя женщине. Возможно, я убивал, пытал, похищал и допрашивал людей. Но я не насильник. В конце концов, если ты действительно так плохо думаешь обо мне, то я предпочел бы не составлять тебе компанию. Гермиона поджала губы и отвела взгляд. — Прости, — сказала она. — Я не хотела тебя обидеть. — Да? Но, ты, блядь, в итоге именно так и поступила, не так ли? — прорычал Долохов, хмурясь и отворачиваясь к камину. Гермиона смотрела, как от чистого гнева пульсирует жилка на его виске, однако не чувствовала угрызений совести. Возможно, Долохов не был насильником, но среди прочего открыто признался, что был убийцей. Глядя на него, Гермиона поняла, что уйти было в ее же интересах. Прямо сейчас от него не исходила реальная угроза. У него не было магии, у нее была палочка, и он ни разу не угрожал и не причинял ей вреда за все время, пока она навещала его ежемесячно в течение последних семи лет. Но ей нужно было уйти. Ей грозила опасность влюбиться в него. Если она совершит такую ​​глупость и останется с ним — она позволит ему соблазнить себя. Она уже раздвинула рамки их отношений шире, чем следовало, и последнее, что она хотела сделать, это все усложнить и натворить дел. В конце концов, хоть он и жил свободно, несмотря на ежемесячные визиты ОМП, он все равно оставался преступником. Ужаснее даже то, что он был человеком, лишившим жизни Гидеона и Фабиана Пруэттов. Это он убил Ремуса. Она была бы дурой, решив начать с ним дружеские отношения, не говоря уже о том, чтобы переспать с ним. Чего она ожидала? Что она сможет каждую неделю брать его с собой на воскресный обед в Нору? Гарри, может, и избавился от некоторых своих предубеждений в отношении таких людей, как Малфой. Однако человек, ответственный за смерть троих его близких, не будет желанным гостем. Поджав губы, Гермиона поставила недопитую кружку с горячим шоколадом и поднялась на ноги. Долохов обернулся, по-прежнему сверля ее хмурым взглядом, и не сделал попытки остановить, когда она направилась к двери. Пока Гермиона искала в своей сумке шапку и перчатки, она заметила рождественский подарок, который принесла с собой для Долохова. Извлекая подарок, она взглянула на Антонина и увидела, что он снова с яростью смотрит в камин. Очевидно, у него не было настроения разговаривать с ней и он был слишком зол, чтобы помешать ей уйти. Осторожно Гермиона пересекла комнату и поставила подарок под маленькую рождественскую елку, которую Долохов установил в углу. Она оставила подарок и направилась к двери, натягивая пальто. В тот момент, когда Гермиона уже оделась и положила руку на дверную ручку, намереваясь повернуть ее, его большая рука легла на дверь рядом с ее лицом, мешая уйти. — Это подарок для меня? — хрипло спросил он, его акцент усилился от гнева и замешательства от ее поступка. — Убери руку, Долохов, — вздохнула Гермиона, чувствуя, что он стоит прямо за ее спиной. Она не осмеливалась повернуться к нему лицом. Она могла бы сделать что-нибудь ужасно глупое, например, поцеловать его, если бы вдруг обнаружила, что смотрит на него снизу вверх в своем личном пространстве. И поцелуи не помогли бы побороть ее интерес к злосчастному Пожирателю смерти. — Ты не можешь уйти, — тихо возразил он. — Снаружи сильная метель, Гермиона. Она вздрогнула от звучания своего имени, сорвавшегося с его языка. — Я рискну, — тихо сказала она. — Я не могу остаться. — Почему бы и нет? Ты хотела остаться, пока я не огрызнулся на тебя. Гермиона вздохнула, поворачиваясь к нему лицом и смело встречая его взгляд гораздо ближе, чем когда-либо до этого. — Если я останусь, мы совершим какую-нибудь глупость, — сказала она ему прямо. — И это приведет к тому, что мой визит в следующем месяце станет крайне неловким. — Думаешь, я отпущу тебя до следующего месяца? — с вызовом спросил Долохов, приподняв одну бровь. — Черт побери, Антонин! Ничего из этого не выйдет. Разве ты не видишь? — ответила Гермиона. — Сегодня Рождество, и мы оба одиноки, это вполне может стать приятным, хотя и временным, спасением. Но у нас нет будущего. Долохов нахмурился. — Почему нет? — он спросил. — У меня полно времени. — Потому что ты убийца, Долохов, — прошипела Гермиона. — Да, у меня, возможно, был шанс узнать тебя получше, несмотря на ужасные вещи, которые ты совершил, но как насчет моих друзей и семьи? Ты знаешь Молли Уизли? Ты убил ее братьев. А как насчет Тедди и Андромеды? Ты убил родителей Тедди. Ты можешь себе представить, что когда-то тебя пригласят вместе со мной в Нору на воскресный обед, ведь ты причинил столько боли людям, которых я люблю? Ты чуть не убил меня, когда я была подростком. Никто из моих друзей этого не допустит. Долохов стиснул зубы. — А если я останусь… если я подумаю о том, чтобы поцеловать тебя или переспать с тобой, то я, вероятно, влюблюсь в тебя. И что потом? Все мои друзья женятся и заводят детей. Время идет, а я одна. Если ты предложишь скрасить мое одиночество, я, вероятно, соглашусь, и тогда все остальное в моей жизни пойдет прахом из-за твоего прошлого. Разве ты этого не видишь? Я не могу остаться. Гермиона снова развернулась, намереваясь уйти до того, как сделает что-нибудь ужасное, например, заплачет. Или до того, как пошатнется ее решимость. Он задержал ее побег, поставив руки по обе стороны от нее на двери. — Я не говорил, что я хочу ходить на воскресные обеды, Грейнджер, — пробормотал он. — Я предпочитаю одиночество. — В таком случае я должна оставить тебя, — попыталась рассуждать Гермиона. — Я предпочитаю одиночество, когда ты его часть, — очень тихо признался он. — Я преследую тебя не просто так, pchelka. Гермиона вздохнула, медленно выдыхая. — Ты должен перестать меня преследовать, — сказала она ему тихо. — У нас нет будущего. — Может и есть, — тихо сказал он. — Никто из твоих друзей никогда не приходил навестить тебя. Они даже не знают, как добраться до твоей квартиры. Что мешает тебе переехать ко мне? — О, я не знаю, — огрызнулась она. — Может быть, моя карьера? Меня уволят, если я начну трахаться с тобой, Долохов. Я должна оставаться меди-ведьмой и аврором наедине с тобой. — Кто об этом узнает? — он спросил. — Твои начальники тоже не знают, где ты живешь. И я не шутил насчет того, что изменил на этой хижине охранные чары, регистрирующие посетителей. Я отключил их давным-давно. Гермиона изучала его лицо. — Почему я? — она спросила. — Ты провел большую часть жизни, люто ненавидя магглорожденных. Зачем тебе я? Его губы изогнулись в странном сочетании улыбки и насмешки. — Ты бросаешь мне вызов, — сказал он. — До тебя ни одна ведьма этого не делала. Ты пережила мое проклятие и явилась сюда со своим властным нравом, своим умом и всеми этими кудрями. И ты дерзишь мне, не опасаясь моего характера, даже несмотря на то, что ты видела, насколько он вспыльчивый. — Я все еще магглорожденная, — сказала она. — Мои родители все еще магглы. — Твоих родителей уже нет, — сказал он. — Переживаешь, что твои друзья женятся и заводят детей? Они едва находят для тебя время уже сейчас. Ты появляешься в Норе раз в неделю, и в этом состоит все ваше общение. Ты говоришь, что время уходит и «часики тикают». Тебе почти тридцать, малышка. Ты хочешь найти кого-то другого, кто сможет бросить тебе вызов? И не отрицай, что я этого не делаю. Твои глаза горят страстью, когда мы обсуждаем теорию магии, я не смотрю на тебя с упреком, когда в порыве споров ты употребляешь хлесткие слова. Где еще ты найдешь все это? — Может, с кем-то, кто не хочет меня убить сильнее, чем поцеловать? — с горечью предположила Гермиона. — Я не хочу убить тебя, — нахмурился он. Гермиона подняла брови и немного задрала свой джемпер, открывая его взгляду живот и демонстрируя багровый шрам, который рассекал ее грудь прямо между ребрами. След его ужасного проклятия, которое чуть не убило ее много лет назад. — Это было почти пятнадцать лет назад, solnyshko, — вздохнул Антонин. — Ты провела много времени наедине со мной. Даже когда я ненавидел тебя, я не пытался тронуть тебя и пальцем. — И я должна верить, что ты всегда будешь разумным, спокойным и понимающим? — она спросила. — Ты не обманешь меня ласковой речью. Я видела твой жестокий нрав, Долохов. Ты вполне мог бы напасть на меня и убить, с подавлением магии или без. — Ты боишься меня? — он нахмурился. Гермиона снова вздохнула, покачав головой. Она опустила лоб на середину его груди, настолько он был ее выше. Она пыталась мыслить ясно. Его близость никак не могла этому способствовать. Ей нужно уйти. — У нас нет будущего, — сказала она. — У тебя не будет будущего ни с кем другим, — тихо сказал он ей. — Ты смотришь на все это неправильно, Гермиона. Ты беспокоишься о том, что подумают твои друзья? Но советуются ли они с тобой о том, с кем им встречаться? Поттер или Уизли спрашивали твое мнение перед тем, как жениться? И даже если бы спросили, имело ли оно значение для них? У них теперь своя жизнь. Когда ты собираешься устроить свою? Которая не будет вращаться вокруг двух придурков, за которыми тебе приходится разгребать. — Я не разгребаю за ними, — нахмурилась она. Антонин положил руки ей на плечи, и Гермиона услышала, как он усмехнулся. — Pchelka, ты делала за них уроки в двенадцать, и с тех пор ты носишься с ними. Ты единственная причина, по которой эта пара идиотов пережила войну. Ты та, к кому они обращаются, когда им нужна помощь. Но где они, когда помощь нужна тебе? Где они, когда ты плачешь по ночам? Где они, когда у тебя важный экзамен, или презентация, или значимая встреча? С рождением детей у них не добавится времени, которое они могли бы уделить тебе. — Думаешь, кто-то найдет для меня время, если я сбегу с убийцей, ответственным за гибель их семьи и друзей? — возразила Гермиона. — Я отнял жизни этих парней с целью самообороны, Грейнджер. Оба Пруэтта напали на меня, их палочки сверкали убивающими проклятиями. Люпин тоже бросал в меня Аваду и некоторые другие смертельные заклинания, прежде чем я убил его. Я сожалею, что лишил их жизни, хотя это и не имеет большого значения. Это не вернет их обратно и не изменит мой поступок. Если бы я поступил иначе, то был бы мертв. — Может, тебе стоило, — прошептала Гермиона. — Может быть, — сказал он, удивив ее тем, что не казался сердитым. — Но моя палочка оказалась быстрее. — Даже если забыть про эти убийства, ты все равно присоединился к Волдеморту, — сказала Гермиона. — Ты выполнял его приказы. — Я присоединился к нему еще подростком, — возразил Долохов. — И это обязательство на всю жизнь. Никто из тех, кто пытался покинуть ряды Пожирателей, не выжил, Грейнджер. Да, я добровольно присоединился, когда Темный Лорд нашептывал нам об исправлении ошибок волшебного мира. Тогда мы скрывались от магглов и подвергались преследованиям за нашу магию. Я присоединился, желая улучшить свое положение и положение моих собратьев-волшебников, а Темный Лорд обещал вернуть нам наши права и силу. В итоге все идеи исказились и превратились в преследования магглов, но изначально предполагалось, что это будет борьба за равенство в мире, враждебно настроенном к волшебникам, как к расе. В этом мире мы не могли быть теми, кто мы есть, существовали опасения, что магглы снова будут охотиться на нас. Я знаю, как ты вступаешься за тех, кто угнетен в нашем мире, с кем обращаются как с грязью, малышка. Если бы ты жила в те времена, когда Темный Лорд впервые начал собирать последователей, на твоей руке была бы такая же метка, как у меня. Гермиона вздохнула, ненавидя тот факт, что его руки были такими теплыми на ее плечах, и презирая то, что запах его одеколона заставлял забыть остальные аргументы. — То, как это началось, не имеет отношения к тому, как это закончилось, Антонин, — мягко сказала Гермиона. — Ты убивал людей. Ты пытал их. Ты похищал их и держал в заложниках, терзая их, как кот загнанную мышь. Я должна попросить любого из моих друзей не обращать внимания на все это? Каждый из них отчаянно сражался против тебя и твоего Темного Лорда. Как мне пойти к Гарри и попросить его не переживать обо мне, если я сбегу с тобой? Когда ты добровольно последовал за тем, кто убил его родителей. Как я смогу смотреть Молли Уизли в глаза, если буду трахаться с тобой, виновным в смерти ее братьев? — А как ты сможешь выйти из-под их влияния, чтобы устроить свою собственную жизнь? Всех других волшебников интересует в тебе лишь слава, которую им принесут истории в Ежедневном Пророке, а не ты сама, — тихо возразил Антонин. — Как ты собираешься обрести свое счастье, если тратишь всю энергию на людей, которые не могут принять то, что я могу сделать тебя счастливой? — И как же ты можешь осчастливить меня, Долохов? — Гермиона усмехнулась, не поднимая головы с его груди. — Обсуждая с тобой теорию магии, — тихо сказал он, его губы касались ее уха, а руки медленно скользили по спине, обвивая ее руками, пока он не сжал Гермиону в своих теплых объятиях. — Разговаривая о чем-то, кроме очков квиддичных матчей. Позволяя тебе придираться ко мне, чтобы я становился лучше, даже если я не хочу быть лучше. Снимая с тебя эту грубую и неудобную одежду. Напоминая тебе, что ты невероятно желанная женщина. Гермиона чувствовала, что готова расплакаться от ощущения его искренней заинтересованности в том, чтобы построить с ней отношения. Она задавалась вопросом, насколько это было правдой, а насколько просто чувством одиночества. — Давай, детка, — прошептал Антонин ей на ухо, заключив в объятия и прижимая к груди. — На улице холодно. Останься со мной на Рождество. И если у меня получится сделать тебя счастливой, оставайся сколько хочешь. Если у меня это не получится, что ж, после окончания каникул я больше никогда не буду тебе навязываться и не позволю размыть грань профессионализма между нами. Ты согласна? Решимость Гермионы пала. Кивнув головой, она обхватила руками его талию, крепко обнимая. — Хорошо, — пробормотала она в ответ, поднимая лицо, чтобы встретиться с ним взглядом. Ее губы дрожали от предвкушения их поцелуя. — Но ты должен знать, что в подарок я связала тебе рождественский свитер. Губы Антонина дрогнули в усмешке. — Я позволю снимать его с меня, когда тебе заблагорассудится, pchelka, — хрипло пообещал он. А затем наклонился и поцеловал ее губы.