***
Запах гари забивает нос и рот, Цзян Ваньинь кашляет, кашляет до тех пор, пока не выплевывает сгусток крови. Вокруг все пылает, запах горящей плоти невыносим, но он все равно глубоко вдыхает. Это порождает новый виток кашля. Глаза слезятся от сажи. Ваньинь силится подняться с колена, на которое припал после того, как стрела врага попала ему в бок, но вместо этого наоборот начинает заваливаться в сторону и только его меч, который он воткнул в землю и теперь цеплялся за рукоять со всей силы, не дает ему упасть. Ваньинь понимает, что нужно подняться. Битва хоть и подходит к концу, но еще не окончена. Он один ведет за собой небольшую, но его собственную армию клана Цзян. Он не имеет право падать. Не имеет права кашлять. Он должен идти вперед, чего бы ему это не стоило. Он не имеет право стоять на месте, даже если у него оторвут ноги. Внезапно перед глазами появляется белое пятно. Ваньинь несколько раз моргает, чтобы смахнуть пелену слез с глаз и понимает, что это рука и край белоснежного ханьфу. Такой яркий белый свет выглядит неестественным на фоне всей бойни. Как будто насмешка над ним, грязным и беспомощным. Ваньинь фыркает, отбрасывает руку и поднимается самостоятельно. Он поднимает голову и встречается со спокойным и сосредоточенным взглядом Лань Сичэня. Замечает, что ханьфу не такое уж и белоснежное, оно порвано в нескольких местах, где-то грязное от копоти, а где-то заляпано кровью. Но это все не мешает выглядеть главе клана Лань так, как будто он светится. Ваньинь хмуро молчит. Отбрасывать руку главы другого клана было невежливо, но сейчас не до вежливости. Он ждет, чего от него хотят. И не понимающе смотрит на баночку, которую ему протягивает Сичэнь. — Возьмите, молодой глава Цзян. Нанесите на рану прямо сейчас, станет лучше. Вы нам нужны, в резиденции Вэнь идет битва. Сичэнь говорит это спокойным голосом, в нем нет ни сочувствия, ни жалости, просто факты. Он отдает лекарство и уходит, не дожидаясь никакого ответа или действия от Ваньиня. Ваньинь медлит буквально секунду, секунду, в которую он позволяет себе почувствовать благодарность, и отдает приказы своим людям.***
Цзян Чэн снова хмурится. Войну он помнит слишком хорошо, война часто приходит ему во снах, реки крови, горы трупов. Но этот момент он не вспоминал очень давно. Настолько давно, что сейчас кажется, что этого и не было никогда, что это плод его воспаленного и искалеченного воображения. Но это правда, потому что ту баночку он носит с собой до сих пор, заполняя ее мазью раз за разом, когда она заканчивается. Странно, но он никогда не вспоминал, что лекарство ему дал Лань Сичэнь. Он просто привык, что оно у него есть. Цзян Чэн вспоминает, что во время войны часто мельком видел белые одежды клана Лань. Заклинатели Гусу бок о бок сражались с его армией, Цзян Чэн никогда и не придавал этому значения, но сейчас эта мысль почему-то не дает ему покоя. Он вспоминает, как меч Лань Сичэня пронзил одного из псов Вэнь, который подобрался сзади. Цзян Чэн тогда только кивнуть успел в знак благодарности, битва была в самом разгаре. Он помнит, как по военному лагерю лилась мелодия Лебина, тихая, обволакивающая, успокаивающая нервы и расслабляющая напряженное тело. Кто-нибудь из Гусу часто играл песню Очищения по ночам, но тогда играл сам Сичэнь, Цзян Чэн ни с чем бы не перепутал звук его духовного оружия. Ему тогда показалось, что играли прямо у его палатки. Но показалось ли?***
Глава клана Цзян спускается с горы Луанъцзан быстрым шагом, сжав губы в тонкую линию. Мертвецы сторонятся его, пропуская, но Ваньинь их даже не видит. Он зол, он в ярости, он хочет вернуться, избить Вэй Усяня до обморока и за шкирку вернуть в Пристань Лотоса. Он хочет сжечь это место дотла. Он хотел бы вернуться в прошлое и сжечь это место дотла еще до всего того, что произошло. До падения Пристани Лотоса, до потери золотого ядра, до пропажи Вэй Ина. Но он не может так поступить. На кону не только его эгоистичные чувства, не только его ярость, на кону весь его клан. Резиденцию не так давно закончили отстраивать, молодых адептов только наняли, он сам их нанимал, каждого из них. Один неверный шаг — и все падет. Разлетится, как карточный домик. Одно неверное решение — и жадные до добычи мелкие кланы накинутся на Юньмэн Цзян и разорвут его на кусочки. Никто из них не верит, что Цзян Чэн сможет поднять клан до былых высот. Для всех них он слишком молод и слишком неопытен. Одно неверное слово, и у них с шидзе не останется ничего. Некуда будет возвращать Вэй Усяня за шкирку. Цзян Ваньиня разрывают противоречивые чувства. Он пытается понять своего шисюна, но у него ничего не выходит. Он пытается принять его выбор, но от злости сводит скулы. Он рявкает на своих адептов, чтобы они не мешкали, сам прыгает на меч и на полной скорости, не оглядываясь, летит в Пристань Лотоса. Цзян Чэн не успевает даже дойти до своих покоев, как его останавливает один из слуг и, глубоко кланяясь, докладывает, что прибыл представитель клана Лань. Цзыдянь на пальце начинает искриться, чувствуя раздражение своего хозяина, слуга, сглатывая, быстро исчезает из его поля зрения. Быстрым шагом Цзян Чэн возвращается к пристани, стараясь унять свои эмоции, чтобы выглядеть бесстрастным. Он понятия не имеет, по какому поводу могли прибыть послы из Гусу. Да ему откровенно плевать, по какому поводу они прибыли. Все, что он хочет, это побыстрее решить эту проблему и запереться у себя. Однако сохранить полную невозмутимость у него не получается, когда он видит Лань Сичэня. Цзян Чэн на секунду замирает, непонимающе смотря на главу клана Лань, но потом берет себя в руки и глубоко кланяется. — Цзэу-Цзюнь. — Глава клана Цзян. Ответный поклон, внимательный ореховый взгляд, теплая улыбка. — Что привело вас в Пристань Лотоса, глава клана Лань? — Цзян Чэн уже взял себя в руки, вопрос звучит безразлично, но цепкий настороженный взгляд не отрывается от фигуры в белом. — Решил заглянуть, узнать, как у молодого главы Цзян дела, — улыбка как будто становится теплее, но по пристальному взгляду Ваньинь понимает, что Лань Сичэня не его дела интересуют. Точнее, не только его. Он отворачивается, кивком показывая, чтобы глава клана Лань следовал за ним. Тот следует, никак не комментируя столь не вежливый по этикету прием. На ходу Цзян Чэн отдает распоряжения о чае и ведет Сичэня в одну из отдаленных беседок. Когда они приходят, чай уже стоит на месте, а слуги испарились. — Как у вас быстро исполняют указания… Глава клана Цзян, подскажете, как вы их так воспитали? — Обучаю танцам с Цзыдянем, — хмыкнул Цзян Чэн, жестом приглашая сесть и разливая чай по пиалам. Первую чашу они выпивают в полной тишине. То ли собираются с мыслями, то ли не хотят начинать этот разговор. Но Цзян Чэн слишком устал. — Чего ты хочешь? — пиалы снова наполняются ароматным чаем, но теперь к ним никто не притрагивается. — Что сказал Вэй Усянь? — Чтобы я от него отрекся. — А ты?... — А у меня что, есть выбор, Сичэнь? — Цзян Чэн устало откидывается назад и прикрывает глаза рукой, — В ближайшее время выберем время и место битвы. Устроим красивое и кровавое представление. Дальше каждый будет сам по себе. Он слышит, как Сичэнь поднимает пиалу и отпивает чай. Шуршание его одеяний сливается с плеском озерной воды, успокаивает. Ваньинь больше не злится, он, кажется, уже ничего не чувствует, кроме утомления. От дел клана, от характера Вэй Усяня, от непонимания, как сделать правильно. И есть ли вообще это правильно. — Ваньинь… — он чувствует, как на его вторую ладонь легла теплая рука и чуть сжала пальцы. — Ты справишься? — С чем именно? — Цзян Чэн фыркает и смотрит на Сичэня, — С битвой? Конечно, мы же не убивать друг друга собираемся. С делами клана? Вэй Усянь и так не принимал в них никакого участия. С давлением всех остальных? А что, я, по-твоему, плохо справляюсь? Губы Цзян Чэна расплываются в нехорошей, злой усмешке. Он смотрит на главу клана Лань с вызовом, приглашая того озвучить свои опасения, что он не справляется. Он готов это услышать и доказать обратное. Но вместо этого Лань Сичэнь лишь грустно улыбается и сильнее сжимает его ладонь. — Ты не один, Ваньинь, — Цзян Чэн замирает от этих слов. Он ошарашенно смотрит на Лань Сичэня. Тот, еще несколько секунд пристально вглядываясь в серые глаза, как будто проверяя, точно ли он его услышал, поднимается: — Мне нужно лететь. Не провожай. Лучше отдохни. Глава клана Лань уходит, а Цзян Чэн остается в беседке, отрешенно смотря на колышущиеся в воде лотосы.***
Цзян Чэн чувствует себя так, как будто на него вылили ушат ледяной воды. Его глаза удивленно распахнуты, а воздух отказывается поступать в легкие. Он пытается понять то, что вспоминает. Пытается осознать. Принять. Что-то сделать с этой новой, странной информацией. Он действительно был так слеп? Или он выдумывает сам себе, рехнувшийся от одиночества? Лань Сичэнь, который раз за разом оказывался рядом. Их отношения еще с войны стали больше дружескими, чем деловыми, как между двумя главами кланов, но Цзян Чэну казалось, что кроме более формального общения ничего, в общем-то, не изменилось. Однако сейчас перед его глазами вставали воспоминания. Память подбрасывала моменты, как Лань Сичэнь раз за разом оказывался рядом, всегда когда нужно, всегда вовремя. Как оказывал поддержку клану, когда они строили Пристань Лотоса заново. Как одним словом пресекал излишнее давление других кланов на Цзян Чэна в те, первые годы. Как после… после смерти сестры и Вэй Усяня старался его вытаскивать на ночные охоты. Цзян Чэн тогда злился, что его зовут куда-то, где могли обойтись без него, но сейчас это приобретало совершенно иное значение. Как Лань Сичэнь согласился судить заклинателей темного пути, которых ловил Цзян Чэн, от лица клана Лань. И как ненавязчиво помогал разбираться с… излишней вспыльчивостью Ваньиня. Как… Цзян Чэн пристально уставился на флейту.***
— Вэй Усянь мертв? — Старейшина Илина мертв! — Найти всех оставшихся Вэней! Убить! Вокруг слишком шумно. Крики: счастливые, злые, отчаянные. Слишком громко, слишком много, Цзян Чэн чувствует, как у него раскалывается голова. Голоса смешиваются, превращаясь в тяжелый звон, что бьет по вискам. Вокруг движение, мелькает сталь оружия, полыхает огонь, взлетают брызги крови. Цзян Чэн все это видит, но не замечает. Он смотрит ровно перед собой, туда, где всего в нескольких шагах от него тело Вэй Усяня разорвали мертвецы. Точнее начали рвать. Вэй Усяня не видно, ни останков, ни клочка одежды, мертвецы лежат грудой мусора. Цзян Чэн стоит и смотрит, сжимая рукоять Саньду так, что побелели костяшки пальцев. Он смотрит и не понимает. Вот он стоял и кричал Вэй Усяню. Что он кричал? Что он убьет его? Что он никогда не простит его? Чтобы он остановился? Он не знает. Он помнит, что кричал. Он помнит, что занес меч, чтобы… Что? Убить Вэй Усяня? Убить мертвецов, что уже его окружили? Но он ничего не успел сделать. Его шисюн в мгновение ока был погребен под телами разлагающейся плоти. Вот Вэй Ин стоит перед ним, в крови, с красными глазами, но живой. А вот Цзян Чэн моргает — и перед ним никого нет. Как будто и не было никогда. Как будто, когда он моргнул, за секунду переместился в другую реальность. В реальность, где все еще есть кровь, боль, битва, крики, удушающий смрад мертвецов, но больше нет Вэй Усяня. Цзян Чэн не помнит конца осады горы Луанъцзан. Он убивал, молча и холодно. Они спускались, все кричали, он продолжал молчать. Он устал. — Глава клана Цзян. Цзян Чэн поднимает взгляд и видит Лань Сичэня. Видит, но не замечает. Он просто смотрит на него, холодно и отстраненно, выжидая, что еще от него хотят. Глава клана Лань что-то ему протягивает. Цзян Чэн, не задумываясь, забирает из рук Сичэня Чэньцин. Он сжимает ее и хмурится. Медленно до него начинает доходить, что это флейта Вэй Усяня. В грязи, кисточка растрепалась, но это она, он даже чувствует остатки темной энергии, что ее окутывают, но постепенно развеиваются. Чэньцин. Возможно, последнее, что осталось от его шисюна. Цзян Чэн не поднимает взгляд на Лань Сичэня. Он прячет флейту за пояс, глубоко вдыхает и выдыхает. Не может вымолвить ни слова. Поэтому просто кивает и уходит.***
*** Цзян Чэн вскакивает. Он еще не понимает, что он хочет сделать, но ему слишком тесно от всех мыслей, которые на него навалились. Он не понимает, можно ли верить тому, что подсовывает ему память. Означает ли это… Что он не был один? «Глупый глава клана Цзян наконец-то прозрел? — голос в голове насмешливый, он колет внутри тысячами холодных иголок, — Тебе столько раз протягивали руку помощи. Поблагодарил ли ты его хоть раз?» Цзян Чэн упрямо сводит брови и быстро выходит прочь из зала. Нет, не благодарил. Но никогда не поздно это сделать.***
Лань Сичэнь и Цзинь Гуанъяо сидели на веранде в благоухающем саду Башни Золотого Карпа. День был тихий и солнечный, легкий ветерок приятно охлаждал кожу, нагретую солнцем. Чай, с ярким цветочным ароматом, пускал пар над золотыми чашами. Это было время отдыха, когда все деловые вопросы уже обсудили, а до обеда было время. Лань Сичэнь грелся на солнце, наслаждаясь тишиной и чаем. — Брат… — мягкий голос вывел главу клана Лань из задумчивости. Он повернулся к Мэн Яо с теплой улыбкой. — Ты что-то хотел? — Брат Сичэнь, я тут размышлял, — голос Цзинь Гуанъяо был вкрадчивым и пропитан задумчивостью, как будто он еще сам не до конца уверен в своих предположениях. — Мы все решили, что темное железо нужно уничтожить. Ведь оно опасно и может натворить много бед. Но разве темное духовное оружие не представляет опасности? Спокойствие и доброта никуда не деваются с лица Лань Сичэня, но взгляд его холодеет. Мэн Яо, заметив это, лишь шире улыбнулся. — Мне кажется, флейту Старейшины Илина тоже нужно уничтожить. Брат Сичэнь, сейчас Чэньцин находится у главы клана Цзян. Единственный, кого уважает Саньду Шэншоу — это ты. Может, ты попросишь его отдать флейту? На веранде повисла тишина. Мэн Яо ждал, а Лань Сичэнь, как будто, обдумывал его предложение. Но от последующих слов главы клана Лань Цзинь Гуанъяо пришлось приложить много усилий, чтобы не измениться в лице и не заскрипеть зубами от досады. — Я думаю, что пока Чэньцин находится у Цзян Ваньиня — она не представляет опасности. Так что не стоит ее трогать, — Лань Сичэнь сделал паузу, чтобы глотнуть чая, — Но не переживай, Мэн Яо. Если с флейтой что-то случится или она пропадет — я лично займусь расследованием. Цзинь Гуанъяо кивнул, выражая согласие. Весь его вид говорил о том, как он восхищен мудростью своего брата. Внутри же бушевала буря. «Единственный, кого уважает Саньду Шэншоу — это ты» — Лань Сичэнь крутил эту фразу в своей голове и не мог сдержать улыбки.