Опять виноват.

      Потягивая горячий и ароматный кофе из кружки, Аккерман ведёт со своим коллегой незамысловатую беседу. Сегодняшний день его чересчур утомил, хочется забыться в каких-то легких и непринужденных разговорах.       Он отбивает ритм костяшками пальцев по столу, когда Моблит — судмедэксперт — рассказывает о знакомстве с одной очень интересной женщиной. А эта женщина связывает Леви с ним. Эта женщина является его женой.       И было Аккерман что-то ответил, как уже пятый раз на дню его телефон завибрировал, показывая один и тот же номер, что преследовал мужчину на протяжении дня. Нехотя Леви берет гаджет в руки, раздраженно фыркает и просит Бренера помолчать.       — Слушаю, — отвечает мужчина, услышав шорох на другом конце звонка.       — Леви, это ты? — говорит дрожащий женский голос. И до боли знакомый голос.       — Да. Я. Чем обязан?       — Я подруга Астафьи, если ты помнишь, конечно… — девушка шумно выдыхает в трубку, после чего продолжает, — Астафья умерла. Несколько дней назад, Леви. Послезавтра будут похороны. Я могу рассчитывать на твой приезд?       Лицо Аккермана вмиг переменилось: рот открывается от резкой новости, а глаза забегали туда-сюда, оглядывая то коллегу, сидящего в полном недоумении, то дверь, ведущую на свежий воздух. Вскоре поняв, что слишком долго молчит, Леви отвечает на вопрос:       — Да. Я приеду завтра вечером.       — В сообщении я пришлю тебе адрес, — а после раздается гудок, оповещающий о завершении вызова.              — «Моя сестра мертва», — с болью в сердце проносится фраза в мыслях Леви, а после полицейский переводит взгляд на Моблита.              — Я вынужден уйти, Моблит. Возьму отгул на три дня. — мигом забирая свой портфель и вешая на плечи пиджак, он выходит из строения, направляясь в сторону мотоцикла.       Вечерний путь до квартиры был особенным. Любовь к ночному городу со стороны Леви привилась ещё в далеком детстве, когда он возвращался домой со школы. Вторая смена была по-настоящему волшебной.       Ключи невинно проникают в замочную скважину, проворачиваются и отворяют дверь, ведущую в дом Аккермана. Мужчина проходит, запирается изнутри, бросает портфель к стене, после чего зарывается лицом в ладони, облокотившись об угол. Шумно дышит, рвано выдыхает, смотрит вперёд, доходит до спальни и падает на кровать, практически сразу же проваливаясь в сон.              Сонный полицейский играл лишь на руку преступной банде, которая, в свою очередь, направлялась в сторону склада с военным оружием. Тонна взрывчатки — вещь тяжелая, но они справились и разложили ту везде на территории. Секундное движение — нажатие кнопки, — и по всему городу проходится землетрясение, а над складом возвышается огромная огненно-красная шляпа гриба, охватывая близлежащие дома и строения.       Через каких-то полчаса весь город окутал писк пожарных машин и скорых. Многие умерли, многие получили травмы, многие потеряли дома.       Эмоциональное состояние Леви настолько отвратительное, что землетрясение и огненный «гриб» не заставили мужчину удивиться. Он встал, медленно пошёл на кухню, бросил короткое «Охуеть», а после ушёл обратно спать, в этот раз раздевшись.       И всё же, несмотря на реакцию на произошедшее ночью от полицейского, этот переполох сильно повлиял на состояние квартиры мужчины. Большое количество битой посуды, упавшей мебели.       Аккерман проснулся рано и уже убирал этот ночной беспредел. И если раньше такой кавардак был следствием бурной вечеринки, то сейчас он был следствием взрыва. Кто это сделал, а главное — зачем, волновало Леви меньше всего. Для этого существует работа.       Недовольно кряхтя, он выкидывает последние осколки в мусорный пакет, поднимает упавший стул и устремляет взгляд вперед. После чего возвращается в комнату, достаёт маленький чемоданчик, кидает туда всё самое нужное, поправляет очки на переносице и выходит на балкон, закуривая сигарету.              — «Господи, чем я это заслужил…» — он делает затяжку, а после выдыхает серый дым, так красиво уходящий облачками ввысь. Ввысь.              Он тушит окурок, бросая тот в тот же пакет, где покоились некогда бывшими кружками и тарелками осколки. Натягивает широкие темные джинсы, болотно-зеленый свитшот и сует ноги в черные кроссовки. В одной руке держа мусорный пакет и чемодан, а другой закрывая дверь квартиры, Леви устремляет взгляд куда-то за пределы этой глянцевой двери, за пределы этой квартиры, за пределы этого мира.       Он вновь рвет себя на куски, он вновь будет себя склеивать, и он вновь виноват. Опять. Кажется, если будут выбирать рекордсмена по количеству поступков, повлекших за собой худший расклад событий, то Аккерман возьмет золото.       

***

Десять лет назад.

      Обернулся. Повернул ключи. И ушёл. Он идёт.       Спускается по лестнице, выходит из подъезда, открывает машину, кладёт ключи в бардачок, сумку на задние сидения.       Ещё раз смотрит в то окно. Смахивает невольно потекшую слезу. Трогается.       Машина издаёт жалобный рывок, а после пересекает улицу. Он вынужден. Он должен был. Ему пришлось. Он виноват. Но по-другому нельзя.       Он знает. Они бы добрались до него. А Леви этого не хочет. Он хочет, чтобы его возлюбленный был счастлив. Пусть и не с ним.       На телефон поступило сообщение от «Неизвестного».       — «Молодец. Он свободен. Ты хороший мальчик, когда слушаешься.»       Ему хочется реветь в подушку, ему хочется истерить, ему хочется порезать себя, но он за рулём. Всё будет. После. Сейчас Аккерман смотрит на дорогу, радио фонит своими незамысловатыми песнями, а в его голове бегут и бегут все события за последние четыре года. За лучшие четыре года его жизни.       События, которые научили его быть собой. Точнее человек, который дал эту возможность.       Сердце невероятно саднит от того чувства. Они не увидятся. Они. Больше. Никогда. Не. Увидятся.       — Я тебя люблю, — тихо шепчет Ривай себе под нос. — Но вся моя любовь никогда не доходит до хорошего конца.       Медленно моргая, он расплачивается за бензин и какой-то шоколадный батончик.       Смеркает. Скоро Аккерман поедет по пустующей трассе под ночные фонари. Их тусклый свет будет сопровождать его всю жизнь. И больше никто. И больше ничто.              «— Мы. Больше. Никогда. Не. Встретимся. Прости…»       

***

Наше время.

      Пакет с осколками со звоном летит в мусорный бак, чемоданчик аккуратно укладывается в небольшой задний багажник, а мотоцикл сочувственно урчит, когда его заводят.       Леви надевает шлем, вбивает адрес и нажимает педаль газа.       Пустынная трасса влажная. Моросит дождь, и его тонкие холодные капли отбивают ритм о шлем Леви, после стекая на тело. До пункта назначения осталось каких-то два часа.       Он останавливается на заправке и заправляет транспортное средство, после покупая шоколадный батончик.              — «Времена идут, а твои привычки не меняются, Ривай», — вещает голос одного знакомого врача, навевая очередную череду воспоминаний. Это его голос.

      ***

      Он стоит рядом с открытым черным лакированным гробом. Леви оглядывает сестру. Нет. Он оглядывает тело сестры. Безжизненное тело сестры. Её веки прикрыты, синеватые губы сомкнуты, а руки с бледной кожей держат какой-то невзрачный, на первый взгляд, букет. Букет с полевыми ромашками. А ведь она так их любит.              «Любила», — исправляет себя в мыслях Леви, не осмелившись подойти ближе.               Взгляд прикован к лицу. Ведь недавно он целовал эти щеки, ведь недавно он смотрел в эти глаза, ведь недавно он говорил с ней по видеосвязи и жаловался на жизнь младшего офицера, а Астафья лишь звонко смеялась, подбадривая брата.       — Леви, осталось пять минут, — тихо говорит та девушка, что звонила ему. — и гроб заберут, — а после она вышла из комнаты, тяжело дыша.       Аккерман наклонил голову и начал медленно подходить. Всего три его шага — и он рядом с сестрой. Но какими они были тяжелыми, эти три шага. Взяв её холодную руку в свою, Леви прислонился к ней губами, после чего уложил конечность обратно. Горячая слеза покатилась с его щеки, а неприятное чувство, давящее на виски, заполнило его целиком. Ненадолго все звуки перестали восприниматься, уши заложило, а противный звон принялся делить место с этим чувством.       Мужчина облокотился о стоящий рядом стул до того, как перед глазами были бело-черные точки, мешаясь с различными зелеными. Подобно шуму на телевизоре, когда шла гроза.       Он начал дышать глубже и моргать чаще. На его удивление, предпринятые действия помогли, а Аккерман, решив, что продолжать смотреть на тело сестры — самая худшая пытка, удалился из комнаты, вытирая слезу и её мокрую дорожку на щеке.              «Ты мужчина. А мужчины не плачут», — выдал мерзкий голос матери в его голове.              «Боже, да у вас с ним тут сходка!», — Леви фыркнул и направился вслед за толпой, сопровождающей людей, которые уже успели вынести гроб. Однако материнский голос всё же заставляет осмотреться мужчину, чтобы найти в кучке людей родительницу.       Когда гроб опустили, сердце Аккермана издало настолько жалобный стук, что, казалось, могло заплакать за место своего хозяина, который, в свою очередь, просто безэмоционально смотрел за происходящими действиями.       Вскоре объявилась и мать. Он увидел её, говорящую с какой-то «левой» тёткой. Несколько секунд потупив на её фигурке взгляд, Леви было ушёл, но серые глаза матери встретились с его.       Жестом она пригласила его за собой, уходя в каком-то направлении, но мужчине не составило труда догадаться, куда она идет. Это был дом, на углу которого его вечно избивали старшеклассники, это был тот угол, где его кровь впиталась в кирпичные стены если не навсегда, то надолго.       Они доходят до угла в абсолютном молчании, давящего на каждого. Леви усмехается, когда обнаруживает кровавые подтеки на углу. Они до сих пор остались.       — Что ты здесь забыл, чертов виновник? — произносит мать, сжимая челюсть.       — Пришел на похороны сестры, — отрезает Аккерман, оглядывая мать.       — Не смеши меня. Такие, как ты, не приходят на похороны родных, — она во всю улыбается, открывая вид на почерневшие и местами сгнившие зубы, а после заливисто смеётся.       — Знаешь, ты местами права. Я не приду на твои похороны. Но ты — не Астафья, так что заткнись. — он сощурился, ожидая пощечину в свою сторону и не прогадал, так что уворачивается, перехватывая руку матери.       — Я не маленький беспомощный мальчик, Кушель.       — Сосунок. И что же, я теперь для тебя не мама?       — Ты перестала быть моей матерью еще двадцать два года назад. Зачем ты меня звала?       — Хотела предложить переночевать у нас дома. — она со стоном вырывает руку из ослабшей для этого хватки сына, после чего оглядывает того.       — Ох нет. Не путай, в твоём доме. Не в моём доме. Разве что, в материальном плане. Я согласен. — он осматривает женщину фыркая. Выбора нет. Темнеет, а в таком состоянии, Аккерман не сможет ехать.       До дома матери они добираются в таком же молчании, порой нарушаемым лишь рывками мотора мотоцикла.       Леви отправляет транспортное средство в гараж, после чего берет чемоданчик и входит в помещение. Без труда находит свою комнату, отказав матери в ужине, и закрывается на ключ. Ничего не изменилось. Разве что пыль, слоями покоившаяся на поверхностях, но её вскоре не стало.       Аккерман проводит пальцем по письменному столу, после чего взгляд падает на пыльное лезвие. Рядом баночка с богом забытым спиртом.       «Нет.». — говорит он.       «Да.», — противоречит тому Леви и растирает спирт по железке.       После чего облокачивается о стену спиной, скользит по ней вниз и касается забытых давно шрамов ключиц, а когда алые капельки-бусинки начали выступать, приступил к ногам. Слезы катились по его щекам, но совершенно не от той боли, которую он причиняет себе сейчас. От той боли, которая преследует и будет преследовать его годами. Двадцать пять лет эта боль вместе с ним, и двадцать пять лет у них очень тесная связь. Он ненавидит свою жизнь, но одновременно любит. И то, лишь из-за двух людей. И то, лишь из-за определенных моментов, и то, лишь местами.              Он засыпает. В таком слабом положении, в каком его не видел даже он. Он засыпает, беспомощно направив взгляд в потолок, он засыпает тогда, когда не хватило сил не только на крик, а даже на слезы.