Формула любви

      Осенний сентябрьский день выдался дождливым. В начале учебного года не было никакого желания получать знания. Даже нет, желание было, а вот силы совершенно оставляли. Такая осенняя меланхолия постигла Лиама на первой же неделе. Он с неохотой плелся в школу, а после, обессиленный, в таких же настроениях шел домой. Первая неделя выдавалась тяжёлой, и Лиам с ужасом представлял, что ждало его дальше.       Он был гуманитарием, однако точные науки занимали в его сердце не последнее место. Точнее, не сам предмет, а та, кто его вела. Учительница математики стала волновать юношу ещё в прошлом году. Летом он ни раз вспоминал ее, а с возвращением на учебу чувства Лиама вновь опьянили его. Юноша понимал, что его тянуло к ней, женщина была ему симпатична, но на более решительные поступки Лиам не отваживался. И правильно. Роман учителя с учеником стал бы губительным для обоих. Но ведь чувствовать-то можно? Тайком, незаметно?       Лиам чувствовал так, что уже на первой неделе сумел попасть на дополнительный урок, потому что на всех занятиях, что он посещал с таким желанием, юноша никак не мог собраться. Что-то вечно мешало ему. В его голове мешались формулы, он позабыл о параболах и прямых, даже стал путать ось абсцисс с осью ординат. Круглые и квадратные скобки выгибались в его голове, рисуя вместо областей определения черты её лица. Его учительница стала слишком нравиться ему, и юноша ничего не мог с этим поделать. Лишь украдкой любоваться ей, рассматривать и тайно мечтать. А о чем мечтать? О взаимности? Лиам и не думал, хотя и знал, что теоретический шанс у него был, ведь мисс Солсбери не была замужем. По крайней мере кольца на ее пальце замечено не было, да и обращение к ней красноречиво указывало, что она свободна. Но Лиам, даже не помня формулы, знал, какова его вероятность заинтересовать её. Нулевая, и ничего тут уже не попишешь.       Он стирал с доски, когда прозвенел звонок. Закончился восьмой дополнительный урок, с которого юноша уходил, совершенно не получив новых знаний. Под тряпкой в его руках таяли меловые цифры, примеры, промежутки, ограниченные скобками. У нее был красивый почерк, которым она писала что-то совершенно ему непонятное. Лиам смотрел на уравнения как на иностранный язык, которому тщетно старался обучиться. Не выходило. Не туда он направлял свое внимание.       Он остался один из всего класса, кому промежутки и функции оказались непосильны. Странно, но почти все его одноклассники новую тему легко освоили, и им не пришлось объяснять ее повторно. Лиаму повторили. Но он все равно ничего не понял. Он витал в облаках, смотря на неё, не мог оторвать глаз от женских рук, испачканных мелом, взгляд так и задерживался на пальцах, перебирающих край рукава или крутящих линейку. Его учительница была слишком красива, чтобы сосредоточиться на формулах. Она говорила, а он не понимал. Словно то был другой язык, а у юноши не было словаря. Лиам знал, что его сердцу никаких формул для чувств было не нужно. Но если бы это сработало, юноша подсчитал бы для нее свою любовь. Выписал бы все до цифры, не потеряв ни одной. Если Жозефина понимает логарифмы и интегралы, закодируй Лиам свои чувства в похожий набор сухих бесцветных букв и цифр, поймет ли она его? Вряд ли.       Так случилось, что в классе они остались вдвоем. Жозефина собирала вещи, готовясь идти домой. Она понимала, что ее ученик совершенно не заинтересован в предмете, хотя раньше был таким способным. Он заинтересован чем-то другим. Или кем-то?       Обычно такие лица бывали у учеников весной. Никому ничего не хотелось, настроение было приподнятое, а мысли уносили в края, далёкие от сложных и скучных заданий. Жозефина невольно завидовала влюбленным школьникам. Кому-то повезло, кого-то любят. И ей хотелось. Но не было в её жизни человека, что любил бы ее, что сделал бы ее счастливой. Не судьба. Печально, но и так бывает.       За окном стал постукивать дождь. Переведя взгляд на пасмурневшее небо, Жозефина вдруг спросила: — Лиам, у тебя есть зонтик?       Юноша уверенно кивнул. Зонтик у него был. Цветной и, возможно, не слишком серьезный для человека его возраста, но Лиама такой вполне устраивал. Он словно отражал его личность, его внутренний мир. Невольно юноша задумался. Как ему измерить свою душу? Как подсчитать в себе человечность, свои способности, характер? Если Жозефина понимает только язык логики и чисел, поймет ли она, какая Лиам натура? И нужно ли ей это будет?       Жозефина облегчённо улыбнулась самой себе, застегивая сумку. Ей бы не хотелось, чтобы Лиам промок. Будет нехорошо, если в первую неделю учебы он заболеет. Женщина знала, что у Лиама всегда было слабое здоровье. Она запомнила это, сама не зная почему. Причиной ли тому простое беспокойство, или она волнуется о мальчике не просто из участия?       Из школы они вышли вместе. Не сговариваясь, встретились на крыльце. Стоя под козырьком, Лиам раскрыл зонт, поднял над головой. А Жозефина не решалась. Ей нечем было прикрыть голову, она не хотела делать первой шаг под дождь, что ударил лишь с новой силой. — Возьмите, — вдруг сказал юноша, протягивая ей свой зонт. Женщина недоуменно посмотрела на него. — А ты? Ты ведь вымокнешь, — спросила она, наблюдая, как ветер треплет светлые волосы Лиама. Ее завораживала подобная картина, хотя таких чувств пускать в свое сердце не стоило. Жозефина знала. Но невольно питала к ученику чувства более теплые, чем следовало бы.       Он лишь улыбнулся. Юношу тронуло, что учительница волнуется о нем. Это было так приятно. Ему было приятно любое ее внимание. Особенно личное, внеурочное. Ради него он отдаст зонтик. Ради него он, может, постарается не отвлекаться. — Вам нужнее. Вам вредно болеть, — сказал он, вкладывая в её ладонь ручку зонта.       Жозефина недоумевала, поняв, что уже совсем и не против принять такую щедрость. Смотря на то, как Лиам натягивает на голову капюшон толстовки, как затягивает его потуже, ей стало неловко. А вдруг он простудится? Вымокнет и заболеет? Женщина бы не хотела, чтобы он пропускал уроки. Ее уроки. Она хотела видеть его чаще, ей слишком нравился ее ученик, который не должен вызывать в её сердце таких странных чувств. Она не могла ничего сделать с ними. Не могла разделить, уменьшить, вывести корень. Ничего, чтобы эти эмоции оставили ее. Хотя бы не так волновали. Но сердцу не прикажешь. Оно знает лучше. Ему виднее, какие числа подставлять в эту формулу. Оно лишь множило и складывало. И возводило в степень. — Только попробуй не прийти в понедельник! Чтобы был здоровым, еще посмей заявиться в школу с простудой! — начала она, чувствуя, как щеки вновь краснеют. Она опять волнуется о нем, но старается спрятать свою тревогу за строгостью и упреками. Лиам это чувствовал. Ему была приятна ее забота. — Ради вас постараюсь. Вас же съест совесть, если я заболею, — ответил Лиам, лукаво улыбаясь. Он предполагал, что своей догадкой попал в десятку.       Попал. Жозефина места себе не нашла бы, узнай она, что по её вине мальчик простыл. Ей слишком хотелось заботиться о нем.       Лиам улыбнулся. Ему нечего было терять. Впереди было два выходных, а там, кто знает, может, он что-нибудь и поймет. Чтобы вымолить прощение за внезапную дерзость придется освоить непонятную тему. По крайней мере у него будет стимул. — До свидания, — попрощался он, вдруг прикоснувшись губами к холодной женской щеке.       Лиам не стал ждать возмущений. Развернулся и побежал по дороге, смеясь то ли над собой, то ли над своим поступком. Он ещё подтянет математику. Чтобы написать ей свою формулу любви.