Никто не сможет заменить тебя

      Они возвращаются в общежитие далеко за полночь. Несмотря на то, что с победы на музыкальном шоу прошло уже несколько часов и первоначальная взволнованность поутихла, эмоции до сих пор переполняют каждого из них. Ёнджо говорит, что ему нужно поработать над новой песней, Дончжу радостно щебечет о том, что заказал доставку, потому что ужасно проголодался, зовет Гонхи присоединиться, но тот отказывается, и младшие смотрят с таким изумлением, будто у него внезапно вторая голова выросла.       Несмотря на то, что он большой любитель вкусно и плотно поесть, в данный момент мысли о еде вызывают у него лишь тошноту — возможно, всему виной нервное напряжение и излишне насыщенный событиями и эмоциями день. Всё, чего ему хочется — оказаться в тишине и спокойствии. Поэтому Гонхи желает всем доброй ночи, быстро принимает душ, пока там никого нет, и идет к себе в комнату.       Он осторожно приоткрывает дверь, но та всё равно издаёт тихий скрип, стараясь не шуметь добирается до кровати и ныряет под одеяло. Повозившись несколько минут в попытках найти удобную позу, понимает, что сна нет ни в одном глазу. Слишком много эмоций для одной недели, слишком много... всего.       Сегодняшний день стал для Гонхи не только особенным, но в то же время и настоящим потрясением. Сначала они одержали победу на музыкальном шоу, на которую никто из них даже не рассчитывал, Гонхи конечно же плакал, одновременно растроганный, обрадованный и шокированный случившимся, а затем они поехали на вечернее радио, взволнованные и счастливые, и тогда расплакался уже Сохо. Внезапно, прямо во время эфира, встревожив тем самым остальных ребят и Гонхи в том числе. Никто и никогда не видел его слез, за исключением того случая на шоу, когда они впятером неудачно пошутили над ним, а Сохо потом прикрывал слезящиеся глаза ракушками и отказывался вставать с пола, несмотря на увещевания Дончжу.       Гонхи и подумать не мог, что всё это время Сохо жил, одолеваемый страхом и сомнениями, что всё это время он думал, будто делает недостаточно. Услышанное заставило его расплакаться тоже — на сей раз уже не от счастья.       — Хён, ты спишь? — тихо зовёт он, слегка повернув голову.       Ответа не следует.       — Хён?       Сохо лежит на боку, повернувшись к нему спиной. Он явно не спит, но и на беседу настроенным не выглядит. С тех пор, как они стали соседями по комнате, Гонхи научился понимать, когда Сохо можно доставать, а когда лучше оставить в покое и не лезть с расспросами. Умом он понимает, что ему надо утихомирить своё неуемное любопытство и постараться заснуть, но просто не может поступить так. Только не сегодня. Только не после услышанного.       — То, что ты сказал в машине… Ты правда считаешь, что ничего не изменилось бы, если бы тебя с нами не было?       Снова тишина.       — Неужели ты думал так все эти годы? Как ты мог вообще так думать о себе, хён?       Гонхи и самому невыносимо хочется дать волю чувствам, он ощущает, как из-за подступивших слез мир вокруг тонет в полупрозрачной дымке, а поперек горла встаёт предательский комок, но держится из последних сил. Ради Сохо. Обычно это Сохо успокаивает его, когда Гонхи плохо, больно или одиноко. Как, например, когда после их первой победы на музыкальном шоу Гонхи лил слезы, не переставая, и никак не мог успокоиться, и Сохо пролежал рядом с ним в обнимку до самого утра, поглаживая по голове, пока Гонхи не затих и не провалился в сон, прижавшись щекой к его груди.       Быть самым чувствительным, мягким и эмоциональным участником в группе — это всё о нём, о Ли Гонхи, поэтому он и подумать не мог, что однажды на его месте окажется всегда невозмутимый и сдержанный Сохо.       Это кажется невозможным, таким неправильным.       Но правда в том, что даже сильные рано или поздно ломаются.       — Ты меня вообще слушаешь?       Сохо не отвечает и на этот раз — только чуть шевелится, кутаясь в одеяло. Гонхи приподнимается на кровати, вглядываясь в окутавшую комнату полутьму — и только тогда замечает, как мелко, почти неразличимо подрагивают чужие плечи.       Сохо снова плачет.       Не в силах больше выносить это, Гонхи встает с кровати и ложится рядом, обнимая его со спины. Тот не отталкивает и не сопротивляется — покорно позволяет обхватить себя рукой поперек талии, прижаться грудью к обнаженной спине и уткнуться носом в еще влажные после душа волосы на затылке. Гонхи находит ладонь Сохо, судорожно стиснувшую ткань одеяла, и переплетает их пальцы, чтобы утешить его, чтобы показать: он рядом, он никуда не денется, потому что Сохо очень важен для него, как бы он там ни думал на этот счет.       Едва слышные всхлипывания становятся громче, и теперь Сохо действительно плачет — по-настоящему, не скрываясь, потому что в комнате только Гонхи, который понимает, каково ему, который не осудит и не станет насмехаться, который разделит его боль и просто будет рядом, что бы ни случилось. Сохо так старался сдерживаться, пока они выступали на бис, пока вели прямой эфир, хоть Гонхи и видел, как трудно ему контролировать внезапно вырвавшиеся наружу эмоции, он веселился и улыбался на радио, шутил, как будто ничего не произошло, а теперь снова дал волю чувствам. Наконец позволил рухнуть стенам, которые сам же и возвел.       Сохо действительно не нравится, когда кто-то видит его слезы. Особенно поклонники. Они с Гонхи такие разные. Даже будучи айдолом, чья жизнь расписана по минутам и просчитана с безупречной точностью, Гонхи не стремится казаться идеальным и не скрывает свои чувства даже тогда, когда на него направлены объективы камер. Он искренний и чувствительный, без тени сомнения готовый открыть свое сердце всему миру и ничего не попросить взамен. Он не боится выражать свои эмоции, особенно тогда, когда в его жизни происходит нечто невероятное — даже если это значит, что он расплачется в прямом эфире или на шоу перед своими поклонниками.       Но Сохо… Сохо другой. Его пугает сама мысль о том, что кто-то поймет, что он далеко не такой беззаботный, каким пытается казаться, что на самом деле его сердце полнится сомнениями, переживаниями и тревожными мыслями, не отпускающими ни на миг. Постоянное давление, жесткая конкуренция, элементарное отсутствие отдыха на протяжении многих месяцев — всё это здорово подкосило его, и эмоции, которые он держал глубоко внутри, под замком, в одночасье вырвались наружу, оставив его совершенно испуганным и разбитым.       Сохо просто устал быть сильным, поэтому он позволяет себе плакать, словно ребенок, не стыдясь никого и ничего, позволяет Гонхи крепко обнимать себя, положив их переплетённые пальцы на грудь, прямо напротив гулко бьющегося сердца. Они лежат так до тех пор, пока Сохо не успокаивается, а его плач не переходит в тихие всхлипывания. Гонхи чувствует мелкую дрожь, пронизывающую чужое тело при каждом судорожном вздохе, и понимание того, как долго Сохо держался, прежде чем сломаться, режет по сердцу ножом.       — Я хотел сказать, — начинает, наконец, Сохо спустя несколько минут молчания. Из-за того, что он плакал, его голос заметно дрожит, и Гонхи терпеливо ждет, позволяя ему собраться с мыслями. — Сколько бы я ни смотрел на другие группы, которые раз за разом оказывались лучше, то всегда думал, что никогда не сумею за ними угнаться. Моей заветной мечтой было подарить нашей группе и поклонникам победу, показать, что мы тоже чего-то стоим, что мы заслуживаем того, чтобы о нас знали и говорили, но, кажется, желать большего было слишком амбициозно с моей стороны. В какой-то момент я понял, что моих усилий недостаточно, что нужно стараться лучше… Но ничего не получалось. Это так тяжело, Гонхи, всё это…       Не найдя в себе сил продолжить, он замолкает. И по тому, как напрягаются чужие плечи, Гонхи понимает так ясно и отчетливо: Сохо боится. Боится его реакции на это откровение, боится непонимания и осуждения даже несмотря на то, что Гонхи — последний, кто стал бы упрекать его хоть в чем-нибудь.       — Ты же помнишь, о чем мы говорили, хён? — шепчет Гонхи, проводя носом по шее Сохо и его мягким волосам, тонко пахнущим их общим шампунем. — Ты не обязан держать всё в себе, не обязан притворяться сильным, если тебя что-то тревожит. Мы ведь не сможем помочь, если ты будешь и дальше замыкаться в себе.       — Я знаю, Гонхи-я, знаю, — судорожно всхлипывает Сохо. — То, что я сказал сегодня — это лишь минутная слабость, не более. Больше такого не повторится, обещаю.       — Никакая это не слабость! — возмущается Гонхи, неосознанно повышая голос, и Сохо в его объятиях испуганно сжимается. — Твои слезы — это не признак слабости, а доказательство того, что ты человек, что ты чувствуешь и переживаешь. Плакать — это абсолютно нормально. Вот я плачу, если для этого есть повод, и ты хочешь сказать, что я слабый?       — Я вовсе не это имел в виду, Гонхи-я…       — Тогда что же?       — Просто… Я же старший после Ёнджо-хëна, и ради вас, ради всех вас я должен быть сильным.       — Глупый ты, Сохо, — улыбается Гонхи, намеренно опуская это вежливое обращение и обращаясь к Сохо просто по имени. — Ты всегда был и остаёшься хорошим, самым лучшим хëном на свете. Ты важен для нас и незаменим, мы бы не были группой без тебя, так что выброси из головы эти глупые мысли и пойми уже, наконец, что все твои усилия были не напрасны.       Выпалив свою пламенную речь, Гонхи чувствует, что наконец-то может нормально дышать. Он сказал всё, что думал, он был абсолютно искренен и теперь надеется, что тот, кому эти слова предназначались, поймёт его чувства и перестанет считать себя якобы недостойным их общей победы.       Осознает, как много он значит для каждого из них. Особенно для Гонхи.       Сохо молчит, очевидно, обдумывая услышанное, но Гонхи ответа и не ждет. Он находит нечто успокаивающее в том, чтобы считать гулкие удары чужого сердца под своей ладонью и уже думает уснуть прямо так, но Сохо вдруг шевелится, и тишину нарушает его тихий, чуть хриплый голос, звучащий почти как шепот:       — Гонхи… Можно тебя кое о чем попросить?       — Конечно, всё, что угодно.       Гонхи не врет и даже не лукавит. Он думает о том, что исполнил бы любую его просьбу, сделал ради Сохо всё, что угодно, и даже больше.       — Поцелуй меня. Пожалуйста.       Гонхи так и замирает, растерянный и смущенный. В горле пересыхает, а щеки и уши вмиг вспыхивают предательским румянцем. Ему не послышалось? Сохо не мог сказать такое на самом деле, точно не мог. Должно быть, он просто спит, а происходящее — лишь одна из его безумных фантазий, наваждение, которое развеется без следа, стоит только открыть глаза.       Но проходит мгновение, за ним другое, Гонхи даже жмурится для пущей уверенности, но лежащий рядом Сохо никуда не исчезает — наоборот, он поворачивается лицом и теперь смотрит в безмолвном ожидании. Щеки у него влажные от слез, нижняя губа едва заметно дрожит, как будто он вот-вот расплачется снова, а в глазах столько невысказанной печали, что в груди у Гонхи болезненно колет.       — Хён, ты уверен, что…       — Уверен, — голос Сохо звучит на удивление твёрдо. — Это и есть моя просьба.       Последняя надежда на то, что его слова могли оказаться всего лишь глупой шуткой рассыпается в пыль. Гонхи медленно моргает. Судя по тому, как горит его лицо, оно наверняка жутко красное, но благодаря темноте его смущение, наверное, не так сильно заметно. По крайней мере, ему очень хочется в это верить.       — Хорошо, тогда закрой глаза.       Сохо послушно делает то, что велят, не переставая улыбаться, словно происходящее его веселит, а у Гонхи сердце готово из груди выскочить. Ему неловко и волнительно от одной только мысли о том, что он собирается сделать. Подумать только — Ли Сохо попросил поцеловать его. Если бы Гонхи кто-то сказал об этом вчера, он бы ни за что не поверил.       Это можно сравнить с короткой остановкой перед шагом в пропасть — решишься, и пути назад уже не будет.       Вот и Гонхи отступать больше некуда.       Отбросив прочь ненужные сомнения, он приобнимает Сохо за талию, придвигается ближе, так, что их лица оказываются непозволительно близко друг к другу и осторожно, почти невесомо целует его. Сначала в щеку, затем в уголки глаз, ласково чмокает в кончик носа, из-за чего Сохо забавно морщится, касается губами лба, отодвинув в сторону мешающуюся челку, а после, наконец, добирается до губ. Они у Сохо мягкие и теплые, Гонхи ощущает на языке соленый привкус слез и целует со всей нежностью, на какую только способен.       Происходящее до сих пор кажется сном — это слишком хорошо, чтобы быть правдой.       Сохо с готовностью отвечает, прижимается вплотную, судорожно стискивая пальцами ворот пижамной футболки Гонхи, как будто боится отпустить и потерять. Он тянется к нему, такой отзывчивый и уязвимый, и Гонхи, тронутый этим доверием, принимается гладить его по спине, скользя ладонями по разгоряченной коже.       Никто из них не знает, как долго это продолжается — в какой-то момент они отстраняются друг от друга, смотрят из-под полуопущенных ресниц, одинаково раскрасневшиеся и смущенные. Сохо хихикает, еще раз коротко целует Гонхи в уголок губ, а затем сползает по подушке чуть ниже и утыкается лицом ему в ключицы. Они снова обнимаются, но разница в том, что теперь Сохо больше не плачет. Это, пожалуй, радует Гонхи сильнее всего на свете.       — В твоих объятиях так спокойно, — бормочет Сохо, не поднимая головы. — Спасибо тебе, Гонхи-я. За то, что ты рядом.       Гонхи нежно улыбается, касается губами тёмной макушки и думает только о том, что хотел бы запомнить этот момент навечно. Конечно, он рядом. Всегда был, есть и будет. Столько, сколько потребуется.