Это был удачный день для Цвена и его коллег: закончились съёмки клипа на первый сингл с будущего альбома. Работа заняла без малого четыре месяца. Сначала выбор песни, поиск режиссёра, написание сценария и выбор локаций, потом — затянувшиеся съёмки, и вот наконец группа вышла на финишную прямую. Все парни очень устали, но были довольны проделанной работой. Вечером у музыкантов планировался небольшой праздник.
Для Зоси это был первый выход в свет в компании гитариста. Странно, но она почти не волновалась. Она спокойно собралась, накрасилась, сделала лёгкую укладку и, сев к нему в машину, ласково чмокнула его в щёку.
— Прекрасно выглядишь, — похвалил её мужчина и, не имея причин сомневаться, она поверила его словам.
Улыбаясь, она вошла в клуб с Цвеном под руку и сразу почувствовала себя не к месту. Кроме музыканта и его коллег, она никого здесь не знала даже по именам. Она пришла на вечеринку со звездой этой вечеринки, и на неё оказались устремлены десятки любопытных взглядов. Все вокруг изучали её, как суку на собачьей выставке. Все её обсуждали. Это было отвратительно. Испугавшись, она ещё сильнее прижалась к Цвену, надеясь спрятаться за его широкой спиной, но это вызывало лишь больше интереса к пугливой незнакомке. Одна из приглашённых, высокая блондинка «всё при ней», высокомерно закатив глаза, сказала Зосе:
— Что ты в него вцепилась? Не бойся, никто твоего парня не увёдет, а мальчики не любят ревнивых девочек... — блондинка улыбалась, но в её глазах застыл немой вопрос: «Кто ты вообще такая? На какой помойке Цвен тебя подобрал?!»
Ноги девушки подкосились под этим презрительным взглядом. Ей стоило что-то сказать, но она всегда боялась говорить с незнакомцами. Уж очень она стеснялась своего славянского акцента. Она вопросительно посмотрела на Цвена, но он ничего не заметил. В этой обстановке, среди этих людей он чувствовал себя как рыба в воде. Зосе стало дурно. Воспользовавшись моментом, девушка просто сбежала.
Уже сидя на крохотной кухне своей съёмной квартиры в компании начальницы — пани Василевской — и соседки Магды, Зося ревела в три ручья, растирая по лицу остатки макияжа. Она чувствовала себя ничтожной. Человеком третьего, а то и пятого сорта. Отвратительной, глупой, жалкой и неуместной в этом незнакомом мире, в чужой и жестокой стране.
— А чего ты хотела? — спросила Василевская, поглаживая Зосю по растрёпанным волосам, — Ты должна понимать, на что ты идёшь. Пока ты рядом с ним, на тебя всегда будут смотреть, о тебе всегда будут говорить. Теперь все начнут выискивать в тебе недостатки, пытаясь самоутвердиться за твой счёт. Иначе не получится. Это его мир — зал вечной славы рок-н-ролла. Там в принципе не бывает просто. И ты либо принимаешь правила этого мира, либо этот мужчина тебе не нужен. Решай.
Василевская, безусловно, была права. Только Зося не знала, а нужен ли ей Цвен? А если нужен, то зачем? Зачем она вообще влезла в эту авантюру?! Ради бесплатного ужина? Как будто она не слышала, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
— Я не знаю... — вымолвила Зося, закрывая руками заплаканное лицо.
— Не знает она! — злилась Магда, недовольно надувая щеки, — Это же Цвен Хирше! Тысячи, сотни тысяч женщин продали бы душу дьяволу, чтобы просто постоять рядом с ним, а ты тут сидишь и слёзы льёшь! Тебе нужно схватиться за этот шанс и держаться за мужика как можно крепче, а ты бегаешь от него потому, что на тебя кто-то не так посмотрел. Ты дура, Зося! Честное слово, дура!
Наверное, Магда тоже была права. Тысячи женщин мечтали оказаться на месте Зоси, а она мечтала оказаться на месте тысяч этих женщин...
— Я вообще не знаю, что он в тебе нашел! — продолжала сокрушаться Магда, — Знаешь, кто его бывшая? Между прочим, Софи Дюрсен! Вот там всё понятно! А ты ещё и нос от него воротишь, хотя у самой ни кожи, ни рожи, ни приданого!
— А кто эта Софи Дюрсен? — почти без интереса спросила Зося.
— Модель, — коротко ответила Василевская, — Я делала ей макияж на одном из показов. Симпатичная, только дёрганая очень. А тебе, Магда, стоит поддержать подругу, а не рассказывать, что этот музыкантишка — последний шанс в её жизни. Найти мужчину — это не главное, что может случиться с женщиной...
Это были роковые слова. Василевская и Магда тут же принялись ожесточённо спорить. Каждая отстаивала свой взгляд на мир. Одна приехала в Германию в поисках солидного жениха, а другая потом и кровью построила на чужбине собственное и довольно прибыльное дело. В какой-то момент они даже забыли о причинах своего спора и, почувствовав себя лишней, Зося покинула кухню и отправилась в свою комнату. Забравшись под одеяло, заплаканная и испуганная девушка медленно погрузилась в тревожный сон.
Когда Зося проснулась, Магда уже уехала на работу. Умывшись и на скорую руку приготовив себе завтрак, Зося выскочила из квартиры. Она торопилась на автобус. Сегодня девушке предстояло открыть салон пани Василевской и подготовить его к работе, но на автобус она все-таки опоздала. На ступеньках перед домом её ждал Цвен. Сжимая в руках красную розу, он поднялся на ноги, возвысившись над Зосей почти на две головы.
— Привет, — виновато сказал мужчина. Длинная тёмная челка падала на его грустные голубые глаза. Сегодня они были ещё более грустными, чем обычно.
— Цвен, я опаздываю, — быстро отчеканила девушка и попыталась обойти мужчину.
— Постой, — выпалил он, схватив её за рукав, — Возьми цветок, — попросил Цвен, протянув ей розу, — Я не понимаю, что вчера произошло. Я чем-то тебя обидел?
— Спасибо, — ответила девушка, приняв скромный подарок из его рук. На пару секунд они соприкоснулись кончиками пальцев, и от этого прикосновения по её коже растеклись волнение и тепло, от которых она потеряла дар речи.
— Зося, давай поговорим. Если я сделал что-то не так, просто скажи. Зачем убегать? Зачем сбрасывать звонки? Это же глупо! Я давно не мальчик, чтобы играть во все эти игры. Побереги мои нервы...
— Ты ничего не сделал, — призналась девушка, — Просто я не привыкла к такому обществу...
— Ты из-за них сбежала? — засмеялся Цвен, — Зося, все эти люди... Большинство из них не больше, чем кучка долбаных лицемеров.
— Почему ты тогда с ними общаешься?
— Потому что это моя работа. Чтобы делать то, что я люблю, мне иногда приходится лизать жопы всяким идиотам. Я не хочу этого, но я хочу писать песни и выступать. Мне приходится выбирать, чего я хочу больше, и я выбираю музыку. Ты же сама мне рассказывала, что среди твоих клиентов полно придурков. Разве это не одно и то же? Неужели мы поругаемся из-за этой глупости? — недоумевал мужчина, — Я должен был предупредить, что это то ещё змеиное логово, но я думал, что ты понимаешь… Зося, не оставляй меня одного среди них.
Девушка опустила глаза. Ей было неловко. Теперь её пронзило острое чувство вины. Цвен не заслужил такого отношения. Наверняка он чувствовал себя очень глупо, когда она сбежала и все люди, что украдкой посмеивались над ней, начали смеяться над ним...
— Прости, — прошептала девушка и, встав на цыпочки, обняла его за шею, — Я не хотела тебя обидеть. Мне просто стало страшно. Я не такая сильная, как ты.
— Розенрот, ох, Розенрот, — выдохнул Цвен, поглаживая её по голове, — Со мной тебе нечего бояться...
«Кроме тебя самого», — подумала Зося, но вслух говорить не стала.
Она познакомилась с Цвеном по нелепой случайности. Татьяна Ильина, визажистка группы, была в отъезде. Музыканты собрались на какое-то мероприятие и подменить Татьяну должна была пани Василевская, но она не вовремя слегла с «чумой двадцать первого века» и попросила Зосю поработать с парнями.
Зосе не понравилась эта идея. Для неё это был первый выходной за последние три недели, и Зося хотела выспаться. Она работала в Германии уже три года. Работала тяжело — на износ, по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. На родине, в Польше, у неё была большая семья: немолодая мама, бабушка с деменцией, старшая сестра — глубокий инвалид, младшие сёстры, одна из которых еще ходила в школу, а вторая, будучи матерью-одиночкой, училась на медсестру. Большая семья требовала больших денег. Зося любила родных и исправно исполняла свой долг, но иногда ей хотелось немного времени для себя. Она мечтала просто поспать до полудня, а по пробуждении неторопливо пить кофе, но и эту мечту постоянно попирали. Пани Василевской кровь из носа была нужна её помощь. Да, и Магда заладила:
— Ты что! Их гитарист Цвен Хирше! Он такой красавчик, такие песни обалденные пишет! У меня есть сборник его стихов! Может, ты попросишь его подписать? Зося, ну пожалуйста, пожалуйста, — взмолилась Магда, и девушка не смогла ей отказать.
— Тащи свой сборник, — выдохнула Зося и засобиралась в студию за своим кейсом.
Работа с музыкантами была недолгой. На сей раз им требовался не концертный боевой раскрас, а обычный мужской макияж для съёмки в телевизионной студии. Она уже накрасила вокалиста, басиста и барабанщика, когда перед ней в кресле оказался тот самый Цвен Хирше. У него и правда было красивое, довольно симметричное лицо, широкий нос, волевой подбородок, пухлые губы в форме сердечка и ярко-голубые глаза.
Она почти закончила макияж и уже наносила финишную пудру, когда он схватил её за руку, остановив движение кисти по своему лицу.
— «Rosenrot», — прочитал он надпись на руке девушки. Эту татуировку она сделала совсем недавно. Зосе нравилось это немецкое слово. Ей казалось, что оно очень точно передает суть её души.
— Розенрот, ох, Розенрот. Чтобы добраться до чистой воды, нужно вскопать глубокий колодец, — воспользовавшись её растерянностью, пропел мужчина.
Смутившись, Зося освободила свою руку и попыталась продолжить работу.
— Меня зовут Цвен, а тебя? — улыбался он, надеясь завязать знакомство.
— Зося... — выдавила из себя девушка, и постаралась поглубже вздохнуть. Она была немного напугана и сбита с толку. От его голоса и взгляда по спине визажистки бежали мурашки. Думая заткнуть гитариста, она приступила к работе над его губами, но и это не помогло.
— Очаровательно, — улыбнулся музыкант, — Словакия или Украина? Одна моя бывшая была из Украины.
— Польша, — коротко ответила Зося.
— Ещё лучше, я очень люблю Краков.
— Я никогда не бывала в Кракове.
— Очень жаль, — нахмурился Цвен, — Прости мне мою назойливость, но у тебя такой усталый вид. Мне кажется, тебе стоит развеяться. У нас послезавтра большой концерт, мы будем пробно гонять новую программу, не хочешь зайти?
— Извини, но рок-концерт не ассоциируется у меня с отдыхом...
— А как ты предпочитаешь отдыхать?
— К сожалению, я предпочитаю работать.
— Но ты же должна периодически есть? — всплеснув руками, засмеялся Цвен, — Зося, может, ты согласишься со мною поужинать?
На секунду девушка задумалась.
— А за ужин заплатишь ты? — спросила она, перестав водить кистью по его лицу.
— Конечно, — улыбнулся гитарист.
— Отлично, хоть поем на халяву, — прошептала Зося, и Цвен рассмеялся. Он постоянно смеялся над её словами. Ему казалось, что девушка шутит. Он говорил, что у неё искрометное чувство юмора, но сама Зося так не считала. Она просто говорила, то, что думает, а он смеялся над её мыслями. Иногда девушка даже хотела обидеться, но потом понимала, что ей по большому счёту не было обидно.
На самом деле Зося плохо представляла, как должны выглядеть романтические отношения. В её жизни нечто подобное было всего один раз. Ей нравился одноклассник. Молодые люди проводили много времени вместе, между ними был секс и мама мальчика мечтала, что они поженятся, но сам мальчик заявлял, что между ними нет никаких отношений. По его словам, это была расширенная версия дружбы. Зосю такая дружба устраивала. Потом они выпустились из школы, девушка выучилась на визажиста и, познакомившись с пани Василевской, уехала на заработки в соседнюю страну. Тут её особенно близкий друг внезапно открыл в себе глубокие чувства. Он забрасывал девушку сообщениями, постоянно названивал, признавался в любви, говорил, что Зося его предала, и теперь их близкая дружба превратилась в устах парня в настоящие отношения.
По итогу Зося осталась в смятении. Она так и не поняла, что и зачем это было. Отношения или нет? Может, сначала это действительно была дружба, а потом, в какой-то незаметный для неё момент, она превратилась в нечто большее? Как это вообще должно работать? Когда люди начинают считать, что они пара? Прилично ли ходить на свидания с двумя парнями одновременно, пока ты не сделала окончательный выбор? Какую роль играет первый поцелуй? А секс? Наверное, для этого был какой-то свой социальный этикет, но у Зоси не было ни времени, ни причин с ним разобраться. Она не искала отношений, они сами её нашли.
— Цвен... — осторожно начала девушка, тонкими пальчиками отбрасывая с его сопревшего лба тёмные пряди волос, — Скажи, а мы вместе? — спросила она, надеясь прояснить ситуацию.
— В какой конкретно период времени? — улыбнулся мужчина, поглаживая её по обнаженному бедру.
— Вообще... Мы вроде как пара или просто так, сексом трахаемся?..
Мужчина рассмеялся.
— Пара, конечно. А ты что думала?
— Отлично. Значит, у нас отношения. А я считала, что мы просто ебёмся. Надо же, опять не угадала, — разочарованно вздохнула Зося.
Цвен залился весёлым смехом. Ему снова показалось, что девушка шутит. В ответ Зося лишь удивленно приподняла бровь, и Цвен погладил её по щеке кончиками пальцев.
— Розенрот, ох, Розенрот, — прошептал он, и накрыл её губы нежным поцелуем.
Теперь она поняла, что это были настоящие отношения. Правда, разницы между ними и дружбой, что была с одноклассником, она по-прежнему не находила. И была ли хоть какая-то разница? Может, эту разницу нужно не увидеть, а почувствовать? Но Зося не чувствовала. Она смотрела на Цвена и не понимала, зачем? Да, он красивый, да, с ним интересно, иногда даже весело, и не стоит отрицать — секс у них был хорош, но она и сама вполне могла доставить себе удовольствие. Ради чего все это?
Люди постоянно говорят об отношениях. Всё вокруг, от искусства до бульварной прессы, пропитано духом любви. Любовь — это обязательная, но весьма призрачная ценность. Её ищут, её строят, её возвращают, от неё избавляются, от неё сходят с ума, о ней пишут стихи и слагают песни. Но Зося так и не смогла понять этой ускользающей от неё прелести. Эта романтизация потребности в размножении всегда ставила её в тупик.
Теперь у Зоси есть первые в её жизни отношения. Наверное, это достижение? Только почему она не видела причины радоваться или гордиться? Зато Магда сходила с ума от мысли, что её подруга стала возлюбленной САМОГО Цвена Хирше. Хоть кто-то был счастлив, и на том спасибо.
Наверное, поэтому, когда Зосе выпала возможность побывать на концерте группы, она взяла с собой Магду. Она решила, что пусть хоть кто-то всласть порадуется такому событию — но в итоге Зосе тоже понравилось выступление. Было очень громко и очень ярко. Цвен был невероятно красив. По его полуобнажённому горячему телу струйками стекал пот. Он крепко сжимал гитарный гриф, и струны послушно плавились под его ловкими пальцами. Всюду горел, выплёскивался, извергался огонь и в один момент сам Цвен стал похож на огромного огнедышащего дракона. Низкий гипнотический голос солиста группы заседал в голове, а слова песен приводили в экстаз и вызывали слезы. Грубые тевтонские ритмы заставляли тела двигаться им в такт. Сопротивляться этому дурману было невозможно. Утрачивая над собой контроль, Зося начала понимать, почему людям так нравится музыка. Почему многие сходят с ума от их песен. Саму Зосю вскоре начало распирать от гордости и наслаждения, что это живое божество, спустившееся с небес на сцену — её мужчина. Кажется, она начала понимать некоторую прелесть отношений.
После концерта они занимались сексом в прокуренной гримёрке. Тяжелой рукой Цвен закрывал ей рот, чтобы девушка вела себя потише. Надрывисто дыша ей в лицо, он будто вгрызался в её плоть. В нём было столько силы и мощи, что она осознала — если Цвен захочет, он прямо сейчас, в одно движение, свернёт ей шею. Она была полностью под его контролем. Это пугало, но в то же время обольщало. Оказалось, приятно чувствовать, что кто-то имеет над тобой куда большую власть, чем ты сам. Этого ощущения, этого удовольствия, Зося никак не могла доставить себе сама. Наверное, все отношения затеваются ради этого?
Конечно, Зося знала, что такое любовь. Она любила маму, сестёр, бабушку, шоколад, работу, друзей и даже родину. Она не единожды испытывала это чувство, но не понимала, какого это — любить мужчину. У неё никогда не было мужчин, которых она могла любить. Ни отца, ни братьев, ни даже дяди или дедушки. Все её соседи — уголовники и алкоголики. Оба её отчима были кончеными отморозками. Не раз вытирая слезы с окровавленного лица матери, она умоляла её выгнать обидчика, остановить это безумие, но мама раз за разом отказывала дочери. «Вырастешь — поймешь», — говорила она. Зося выросла, но так и не поняла. Для чего мама терпела все эти унижения? Чтобы остаться одной с четырьмя детьми в гниющем деревенском доме? Потому что: «Бог терпел и нам велел»?
Зося не научилась любить мужчин. Они все были для неё антиподами этого слова. В мужчинах будто не хватало главного, а чего «главного», она не могла понять. У Цвена тоже этого не было. Он говорил, что она особенная, а Зося видела в нём такого же, как все. Такого же, только своего.
Цвен сидел на диване в гостиной своей квартиры. Он наигрывал что-то на гитаре, иногда делая пометки в помятом блокноте, смачивая острым языком грифель карандаша. Чёлка падала на его красивое лицо, а серая футболка подчёркивала спортивную грудь. Сидя за барной стойкой, Зося лениво попивала белое вино из высокого бокала. В этот момент она почему-то вспомнила, как после концерта басист группы перекрестил её, когда Зося и Цвен, сплетаясь пальцами рук, вышли из гримёрки. Все вокруг весело рассмеялись, а Цвен показал другу неприличный жест. Тогда девушке показалось, что это какая-то внутренняя шутка, и она не придала этому значения, а сейчас отстранённое лицо басиста и очерченный в воздухе крест отчётливо вспыхнули в её памяти. К чему бы это?
Поставив бокал на барную стойку, Зося со спины подошла к мужчине и, обвив его шею руками, тихо сказала: «Я люблю тебя, Цвен». Она сама не знала, зачем это сделала. То ли алкоголь ударил ей в голову, то ли ей захотелось хотя бы раз в жизни произнести эти глупые слова, которым все придавали такое большое значение. Она думала, что Цвен засмеётся, что он, как всегда, примет её слова за шутку, но он оставался серьёзным.
— Я тоже тебя люблю, — ответил музыкант и, выпустив гитару из рук, накрыл своими крепкими ладонями её пальцы. Откинув голову, он потянулся к её губам за поцелуем.
— Розенрот, ох, Розенрот, — прошептал он, надеясь слиться с ней воедино.
Он любил её. По крайней мере, он так сказал. Может, не хотел обидеть девушку? Это было так странно. Зосю любил мужчина. Мужчина из плоти и крови. И у них отношения. Всё по-настоящему, по-взрослому. У неё голова начинала идти кругом.
Да и Магда никак не могла взять в толк, что Цвен Хирше нашел в её неказистой подруге. «Ты как будто в сказку попала», — восхищалась и явно завидовала Магда. Правда, у Цвена была другая трактовка этой сказки. Он сказал, что Зося понравилась ему с первого взгляда. В его глазах она не была неказистой. Он говорил, что у неё очень ладная женственная фигура и совершенно детское личико. По его словам, это само воплощение шизофренической мужской мечты о шлюхе-девственнице. Надо же, Зося всегда думала, что она отнюдь не красива, а в глазах Цвена она становилась идеалом. Она мечтала стать визажистом, чтобы править себя, подстраивая своё лицо под быстро меняющиеся стандарты красоты, но мужчина убеждал её, что она прекрасна без всякой косметики, что в ней есть всё, что можно бесконечно искать во многих других. Возможно, он правда её любил? Что ещё может заставить мужчину говорить такие слова женщине, с которой он уже не единожды проводил ночи?
— Пани, — как-то раз обратилась Зося к своей начальнице. — Простите за вопрос, но ведь вы знаете Софи Дюрсен?
Девушка и сама не понимала, зачем она спрашивает. Цвен почти не говорил о своём прошлом, а Зосе не хотелось мучить его расспросами, и однажды любопытство взяло верх над здравым смыслом.
— Мы виделись с ней всего пару раз, — пожав плечами, сказала Василевская. — Мы даже не общались толком... А почему ты интересуешься?
— Не знаю, просто стало любопытно, из-за чего они расстались...
— У неё случился нервный срыв, — не глядя на Зосю, произнесла её наставница, намывая свои дорогущие кисти, — Софи чуть не сорвала показ, и с ней по-быстрому разорвали контракт. Она вернулась домой и, насколько я знаю, больше они не общались. Они и встречались недолго, месяцев девять от силы. Я не знаю, что там произошло, но в кулуарах болтают всякое.
— Что болтают? — невольно напряглась Зося.
— Послушай, я почти не знаю твоего Цвена, но я давно дружу с их визажисткой. Татьяна работает с парнями где-то двадцать лет, и она... — Василевская осеклась. — Твой Цвен, как бы это сказать... бедовый он парень.
— В смысле? — удивилась Зося.
— В прямом. Женщинам рядом с ним не везёт. Его ли это вина, но Бога в нём нет, а на его плече сидит Дьявол.
Девушка рассмеялась.
— Как в диснеевских мультиках?..
— Как в жизни, Зося. Зря после переезда ты перестала ходить в церковь. Тебе стоит причаститься, и всё пройдет.
— Моя мама ходит в церковь каждое воскресенье, и ей это не помогло.
— Она спасла свою душу.
— А я хочу спасти своё тело! — отрезала девушка, и, возможно это прозвучало слишком грубо. Василевская вздрогнула и отвела взгляд. Пожав плечами, она продолжила отмывать кисти от тинтов и тонального крема, как будто и не было между никакого разговора.
Странно — хоть Зося и не любила Цвена, но, кажется, была готова убить за него. Движимая этой преданностью, она сделала следующий шаг ему навстречу. Она согласилась к нему переехать.
— Я думаю, тебе лучше уйти с работы, — сказал мужчина, помогая девушке раскладывать её вещи в своём шкафу.
— Чего?! — удивилась Зося внезапности этих слов. — Это ещё почему?
— Зачем тебе работать? Ты можешь заниматься домом.
— Чем мне здесь заниматься? Два раза в неделю к тебе приходит домработница. Еду мы заказываем в кафешке с первого этажа, и ты не любишь, когда я трогаю твои вещи...
— Мне не нравится твоя работа, — громко отчеканил Цвен, теряя драгоценное терпение, — Мы там познакомились и чёрт знает с кем ещё ты там встретишься!
— Ты ревнуешь? — изумилась Зося. — Ты серьёзно меня ревнуешь?-- спросила она и, подойдя к мужчине, обняла его за талию. Ей это почему-то показалось очень милым.
— Ревную и не вижу в этом ничего смешного! — злился Цвен, пряча от неё взгляд.
— Послушай, мои клиенты в основном женщины...
— Как будто девушки не пристают к девушкам!
— Милый, ты себя накручиваешь...
— Мне не нравится твоя работа! И я в принципе не хочу делить свою женщину с кем-то или чем-то ещё! — настаивал он, уже повышая голос.
— Я не могу уйти, я помогаю своей семье. Они нуждаются в моих деньгах, — пыталась объяснить Зося.
— У меня достаточно денег, чтобы содержать и тебя, и твою семью.
— Но мне нравится моя работа...
— Ладно, — не сдавался Цвен. — Если ты хочешь работать, ты можешь работать нашим визажистом.
— У вас уже есть визажист.
— Ничего страшного, я уволю Тату.
— Другие ребята не согласятся...
— Я решу эту проблему, — упорствовал мужчина, наконец заглянув ей в глаза. — Ты уйдешь от Василевской, если будешь работать на мою группу?
— Хорошо, — кивнула Зося.
— Только на мою группу и ни на кого более?
— Хорошо, — подтвердила девушка, но она слабо верила в возможность такого исхода.
Татьяна Ильина работала с группой со времён их второго альбома. Это она создала музыкантам их уникальные и неповторимые образы. Ребята любили свою визажистку, и их связывали не только дружба и работа, но и семейные узы. Тата была первой женой солиста группы и третьей женой барабанщика. С обоими музыкантами она уже развелась, но от каждого из браков у неё осталось по ребёнку, и со всеми бывшими мужьями она поддерживала прекрасные отношения. Казалось невозможным, что парни так просто возьмут и в одночасье уволят Татьяну, но это случилось.
Зосе было тяжело смотреть Тате в глаза, но её предшественница настояла на том, чтобы провести девушке мастер-класс. Она долго рассказывала про особенности анатомии лица каждого из участников группы, про их предпочтения, типы кожи, какими продуктами и в каких случаях лучше всего пользоваться, к каким хитростям можно прибегать, чтобы сделать привычный для парней макияж в максимально сжатые сроки. Девушка слушала Татьяну очень внимательно. У неё был очень большой опыт, в то время как сама Зося почти не работала со сценическим макияжем и очень боялась грядущих перемен.
— Я не хотела, чтобы так случилось, — виновато призналась она, когда Тата закончила своё обучение. — Мне правда очень жаль. Я не думала, что парни так с тобой поступят.
— Зато я думала! — засмеялась Татьяна, — Парочка из них клялась прожить со мной в любви и согласии до конца своих дней. С тех пор, пока они не передохли, я ждала от них любой подлянки. Это уже какая-то традиция: кто их трахает, тот их и красит. Ты не переживай, я рассталась с группой на хороших условиях. Если честно, мне за все эти годы порядком надоели их рожи, и других клиентов у меня предостаточно, а когда ты расстанешься с Цвеном, этот опыт работы тебе здорово поможет в карьере. Ты девочка талантливая, справишься.
— Спасибо, - покраснела Зося, смутившись внезапной похвалы, — Я постараюсь не пустить под хвост годы вашей работы, — говорила она, помогая Татьяне собирать её материалы и инструменты обратно в кейс.
— Если сами пацаны этого не сделали, у тебя и подавно не получится. Не парься, — отмахнулась бывалая визажистка. — Как у тебя дела с Цвеном? Слышала, вы съехались.
— Да, пару недель назад...
— А он всё там и живет? В квартире с видом на фонтан?
— Да. А что?
— Ничего, — ответила Татьяна, некрасиво скривив рот. — Ты же знаешь про Христину Дыденко?
— Нет. А кто это?
— Ну, как... — начала женщина. — Певица она. Была. Из Киева. Умерла шесть лет назад. Они очень долго встречались. Лет десять туда-сюда друг к другу катались. Постоянно ругались. То сходились, то расходились. Цвен изменял ей направо и налево. Он тогда помоложе был: трахал всё, что движется, а на то, что не движется, просто дрочил. При этом сам жутко ревновал Христинку. Зубы ей передние все повыбивал. Христина импланты вставила, а он ей даже импланты выбил. Она в долгу не осталась — нож ему в ногу засадила. Говорят, в пах метила, но кто его знает? Цвен с тех пор и прихрамывает. Он, конечно, рассказывает, что пострадал в аварии, но все знают, что он врёт... Короче, повесилась Христинка у него в квартире. В той самой квартире, где окна выходят на фонтан. Весь «чёрно-красный» альбом так или иначе написан об этом. Родители Христинки его тогда даже на похороны не пустили. Он на месяц закрылся дома и писал, писал. Получился лучший альбом группы. Как говорится: «Если бы вы знали из какого сора берутся стихи», — улыбнулась Татьяна, — Жалко, конечно, Христину. Хорошая девочка была: добрая, талантливая, красивая, но тупая шо пиздец... А ты, Зося умная девочка? — спросила Тата, поправив ворот её рубашки.
— В смысле? — растерялась Зося, находясь под впечатлением от всей этой истории, но Татьяна не стала пояснять свой вопрос. Она закатила глаза, покачала головой, отвернулась и сказала что-то на русском. Зося не знала русского языка, но была уверена, что женщина от души выругалась матом.
— Видишь небольшой красный крест? — сказал Цвен, указывая пальцем на потолок спальни, когда он и девушка вместе лежали на кровати. —Там была железная штука, похожая на небольшой крюк, — пояснил мужчина, проследив за взглядом Зоси. — Я не знаю, что это такое. Она осталась от предыдущих жильцов, наверное, люстра там висела, а я почему-то не стал убирать её после переезда. Сам не знаю, почему. На этом крюке и висела Христина. Я её нашел. Она была синяя, окоченевшая, холодная. Я хотел бы помнить её другой, а запомнил такой.
— Почему она это сделала? — удивлялась Зося, положив голову ему на плечо.
— Я не знаю точно. Она не оставила записки, но наш последний разговор... Она думала, что я сделаю её счастливой, а я испортил ей жизнь. Она так считала.
— А ты?..
— А я её любил. Мне казалось, что она особенная, что она всё понимает, а она меня предала. Ушла, даже не попрощавшись. Будто ей было жалко черкануть пару строк! — всплеснул руками мужчина и отвернулся от Зоси. Кажется, он заплакал. Надеясь помочь и хоть как-то его поддержать, она гладила Цвена по волосам, прижимаясь щекою к его широкой спине.
— Почему ты не переедешь? Это, наверное, очень тяжело — входить сюда каждый день...
— Я виноват, Зося. Это мой крест, и я должен его нести. Я буду напоминать себе о ней каждый раз, когда я засыпаю и просыпаюсь. Поверь мне — так надо, — не поворачиваясь, ответил Цвен. — В конце концов, только большие трагедии делают больших поэтов.
— Милый, мне все равно неприятно здесь спать...
— Я сказал — так надо, значит — так надо! — обернулся мужчина. Глаза у него были красные, и на кончике носа осталась крохотная слеза.
— Хорошо, — согласилась девушка, убрав слезинку с его лица. Она впервые видела, как он плакал. Почему-то ей стало от этого не по себе.
— Я понимаю, отчего ты расстроена, — сказал Цвен, сгребя её руки в свои ладони. — Обо мне многое болтают и я хотел бы сказать, что всё это ложь, но нет — правда там тоже есть. Я не горжусь этим. За свою жизнь я наделал слишком много ошибок, и слава в свое время сильно ударила мне в голову. Я не хороший человек, но я клянусь, что стараюсь быть лучше. Я не могу исправить своё прошлое. Помоги мне сейчас быть другим.
— Как?
— Когда ты на вершине, рядом очень много людей. Все хотят быть частью твоего успеха. Все хотят набиться тебе в друзья и любовницы, но все они лгут. Это озлобляет. Это развращает. Это убивает веру в людей. Мне нужно, чтобы ты была рядом. Мне в одиночку это всё не унести. Мне нужно жить для кого-то, кроме самого себя. Мне очень нужен человек, которому я смогу доверять. Человек, который сам будет безоговорочно мне верить.
— Цвен, ты сказал, что повредил ногу в автокатастрофе...
— Это не совсем ложь. Мы правда попали в аварию, когда гастролировали по Латинской Америке, — сказал музыкант, опустив её руки. — Пойми меня правильно, это не вопрос наших отношений, это вопрос моей публичности. Мы тогда только познакомились, а я не могу направо и налево болтать о том, что меня пыталась кастрировать моя покойная невеста. Я не хочу очернять память Христины и я должен позаботиться о репутации своей группы, особенно сейчас, когда тебя в любой момент, по поводу и без повода, могут «отменить». Потом я бы сам всё тебе рассказал, но я не был в тебе уверен, как ты сейчас не уверена во мне. Это нормально. Я тебя понимаю, но хочу, чтобы потом ты мне доверяла. Я люблю тебя, Зося, и это всё, что имеет значение. Все эти уроды будут пытаться настроить тебя против меня. Так всегда было и будет. Они не должны победить. Понимаешь?
Девушка кивнула головой. На самом деле она ничего не понимала, но не хотела спорить. Она действительно хотела ему верить. Она хотела ему помочь, но разве можно спасти человека от самого себя? Если его, как говорила мама, «бесы дерут изнутри»?
Было ли ей жалко Христину? Сложно сказать. Она её не знала. Зося даже не могла её представить. Зато она видела боль в глазах Цвена — неизгладимый след, что оставила ему эта женщина. Зося злилась на неё за эту рану в сердце мужчины. Может, она ревновала Цвена к покойнице? Нет. А зачем? Она всё равно мертва. Да, Цвен плакал, вспоминая Христину, но у него были на это причины. Он чувствовал вину, и эта вина отравляла его жизнь. Зося понимала, каково это.
Она хотела ему помочь. Дать шанс всё исправить. Однако красный крест на потолке спальни смущал девушку. Когда она долго не могла уснуть, то вглядывалась в него, и по спине пробегали мурашки, а потом ей снились невыносимые кошмары. Зося часто смотрела на этот крест, когда они занимались любовью, и на неё накатывало странное, почти животное возбуждение. Она не понимала себя. Ей было неприятно жить в квартире, где совсем недавно умер человек, но почему она так просто с этим смирилась?
***
Она сидела в гостиной за барной стойкой и бодро набирала сообщение подруге, когда Цвен подошел к девушке со спины и поцеловал её в затылок.
— С кем переписываешься? — спросил он, укусив её за мочку уха.
— С Магдой, — улыбнулась Зося, проведя ладонью по его небритой щеке. — Она заедет к нам через пару часов.
— Зачем?
— Она едет на родину. По пути заскочит в мою деревню. Передаст от нас подарки маме и сёстрам.
— Понятно, — ответил мужчина, выпрямившись в полный рост. — Знаешь, тебе стоит поменьше общаться с этой Магдой...
— Чего?! — от неожиданности Зося даже подскочила на месте.
— Она тебе завидует. Она обязательно выкинет какую-нибудь подлянку. Помяни моё слово.
— Ну что за глупость? — засмеялась девушка. — Да, Магда считает, что мне очень повезло, но мне ведь и правда с тобой повезло?
— Зося, я всё-таки старше и умнее, — упорствовал Цвен. — Я видел жизнь и лучше разбираюсь в людях.
— Послушай, я приехала в Германию вместе с Магдой. Мы всё время друг другу помогали, всё время друг друга поддерживали. Кроме нас двоих, у нас здесь никого не было. Магда мне как четвёртая сестра...
— Но она не твоя сестра! — вдруг разозлился мужчина. — Почему всё, что я говорю, ты воспринимаешь в штыки?! Я что тебе, зла желаю? Зося, я беспокоюсь за тебя, а ты ведёшь себя так, будто я твой главный враг...
— Прости! — спохватилась девушка и, встав из-за барной стойки, крепко обняла Цвена. — Прости,— повторила она. — Я знаю, что ты беспокоишься, но Магда моя самая близкая подруга…
— У тебя не может быть подруг! Женской дружбы не существует. Вам было удобно жить под одной крышей, пока у каждой из вас ничего не было. Теперь это прошло. У неё по-прежнему ничего нет, а у тебя есть всё. Она думает, что лучше тебя. Что она заслужила большего, а ты нет, — говорил Цвен, и с каждым его словом в сердце девушки зарождалось всё больше сомнений.
Может, он прав? Может, он действительно более опытен и лучше знает людей?
— Розенрот, ох, Розенрот,— прошептал мужчина и, улыбнувшись, убрал за ухо локон её волос. — У тебя есть я. Неужели тебе нужен кто-то ещё? Я о тебе позабочусь. Я буду тебя беречь, — пообещал он, целуя её заплаканные щеки.
Мама Зоси говорила, что в жизни любой женщины наступает момент, когда она понимает, почему ушла его бывшая. В эту самую минуту нужно успеть решить: либо ты готова смириться с его изъяном и принять таким, какой он есть, не питая иллюзий его переделать, либо ты выбываешь из игры — и времени на принятие решения у тебя немного. Потом может оказаться слишком поздно. Так и случилось. Незаметно для Зоси подкрался тот самый, решающий жизнь момент.
Татьяна Ильина отмечала свой день рождения в загородном доме последнего из своих мужей. Зося и Цвен были в числе приглашённых. Зося не хотела туда идти. После первой попытки она избегала публичных мероприятий в компании музыканта, но на этот раз всё обещало быть куда скромнее и Татьяна лично пригласила девушку. Зосе было неудобно ей отказать. Она чувствовала себя виноватой перед Татьяной. Она считала, что подсидела женщину и не хотела оскорбить её своим отсутствием.
На празднике собралось около двадцати-тридцати человек. В основном коллеги Татьяны из бьюти-индустрии, но было и несколько её самых близких клиентов, включая участников группы. Зося думала, что будет некомфортно, но наличие коллег по цеху делало вечер приятнее. По крайней мере ей было о чем поговорить с другими людьми, пока Цвен большую часть вечера общался со своими музыкантами.
— Степашка, добавь мне ещё вина, — обратилась Татьяна к последнему из своих супругов, и Стефан заботливо наполнил её бокал до краев. — Какая ты прелесть, — улыбнулась женщина, проведя ладонью по его щеке. — Зося, — посмотрела она на девушку. — Может, мы отойдём посплетничать? Обсудим этих идиотов в их отсутствии?
Зося немного испугалась, но всё же кивнула головой. Она по-прежнему боялась обидеть коллегу и послушно поплелась следом за ней. Вместе они вышли из дома, обогнули его с правой стороны и подошли к бассейну. Присев на край, Татьяна сняла туфли и, издав облегченный вдох, опустила ноги в воду.
— Как работа? Справляешься? — спросила она и,присев рядом с женщиной, Зося снова кивнула головой.
— Всё ещё немного непривычно, но вроде у меня получается. А что, ребята жаловались на меня?
— Во всяком случае, не мне. Я им не жалобная книга, — нахмурилась Татьяна. — Мы для них обслуга, Зося. Просто обслуга. Я поняла это ещё во время своего первого брака. Какого хрена я второй раз вышла замуж — тайна, покрытая мраком, водкой и великим русским «авось».
Зосю удивили эти слова.
— Я думала, вы с ними дружите. Вы среди них своя.
В ответ Татьяна поманила её пальцем и, когда девушка приблизилась, она улыбнулась и прошептала:
— Я притворяюсь. Двадцать три года я чувствую себя долбаным Штирлицем во всём этом балагане. Правда, у Штирлица была своя миссия, а у меня только бухло и двое спиногрызов, которых приходится кормить. Когда ты Ильина, а твои сыновья Мюллер и Шнайдер, начинаешь чувствовать себя некомфортно. Только не вздумай родить от Цвена детей, — сказала женщина, выдержав небольшую паузу. — Иначе он навсегда останется в твоей жизни. Калёным железом не выжжешь, — зловеще улыбнулась она. — Ты не поверишь, сколько всего я знаю. Они не воспринимают тебя всерьёз, и ты можешь тихонечко наблюдать. Если однажды вместо того, чтобы смотреть, я начну говорить, тут такое начнётся! Но у меня от этих подонков дети. Приходится возмущённо помалкивать. Если посыпятся они, посыпется будущее моих мальчиков.
— Вы пьяны? — догадалась Зося.
— Есть такое дело. Но я привыкла. Не к пьянству, конечно, хотя и к нему тоже... Когда ситуация выходит из-под контроля, главное — не подавать виду. Тогда все будут думать, что это не отсутствие плана, а план такой изощрённый, но чего мы всё обо мне... — осеклась Татьяна. — Василевская говорит, что ты ей на сообщения не отвечаешь. Обижается она на тебя. Она тебя в студию устроила, позволяла брать левых клиентов, а ты теперь на хорошее место присела и забыла про неё.
— Дело не в этом...
— Цвен психует?..
— Он говорит, что мне нужно поменьше общаться со «своими», иначе я никогда не привыкну... Не смогу, это... ассимилироваться, — вспомнила Зося столь сложное слово.
Татьяна усмехнулась.
— Как будто он тебе с местными позволяет общаться! Как же хорошо у него язык подвешен. Он для всего найдёт разумный предлог! Меня всегда это в нём восхищало. Поэт! От бога поэт!
— Дело не в этом... — снова повторила девушка.
— Именно в этом. И почему все хорошие девочки такие дуры?
— Цвен говорит, что ты его недолюбливаешь, что специально рассказываешь мне про него всякие гадости...
— Ну кто бы сомневался! Против него весь мир! Он же у нас Генрих Гейне, Рихард Вагнер и Эммануил Кант в одном лице!
— Зачем ты так? Цвен и правда очень талантлив...
— Безумно талантлив! — согласилась Татьяна. — И ключевое слово здесь «безумно». Я ведь помню его совсем другим, — внезапно вспомнила женщина. — Он всегда был дылдой, но это сейчас гордо несет свою смазливую мордашку, а тогда был таким сутулым. Челка у него была ещё более дурацкой. Вечно падала на глаза, а смотрел он на всех исподлобья. Смотрел с этой ненавистью и презрением ко всему живому. Ненависть и презрение в нём остались, но он научился хорошо это скрывать. А ты слышала их первый альбом? Это же дичь дикая! Как лейбл их вообще подписал, я ума не приложу... Столько времени с тех пор прошло...
— Ты просто обижена на Цвена из-за своего увольнения.
— Да при чём тут увольнение! Хотя, конечно, я обижена, но я это заслужила. Было так легко и даже забавно наблюдать, как он изничтожает других людей. Как по кусочку вытаскивает души, как меняет их сущность и высасывает не только жизнь, а даже жажду жизни, лишает самой способности на сопротивление. Я смотрела, и мне было всё равно. Они же дуры, а я умная! Кажется, сейчас это называется мизогиния? В наше время это называли врождённой тупостью. Сама посуди, почему я так удивилась, когда Цвен решил выжить уже меня? Почему я думала, что со мной этого не случится? Мне казалось, что мы друзья, но откуда у Цвена Хирше друзья? Это парадокс его души. Цвен очень хочет быть один, но ему так нужны почитатели. Забавно наблюдать, как он изворачивается, пытаясь получить и одно, и другое. Его мать всё-таки была права.
— В чем?
— В том, что бросила его, — улыбнулась Татьяна, внимательно посмотрев на Зосю. — Об этом он тоже тебе не рассказывал? Странно, раньше он любил жаловаться на свою стервозную мамашу. Его воспитывал отец. Когда отец умер — дед. Мать до сих пор не горит желанием с ним общаться, звонит и приезжает, только когда ей нужны деньги. Правда, сестра с братьями к нему тянулись, хотели дружить, но он не смог. Он их так и не простил.
— За что?
— За то, что мать их любит, а его нет. Цвен часто говорит, что больших поэтов делают большие трагедии. Эта трагедия — самая большая в его жизни. Маленький недолюбленный ребёнок отрывает голову кукле, чтобы выплеснуть злобу. Даже если этот маленький недолюбленный ребёнок — сорокалетний стокилограммовый лоб.
— Зачем ты так? — не понимала Зося. — Вы же долго работали вместе! Цвен признаёт, что в прошлом было много ошибок, но он старается быть лучше... — девушка осеклась на полуслове, встретившись с глубоко опечаленным взглядом женщины. Она не понимала, чего от неё хотят. И кажется, не хотела понимать. Хотела, чтобы её просто оставили в покое.
Татьяна опустила взгляд. Покопавшись во внутреннем кармане своего пиджака, она достала целлофановый пакет с какими-то зелёными полусухими листочками и, положив один из них в рот, принялась медленно разжёвывать.
— Сомалийский кхат, — объяснила она. — Хорошая штука. Пожевал с утра, и появляется желание жить этот день. Хочешь? — спросила женщина, протянув ей пакетик. Зося запустила в него пальцы. Не то чтобы ей действительно этого хотелось — она сделала это скорее из вежливости или чтобы заполнить неловкую паузу. Положив пару листочков себе в рот, она почувствовала странный горький вкус...
— Тата, ты совсем рехнулась! — раздался голос Цвена над их головами. Подскочив к Зосе, он вытащил недожёванные листки из её рта и с отвращением швырнул их на землю.
— Зося, ну что ты как ребёнок! — закричал мужчина под громкий, почти истеричный смех Татьяны.
Схватив девушку за локоть, он потащил её от бассейна, извергая из себя целый поток нецензурных ругательств. Зося пыталась что-то возражать и даже вырвалась из его хватки, но тогда Цвен со спины схватил её за шею, до боли впившись длинными холодными пальцами в её тонкую кожу.
— Тебя даже на минуту нельзя оставить! — злился Цвен, утаскивая девушку к своей машине. — Как я сейчас поеду на гастроли и оставлю тебя в Гамбурге?! Одну?! — кричал он, кинув Зосю на заднее сидение своего автомобиля. Девушка сильно ударилась головой, но, кажется, мужчина этого не заметил, пребывая вне себя от гнева.
Они ругались всю дорогу и продолжили ругаться дома. Цвен был очень пьян, и Зося тоже была не трезва. Дома он выпил ещё, что только распалило его злость. Девушка не узнавала музыканта. Она знала его другим: чутким, заботливым, страстным, внимательным, но не жестоким. Она хотела объясниться перед ним и даже пыталась его обнять, но он никак не успокаивался, срывая на ней всю переполнявшую его ненависть к собственной жизни. И вот это случилось. Он швырнул в Зосю стаканом. Стакан пролетел в нескольких сантиметрах у неё над головой и, ударившись об стену, со звоном разлетелся на мелкие кусочки. Зося испугалась, а Цвен лишь презрительно на неё посмотрел и развернувшись, ушёл в свою спальню, громко хлопнув дверью.
Зося осталась одна. Тишина давила на уши сильнее его криков. Странное чувство прорывало её насквозь. Не зная, что с этим делать, и пытаясь хоть чем-то себя занять, она принялась собирать с пола разбитое стекло. Слёзы заволокли ей глаза. Девушка почти ничего не видела перед собой и, собирая острые осколки в ладонь, случайно порезала руку. Красная струйка стекала от ладони по локтю и падала крупными каплями на разбросанные по полу тетрадные листы с недописанными стихами и незаконченными песнями. Строчки, пронизанные неиссякаемой болью, пропитывала её молодая кровь. Это была безусловная жертва во славу бессмертному искусству.
Цвен сказал, что большие трагедии делают больших поэтов, но кто сказал, что это будут только его трагедии? Его творческий путь, как лоскутное одеяло, состоял из чужой боли, чужих потерь и слёз, а также его безумного таланта и бесконечного ужаса. Ужаса перед самим собой и раной, которую он так отчаянно пытался залечить, но лишь сильнее посыпал её солью.
Едва ли не каждое четверостишие, выходящее из-под его пера, обращалось к одной-единственной женщине. Женщине, которую он так отчаянно желал, но которой он так и не получил. Абсолютная любовь, которая была обещана Цвену самим фактом его рождения, мужчине так и не досталась. Эту пустоту ничем нельзя было восполнить. Она, как чёрная дыра засасывала и его, и всех, кто был вокруг. Засасывала всё, но никогда не наполнялась.
Цвен любил и ненавидел свою мать. Он всю жизнь пытался показать и доказать, что достоин её любви. Он прошел весь этот тяжёлый, почти невозможный путь, чтобы она наконец приняла его, но он снова был отвергнут. Целый мир лежал у его ног. Он стоял на вершине мира и мог получить всё и всех, кого только пожелает, но маму он так и не получил. Всё это было напрасно.
Мать в его глазах была почти богом. Он воздвиг ей в своем сердце особый пьедестал, но она не пожелала на нём находиться. Тогда Цвен принялся ставить туда всех своих женщин — и Зосю, и тех, что были до неё, и тех, что будут после. Он очень быстро поднимал их наверх, а потом, разочарованный ими, так же быстро свергал их в ад. Большая трагедия сделала из Цвена большого поэта, но убила в нём человека.
Утром он ревел навзрыд. Целуя порез на руке девушки, обнимая её бледные плечи, он вымаливал у неё прощения, но она почти не смотрела на мужчину. Она смотрела в потолок. Смотрела на красный крест, осознанием прожигавший ей мозг. Теперь Зося всё понимала. Она была не такой глупой, как видела её Татьяна.
Цвен обещал, что такого больше не повторится и всё будет как прежде. Говорил, что изменится ради неё, и она кивала головой. Верила ли она? Еще совсем недавно девушка не понимала, зачем ей вообще нужны отношения, а тем более этот вполне конкретный и далеко не идеальный мужчина, но теперь она точно знала — он ей нужен, ибо она действительно ему нужна. Навсегда оставшись недолюбленным, он просто погибнет в одиночестве. Она не могла этого допустить. Она простила ему всё.
Цвен пообещал, что всё будет как раньше, но он соврал. Как раньше уже не было.
Конфликты в их доме нарастали, как снежный ком. До этого они почти не ругались. Цвен говорил, что все эти мелочи не стоят их чувств, а теперь он мог вспылить буквально на ровном месте. Он всё чаще становился груб, раздражителен, равнодушен, и списать это на проблемы с работой не получалось. Зося и Цвен работали в одной команде. Она точно знала, что дела в группе идут хорошо. Зося не понимала, что происходит, но она точно знала, что проблема в ней. Она делает что-то не так, но никак не могла понять, что именно. Когда она пыталась спросить об этом у Цвена, он только сильнее раздражался. Она старалась быть более понимающей и ласковой, каждый раз радовалась, как ребёнок, когда ей удавалось вызвать улыбку на его лице, но периоды его просветлений становились всё короче и короче, а ссоры и скандалы — всё тяжелей и драматичней. Раньше, стоило им хоть немного повздорить, Цвен первым бежал мириться, а теперь они могли не разговаривать друг с другом по несколько дней. Сама Зося боялась к нему подходить, чтобы не вызвать новую волну гнева и агрессии.
В то утро Зосе позвонила мама. Ей до сих пор не пришёл обещанный перевод, а Марысю, старшую сестру девушки, нужно было вести в город на реабилитацию. Обычно Цвен переводил деньги её семье в чётко назначенный день, но сейчас этого не случилось. На днях Зося и Цвен серьёзно повздорили. Они не говорили друг с другом и Зося боялась первой завязать разговор, но здоровье сестры было гораздо важнее. Процедуры помогали унять страшные боли и на некоторое время снимали судороги, делая жизнь всей семьи легче и спокойнее. Тянуть с этим было нельзя.
— Цвен, — начала Зося, подойдя к мужчине со спины, когда он заваривал себе кофе. — Я говорила с мамой. Ты, наверное, забыл, но сегодня уже шестнадцатое число. Марысю нужно вести в больницу…
Вместо ответа, никак не изменившись в лице, мужчина поднес указательный палец к своему лицу и постучал им по щеке.
— Цвен, это серьёзно, ты же знаешь, как она больна, — почти плакала Зося, но он лишь повторил свой жест. Ей ничего не оставалось и, привстав на цыпочки, она поцеловала его в щёку.
— Вот видишь, можешь, когда захочешь, — сказал он, даже не посмотрев на девушку. Голос его звучал отстранённым и чужим. — Кофе будешь? — спросил он, будто не расслышав слов Зоси.
— Цвен, моей сестре нужно ехать в медицинский центр...
— Я спросил: ты кофе будешь?
— Хорошо, буду.
— Отлично. Я сделаю тебе кофе, ты принесешь мне телефон, я переведу деньги, а потом мы поговорим.
Кивнув головой, девушка отправилась на поиски его смартфона. Он остался лежать под кроватью. Подняв его трясущимися руками, Зося вернулась на кухню. Она отдала телефон Цвену и, быстро его разблокировав, он перевел полторы тысячи евро на дебетовую карту её матери. Вручив девушке кружку с горячим напитком, он пододвинул ей стул. Зося послушно села. Она не ждала от разговора ничего хорошего.
— Цвен, я не понимаю, — начала она. — Ты же знал, что сестре нужно ехать в город, знал, что моя мама нуждается...
— Знал и ты знаешь. Мне ничего для тебя не жалко, но тебе не кажется, что ты должна быть благодарнее? — спросил он, присев рядом с девушкой.
— Я тебе очень благодарна...
— Что-то не заметно. Ты неделями со мной вообще не разговариваешь.
— Цвен, но мы же поругались.
— И что? Все люди ругаются, это не конец света. Тебе так тяжело подойти и извиниться?
— Но когда я подхожу, ты начинаешь злиться и мы снова ругаемся...
— Отлично, это я во всем виноват! Я и так всё для тебя делаю, чего ты ещё от меня хочешь?! — раздражался Цвен, снова повышая на неё голос. — Если бы не эти деньги, ты бы дальше ходила и молчала. Тебе и так нормально! Тебя интересуют только деньги, а я тебе не нужен!
— Это не так. Ну хочешь, я снова буду брать других клиентов? Я могу зарабатывать, у меня большое портфолио и опыт работы...
— Здорово придумала! Теперь ты будешь без присмотра шарахаться чёрт знает где и наставлять мне рога, делая вид, что стараешься ради меня!
— Цвен, я не собиралась тебе изменять! — заплакала Зося. — С чего ты вообще это взял?! Я не понимаю, не понимаю! — закричала девушка и, вскочив с места, убежала в спальню.
Уткнувшись лицом в подушку, она дала полную волю накопившимся в ней слезам. Она устала. Она правда не понимала, что происходит. Она никогда и ничего у него не просила. Это он хотел, чтобы она ушла с работы, сам сказал, что будет содержать и девушку, и её семью, а теперь упрекал её в этом, обвиняя в корысти и изменах. Разве она заслужила такое? Она не сделала ничего плохого. Она не хотела его злить, не хотела его расстраивать. Она правда думала, что может стать для него надёжным тылом, поддержкой и опорой, человеком, которому он всегда сможет доверять и который будет верить ему вопреки всему. Почему у неё не получалось? Что она делала не так?
— Розенрот, ох, Розенрот, — прошептал Цвен, присев рядом с девушкой на край постели. Поглаживая Зосю по голове, он целовал её шею и спину, надеясь успокоить, но она только сильнее заходилась в слезах. — Прости, я немного перегнул палку, но я очень боюсь тебя потерять. У тебя есть мама, есть сёстры, а у меня никого нет, кроме тебя. Все меня предали. Все меня оставили. Есть только ты. Я люблю тебя, и это одновременно и прекрасно, и больно. Это как будто подставить нож к своему сердцу и ждать, ударишь ты или нет. Я уже столько раз зашивал свои раны, что боюсь не пережить это снова. Это невыносимо, Зося. Не плачь, пожалуйста, мне больно, когда ты плачешь...
Поцеловав её в затылок, он прилег рядом и крепко обнял девушку. Она простила его. Разве могло быть иначе?
***
Началось очередное лето — пора всевозможных музыкальных фестивалей. Зося привыкла быть девушкой рок-музыканта. Знала, что весь сезон он будет колесить по Европе и другим континентам. Она не собралась скучать. Она была даже рада. Она не признавалась в этом даже самой себе, но ликовала от мысли об его отъезде. Она устала. Ей нужен был отдых. Зося оказалась измотана, выжата, опустошена и раздавлена.
Она хотела на пару недель поехать на родину. Она не была в Польше и не видела своих родных с тех пор, как познакомилась с Цвеном. С тех пор прошло больше двух лет. Он не отпустил её даже на похороны бабушки — сказал, что покойнице она уже ничем не поможет, а ему она нужна в Германии. Она тосковала по семье и предупредила музыканта о своих намерениях. Он не был этому рад. Они в очередной раз поругались, но сейчас это не имело никакого значения. Цвен уехал, и Зося стала свободна.
Собрав чемодан, она уже стояла в прихожей, сжимая в руке билет на поезд, когда поняла, что в её дамской сумочке нет паспорта. Она перевернула всю квартиру вверх дном, но документа нигде не было. Переборов свой страх, девушка позвонила Цвену.
— Милый, ты не знаешь, где мой паспорт? Я не могу его найти...
— Можешь и не искать. Он у меня, — равнодушно ответил мужчина.
— Как он у тебя оказался? — удивилась Зося.
— Я достал его из твоей сумки.
— А зачем?
— А тебе зачем паспорт?
— Я же говорила, что хочу поехать домой...
— А я говорил, что я против!
— Милый, я просто хочу обнять маму...
— Я тоже хочу обнять маму, но, как видишь, все мы разочарованы, — сказал Цвен и, выдержав небольшую паузу, продолжил. — Я не хочу, чтобы ты наделала глупостей в мое отсутствие. В конце июля — начале августа у меня небольшое окно. Мы поедем вместе. Я давно хотел познакомиться с твоей семьёй — узнать, насколько ты меня обманываешь.
«Я не понимаю», — хотела сказать девушка, но слова застряли у неё в горле.
— Хорошо, —вымолвила она и, прижавшись спиной к стене, медленно сползла по ней на пол.
— Вот и умница, — заключил гитарист. — Постарайся пореже выходить на улицу, мало ли — решат проверить у тебя документы, а тут такая проблемка. Мне пора бежать. Позвоню после нашего выступления.
Цвен положил трубку, и зазвучали короткие гудки. Отбросив телефон в сторону, Зося обняла руками свои ноги и, уткнувшись лицом в колени, беззвучно разрыдалась. Она платила слишком высокую цену за свою добродетель и чужие ошибки. Ей казалось, что она сможет его отогреть, что его безумному таланту просто не хватает человеческого тепла, но его талант не требовал человеческого тепла — он требовал человеческих жертв.
— Я лучше убью тебя, чем потеряю, — признался Цвен в одну из страстных ночей. И всё чаще она понимала, что это не просто громкие, но пустые обещания, так свойственные творческим людям. Она так и не смогла ему помочь, а теперь не могла помочь самой себе. Всё снова заходило на один и тот же проклятый круг.
«Розенрот, ох, Розенрот», — зловеще раздавалось у неё в голове, пока она смотрела на собственную татуировку. Зачем она вообще набила себе эту глупость? Розово-красный, розово-красный. Не было в ней ни розового, ни красного. В ней кажется, совсем не осталось цветов. Только зловещий металлический вкус звучал у неё во рту, пока из сломанного носа кровь медленно стекала по подбородку и шее. Цвен стоял перед ней на коленях и умолял девушку не уходить, не оставлять его одного. Слёзы бежали по его лицу. Он хватал её за подол плаща, как пятилетним ребенком хватал маму за подол платья, умоляя не бросать его, не оставлять с отцом. Только его мать всё равно ушла, а Зося осталась. Кажется, теперь Зося выросла. Теперь она понимала свою мать.
Когда девушка вернулась из больницы, Цвен заставил всю квартиру её любимыми цветами. Везде раздавался этот сладкий, удушающий аромат. «Розенрот, ох, Розенрот», — гласила надпись на большом зеркале, освещая всю её короткую жизнь. Под виноватым взглядом мужчины она взяла красную розу из его холодных пальцев. Несмотря на жуткую боль, сковавшую разбитое лицо, она нашла в себе силы улыбнуться и поднесла цветок к сломанному носу.
— Красивый, — сдавленно прошептала Зося, прикрыв глаза.
Через три года такие же красивые цветы будут лежать на её могиле...
«Розенрот, ох, Розенрот. Чтобы добраться до чистой воды, нужно вскопать глубокий колодец».
