Когда звезды становятся пылью

Се Лянь перестал улыбаться сразу же после того злополучного дня — холодного декабря, в пятницу. Тогда его жизнь раскололась надвое. Тогда ему было семнадцать. Отец и мать погибли в аварии. А в двадцать два года он умер. Не взаправду конечно, но лучше бы так, чем продолжать влачить это отвратительное существование. В понедельник, и опять в декабре — вот уж воистину, несчастливое время! — он вернулся домой поздно вечером и обнаружил господина Бай Усяня, что из Гонконга, в старом отцовском кресле. И все, понеслось, закружилось. Ровно через полгода умер Ци Жун, сторчался и кончился, вроде как — сердце не выдержало. Се Лянь уже этого не ощутил, не запомнил. Его душа умерла раньше. Превратилась в звёздную пыль. Потом, правда, выяснилось, что Ци Жуна спасли — по неизвестной причине откачал Глава Призрачного Города, дал пинка под зад и порцию наставлений. Но к тому времени Се Ляню стало неприлично плевать на чужие проблемы. Он набрал целую сумку своих, не то чтобы добровольно, но расхлёбывать пришлось долго и муторно. И он, вырвавшись из-под тяжёлой печати влияния Безликого Бая, унес крохи едва уцелевшей души под защиту Хуа Чэна, в Призрачный город. Так прошло некоторое количество времени, тяжёлого, как звенящая вечность, лежащая на плечах одеялом вины. Се Лянь жил в холодном запустении разума и души, а Хуа Чэн наблюдал за его страданиями изо дня в день со смесью жалости и вины. Со временем об их отношениях заговорили. Сначала с насмешкой и холодцой, потом — с опаской и уважением. Се Лянь по-прежнему существовал в субстанции средней между туманом и вакуумом. Кажется, он как никто начинал понимать змей и лягушек, заспиртованных в банке и выставленных на витрину. За жизнь, недолгую, но безумную, он успел примерить на себя несколько масок, одна страннее другой. Он был и наследником — будущим и бывшим, и заложником, и безумцем. Дважды он считался чьим-то любовником, но только один раз — по своей воле. Это тоже было проблемой. Как-то так повелось, что его в глазах окружающих передавали с рук на руки, как трофей. Ну он и оставался трофеем, а проще говоря, подстилкой мафиози, сначала — Безликого, потом — Собирателя. Это было до тех пор, пока Хуа Чэн не взялся уничтожать всех, кому приспичивало неуважительно высказаться о его обожаемом "гэгэ". Надо отдать ему должное, Хуа Чэн умел быть убедительным и заявлять о своих чувствах поступками. Се Ляню, правда, было глубоко наплевать, кто называет его за глаза шлюхой и как потом за это расплачивается. Он благодарно любил Хуа Чэна, но мысленно все ещё находился в клетке Безликого, в абсолютной, почти рабской зависимости от него. Его называли безумцем. Пусть так. Се Лянь и не протестовал, какой-то частью себя признавая абсолютную правоту подобного заявления. Он перестал быть собой, тем мальчиком, которым когда-то являлся. Наследник компании Саньлэ умер в нем, рухнул подкошенным тростником именно в тот момент, когда Безликий Бай поднялся ему навстречу из кресла и влил в сознание первую порцию страшной и ядовитой ласки. Тогда его легко и уверенно сломили, поставили на колени, привязали ниточки к пальцам и заставили подчиняться. Временами Се Лянь вспоминал об этом и сидел какое-то время недвижно, глядя перед собой остекленевшими, как у куклы, глазами. Могло ли быть по-другому? Мог ли он сделать что-то, что не толкнуло бы его в объятия Безликого? И ответа не находил. Телефонный звонок, внезапный и тревожный, заставил его отпустить на время и прошлое, и его наваждения, и попытку понять себя, разбитого и склеенного из частей старого с добавлением нового и чужого. Се Лянь поморщился и сунул руку в карман за мобильником. — Гэгэ, — нежно пропел Хуа Чэн. — ты всё-таки решил наведаться к Рыбине? Се Лянь повел левой бровью и равнодушно посмотрел куда-то вперёд, туда, где за стеклянной перегородкой виднелись спины водителя и охраны. — Да, — просто сказал он. — я знаю, что он держит при себе младшего брата Ши. Мы были знакомы с Цинсюанем, как ты можешь помнить. Хочу знать, что с ним все в порядке. Хуа Чэн помолчал, видимо, размышляя. — Не думаю, — проговорил он наконец. — что Черновод способен причинить ему вред. Он заигрывается, но он не станет мучить этого мальчика, он не больной. И он не станет... — Я хочу знать, что он не относится к Ши Цинсюаню, как к вещи, — жёстко сказал Се Лянь. Хуа Чэн смущённо кашлянул. — Ну прости-прости, — пробормотал он. — я не хотел, я не это имел ввиду... Короче, поступай, как считаешь нужным. И будь осторожен, гэгэ. Пожалуйста. Ты ведь будешь?.. Се Лянь со вздохом помотал головой и неловко улыбнулся. — Буду, — сказал он, болезненно стараясь придать интонациям хоть немного тепла.— И ты тоже. Такому, как ты, никогда нельзя расслабляться. — Я помню, — сказал Хуа Чэн. — надеюсь, ты будешь в порядке, и твой друг будет. Мои ребята пусть тоже приглядывают за тобой, хорошо? — Я не люблю, когда вокруг много народу, — бесцветно проговорил Се Лянь. — но пусть приглядывают. В конце концов, Сань Лан, я тебе верю. Надо же верить хоть кому-то, не так ли? И он улыбнулся понимающему хмыканью на другом конце провода. В их взаимоотношениях чем дальше, тем менее прозрачной становилась система ролей. Окружающие путались и терялись, поскольку всем казалось очевидным то, что, по сути, в случае Се Ляня и Хуа Чэна не выдерживало проверки на практике. Ну вот казалось бы: каждый понимает, что в постель к мафиози ложатся ради влияния и денег. Се Лянь был равнодушен и к тому, и к другому, попросту не нуждаясь в этом. Формально, ему принадлежали территории Бай Усяня, вошедшие в Призрачный город. Но Се Лянь об этом не беспокоился и ничего не боялся. Не боялся он и самого Хуа Чэна, скорее, одним взглядом мог заставить того переменить уже принятое решение. Проделывал он это всё ещё с человеком, которого боялись и ненавидели во всем Гонконге, который влиял на органы и полицию и знал все обо всех. Се Лянь был молчалив и холоден. Он не пытался соответствовать вырвиглазно-кричащему образу Собирателя. Более того, он не отстаивал свою позицию, не подчеркивал статус, не пытался владеть вниманием Хуа Чэна. Собиратель делал это вместо него, делал так, будто это Се Лянь был единственным среди миллионов и источником всех мыслимых благ, а Хуа Чэн был его недостоин, и потому благодарил каждый миг за проявленную как-то милость. Се Лянь не скрывал, что был марионеткой Безликого, не пытался увиливать и замалчивать, что ходил за ним в тонкой серебряной маске и сидел в ногах, как собака. Се Лянь поминал Безликого при Хуа Чэне, и об гребень его равнодушия можно было порезаться. Говорил он об этом, к слову сказать, как о свершившемся факте, будто это не за ним волочилась череда слухов и сплетен, будто это не на него смотрели, как на конченную шлюху, бегающую от мафиози к мафиози. Наверное, он был для многих кем-то, вроде человекоподобного богомола — презираемого, занятого чем-то малопонятным и омерзительным. Наверное, его опасались — ещё бы! Кем бы не казался Се Лянь, этот странный и тонкий юноша, миловидный и нежный, как наследный принц древности, он был убийцей. Как бы идеально бел не был его объемный свитер, как бы нежны не были пастельные переходы ежедневных нарядов, каждый помнил, что сделал этот человек. Он проходил мимо, улыбаясь и сияя арктической нежностью, и казался воплощением чистоты. Себя он видел каждый раз одинаково — в чужой крови с головы и до ног. Его видели — одни небожители знают как. Но именно он, Се Лянь, однажды убил Безликого Бая. — О, так ты знаешь, что я предан своему гэгэ до последней капли крови? — внезапно сказал Хуа Чэн, и тон его голоса был смущенным. Се Лянь засмеялся. — Я обязан тебе, — мягко, как если бы обращаясь к ребенку, напомнил он. — долг жизни стоит оценивать высоко. А я тебе должен больше, чем просто жизнь. Поэтому я с тобой и верю тебе. Поэтому я даю тебе шанс, единственному из всех. — Будь осторожен, — опять попросил Хуа Чэн. — Буду, — и сказав это, Се Лянь отключился. Его вновь заняли мысли, но теперь они касались Черного Демона — хозяина доков, портов и водных путей. Случай познакомиться лично предстал им обоим недавно, но уже до того они были достаточно наслышаны друг о друге. Се Лянь слышал о нем ещё от Безликого, точнее, о том Хэ Сюане, которым тот был когда-то давно. Се Ляню говорили о глупом мальчишке, которого заставили страдать, чтобы был спасён кто-то другой. Черновод же являлся человеком иного помола: равнодушным и сдержанным, отстраненным, однако, деятельным хозяином вод. Он был умён, был за что-то должен Хуа Чэну и никогда не помогал Бай Усяню. Признаться, Се Лянь не сразу понял, что именно этого человека однажды продали в рабство и именно его семью вырезали под корень. Но после Се Лянь ему, нет, не сочувствовал, но симпатизировал. Он и сам был раздавлен жестокостью, но нашел силы жить, и это в каком-то смысле роднило его с Черноводом. А Се Лянь любил тех, кто его понимал. Что-то его тянуло в тот день на пространные размышления. Се Лянь помотал головой, очищая сознание, и отвернулся к окну, за которым плыл серый пейзаж лабиринта сдавленных улиц. Жое, до этого дремавшая у него на плече, заерзала и чуть не упала. Се Лянь придержал ее рукой и устроил удобнее. — Сиди смирно, —сказал он, глядя на свое тусклое отражение и на отражение ласки, зевающей у него плече в свое удовольствие. — мы почти на месте. Жое фыркнула и спрыгнула ему на колени, поведя пушистым хвостом. Потом она поднялась, шустро перебирая лапками с крошечными, но цепкими коготками, и ткнулась Се Ляню в живот. Тот осторожно успокоил ее и погладил между ушами — раз и другой. — Почти приехали, — повторил Се Лянь, сам себе улыбаясь. — надеюсь, я ошибаюсь. Черновод мне симпатичен. В стекло что-то дробно ударило. Пошел дождь. У ворот их уже ждали. Машина притормозила, и водитель что-то сказал человеку снаружи, опустив стекло. А потом была бесконечная череда предосторожностей и формальностей, которые Се Лянь видел и проходил множество раз. На его вкус все это имело место быть, но происходило с ним так часто, что превратились в нечто, давно набившее оскомину и наскучившее. Да и по части скрытности и количества перестраховок больному на голову Бай Усяню не было равных. Наконец, машина затормозила у дверей, и дверцу открыли. Се Лянь вышел, тут же нырнув под услужливо подставленный зонт, и расправил плечи. Людей Хэ Сюаня называли в народе "водными гулями". Но на вкус Се Ляня — озлобленное и зависимое "Поветрие Ликов", всегда носящее при себе пузырьки и капсулы с опаснейшим вирусом, имело больше сходств с нечистью. Да-да, кажется, и его лечащий врач говорил, что Се Лянь слишком отравлен прошлым и не способен долгое время концентрировать внимание на настоящем. Он начинал постепенно понимать, что так оно и есть. Хмурый и обезличенно неприветливый человек Хэ Сюаня кивком головы велел Се Ляню следовать за собой. Тот обернулся. Двое охранников, почему-то в красно-бордовых костюмах, но зато при выправке и оружии, стояли в трёх шагах от своего хозяина. Ситуация стала в разы интереснее, когда они полным составом вошли в кабинет Черновода. Хэ Сюань тут же поднялся из-за стола, вежливым жестом здороваясь и предлагая Се Ляню сесть. "Гуль" удалился, но зато охрана — черно-красные пятна — рассредоточились по углам, каждая — ближе к своему хозяину. Надо признать, выглядело это забавно. Се Лянь был слишком нежным и светлым, слишком юным и будто не при делах в этом студенческом свитере и с ручным зверьком на плече. В окружении людей из охраны, схожих с натасканными на убийство берсерками, напротив мрачного, всего в черном, бледного и худого, как покойник, Черновода, он смотрелся странно и как на чужом месте. Се Лянь сложил руки в вежливом жесте и с лёгким поклоном поздоровался. Черновод ответил ему тем же. — С чем вы пожаловали, господин Се? — вежливо спросил Хэ Сюань, при этом стараясь не глядеть прямо в лицо своему собеседнику. — Дело есть, господин Хэ, — в тон ему откликнулся Се Лянь, позволяя улыбке едва-едва, как прохладе по осени, коснуться плотно сжатых губ. Хэ Сюань склонил голову на бок, в мочке его уха качнулась серьга, выглядящая как позолоченный рыбий скелет. Се Лянь опять усмехнулся. — Полагаю, вы пришли по мою душу, — рассудил Черновод. — печетесь о здоровье давнего друга, ведь так? Се Лянь отвернулся и отрешённо погладил Жое по мягкому, белому боку. — Хотелось бы верить, что младший господин Ши при Черноводе — не то же самое, что наивный наследник Саньлэ при Безликом Бае, — сказал он щекочуще-шелестяще, но с затаенной угрозой. Хэ Сюань повел бровью. — Уверяю вас, — сказал он практически приторно. — мальчишку любят и балуют настолько, насколько вообще возможно подобное с братом врага и причиной жизненных злоключений. —Это-то меня и тревожит, — не остался в долгу Се Лянь. Черновод посмотрел на него исподлобья. С одной стороны, его так и подмывало досадить Се Ляню, поддразнить из чистой зловредности, но с другой — он трезво оценивал нестабильное и больное сознание человека напротив. Се Лянь гладил ласку и выглядел при этом едва ли не школьником. Черновод вдруг подумал, что нет опаснее клинка, чем тот, что не только ядовит, но и окутан складками тончайшего шелка. — Однако я не могу позволить вам вламываться в мой дом и наводить здесь свои порядки, — вкрадчиво начал он. — Вам так не кажется, Се Лянь? Се Лянь улыбнулся. — Разумеется. — Не хотелось бы, чтобы человек из Призрачного Города указывал мне, как поступать, — холодно добавил Черновод. — при всем уважении. Согласны? Улыбка Се Ляня стала отчётливой и почти ласковой. — Нет, — сказал, как отрезал, он. С минуту они глядели друг на друга. «О небо, он совершенно безумен, — тоскливо думал Черновод, изучая сидящего напротив человека из-под тени ресниц. — и дёрнул же черт его притащиться ко мне. И главное, он делает это не потому, что осознает свою защищённость. Он считает это правильным». Лицо Се Ляня было светло и радостно, как у ребенка. И от этого, честно говоря, мороз продирал по коже. — Вы думаете, — отстраненно произнес Хэ Сюань. — я не смогу вам отказать? А далее, он не успел и глазом моргнуть, не вполне осознал, что только что произошло, а главное — как. Ещё мгновение он все ещё видел тонкого юношу в белом свитере крупной вязки с ручной Жое на плече. А потом ему в ноздри ударил тонкий цветочно-ледяной запах духов, а Се Лянь уже стоял в полушаге и целился ему в грудь. Хэ Сюань скосил взгляд, чтобы просто удостовериться — его собственная охрана вскинулась и взяла под прицел Се Ляня, а их, в свою очередь, держат на мушке люди Призрачного города. — Опустите оружие, — громко сказал он, глядя на своих людей. — господина Се нельзя трогать, все это знают. Лицо Се Ляня исказила злая гримаса. — Приучен не портить чужие вещи? — спросил он, исходясь на свистящий шепот.— Не хочешь отвечать перед Сань Ланом за убийство его зверушки? — Уважаю союзников, — примирительно откликнулся Черновод, понимая, куда ветер дует и кому первому выйдет боком гроза. — и пекусь о своей шкуре, всего-то. Я никогда не был психом, поэтому не считаю себя сильнее и увертливее недоброй памяти Безликого Бая. Следовательно, господин Се, при желании вы легко разделаетесь со мной, а я пока не спешу отходить к праотцам. Опустите оружие. Се Лянь склонил в голову и вдруг звонко засмеялся, весь как-то расслабившись. — Славно, — сказал он. — на этом мы с вами можем расстаться и перестать докучать друг другу. Пусть ваши люди проводят меня к Цинсюаню. Он помолчал, глядя в сторону, и как будто даже в окно, по стеклу которого стекали струи тоскливого ливня. Потом вдруг лукаво сощурился. — Прекрасное дополнение к интерьеру, господин Хэ, — сказал он, указывая на высушенную голову Ши Уду на веревке, которая раскачивались медленно и мерно, как маятник. — очень мило оживляет обстановку вашего кабинета. И сказав это, Се Лянь повернулся на каблуках и неспешно пошел прочь, так, как иные люди неспешно прогуливаются по проспекту. Гибкая белая ласка покачивалась у него на плече, уткнувшись дерганым носиком в ухо хозяину. Черновод жестом отдал приказ охране и озадаченно поглядел вслед собеседнику. Взгляд выхватил волны длинных и мягких волос, перехваченных у корней в незамысловатый узел. — А ведь у наследника Саньлэ был шанс прожить совершенно другую жизнь, — вдруг сказал Черновод то ли себе, то ли голове Ши Уду, с которой завел дурную привычку делиться всем наболевшим. — Быть счастливым и безмятежным. Жить без боли и задавленного вглубь ужаса. Быть просто молодым господином Се, а не жутким наследием Бай Усяня, человеком, несущим на себе отпечаток его разрушительного влияния. Не быть безжалостным убийцей с лицом небожителя. Быть, в конце концов, просто Се Лянем, а не "Принцем", гэгэ Алого Бедствия. Хэ Сюань помолчал, глядя прямо перед собой, скрестив на груди руки. За окном шумела гроза, мешаясь с отдаленным рокотом морского волнения. Черновод вдруг задумался, что каждый из них, заложников-ликов Гонконга, мог быть не "кем-то", а "просто". ... В дверь постучали, и Ши Цинсюань от неожиданности подпрыгнул на месте и чуть не свалился с дивана. — Да? — удивленно спросил он, спуская ноги на пол и одним глазом поглядев на экран мобильника. Экран посветлел и вывел на панель коротенькое послание от Хэ Сюаня, включающее в себя только три слова: «К тебе гость». В этот же момент дверь распахнулась, и в комнату вошёл, постукивая каблуками белых ботильонов по полу, высокий молодой человек с нежными и тонкими чертами лица. Он казался чем-то настолько неуместным и чужеродным, светлым, как жемчужина на куске черного бархата, что слепило глаз. Ши Цинсюань в удивлении захлопал ресницами. — Привет, — сказал гость, мягко переступая порог и оправляя тяжёлые рукава на запястьях. — Ты меня не узнал? Мы когда-то давно учились вместе и неплохо ладили. Мое имя Се Лянь. — О, небо! — восторженно воскликнул Ши Цинсюань, всплеснув руками. — Ты Се Лянь? Ты так изменился! Уголки губ Се Ляня насмешливо дрогнули. — Вот как, — сказал он спокойно. — да, наверное. Много всего случилось с нашей последней встречи. — Брат сказал, что тебя убили, — совсем тихо проговорил Ши Цинсюань. — я стал расспрашивать, но он вдруг стал таким злым... Но ты жив. А он... Се Лянь принудил себя сохранить нейтрально-участливое выражение на лице. — Что с ним случилось? — спросил он, делая вид, что впервые слышит о судьбе Ши Уду и искренне этим обеспокоен. —Его убил Хэ-сюн, — признался Цинсюань, всего мгновение помедлив, и то, признался как-то неискренне и почти удивлённо. — отрубил голову, сделал из нее что-то, вроде мумии, в кабинете повесил. Говорит с ней почти каждый день, спорит. Он со мной говорит реже, чем с ним. Почему так? Се Лянь подавил желание тонко, режуще улыбнуться. — Ненависть имеет самый громкий из голосов, — сказал он. Ши Цинсюань виновато улыбнулся. — Наверное, — сказал он. — А что случилось с тобой? Се Лянь осторожно приблизился и сел на кровать рядом с бывшим приятелем. Помолчал, глядя прямо перед собой, погладил Жое по головке, между ушами. — Хорошая у тебя ласка, — добавил Ши Цинсюань. — Меня похитили, — вдруг сказал Се Лянь, и сказал это как-то просто и звонко, как если бы речь шла о не имеющий значения пустяках. — и держали в одном месте, из которого не было выхода. А сейчас я свободен. — Звучит страшно, — тихо заметил Ши Цинсюань, но развивать эту тему не стал. — Хочешь чаю? — Не откажусь, — отозвался Се Лянь. Ши Цинсюань улыбнулся и попытался встать, но Се Лянь удержал его за руку. — Что это с тобой? — почти строго спросил он. — Что у тебя с ногами? И что у тебя с головой?.. Всё-таки, не все люди способны ввязаться в отношения с теми, кто убил их близких. Ши Цинсюаня передёрнуло и он вырвал руку. — Прости, — тут же сказал он. — это было резко. Но ты сам виноват... Ох, Се Лянь, я не знаю, я запутался. Понимаешь, Ми... ой, Хэ-сюн был моим близким другом задолго до того, как... Как это все случилось. Он всегда был замечательным, и он любил меня, но любил настолько в своей манере, что это было удивительно. Ши Цинсюань помолчал, а потом грустно добавил: — На самом деле, это так страшно, когда... когда двое твоих самых близких людей оказываются врагами. Ужасно понимать, что по вине твоего брата долго страдал твой любимый. И когда любимый оказывается вовсе не тем, кем ты его считал до этой минуты, когда он оказывается Черным Бедствием... А потом один близкий человек убивает другого, и мир рушится, потому что ты не можешь простить ни одного из них, но все ещё любишь. Я никогда не прощу брата за кровь семьи Хэ, которую он пролил ради моей безопасности. Но я страдаю от мысли, что люблю его убийцу. И хотя я могу понять Черновода, я не смогу забыть, как он убил брата и пинал его мертвую голову по салону машины. Вот так, как-то. Се Лянь со вздохом покачал головой. — В мире, которому ты теперь принадлежишь, кровавая месть работает в обе стороны, — просто заметил он. Ши Цинсюань крупно вздрогнул. — Нет-нет-нет! — отчаянно зашептал он. — Не говори так! Я никогда не смогу даже подумать, чтобы убить Хэ-сюна! — Ты боишься его или он делает всё, чтобы ты был беззащитен? — Я просто люблю его! Се Лянь моргнул и вполне искренне смутился. — Извини, — быстро сказал он. — я просто тебя не понял. Не сердись. Ши Цинсюань захлопал ресницами. — Я не сержусь, — сказал он рассеянно. — просто удивляюсь. Ты так изменился. Не могу понять, хорошо это или плохо. — Это плохо, — сказал Се Лянь почти шепотом. — но это уже не исправить. Никто не может. Ши Цинсюань сочувственно коснулся кончиками дрожащих и ледяных пальцев его руки. Руки у Се Ляня оказались ухоженными и обманчиво тонкими, вибрирующими от напряжения. До половины пальцев они были скрыты рукавами белого свитера, а если Се Лянь тянулся или просто поднимал руки, рукава скатывались, и под ними оказывались ровно белеющие слои эластичных бинтов. — Что с тобой? — спросил Ши Цинсюань. Се Лянь странно поглядел на свои руки, рассеянно поправил алую нить на указательном пальце. — Ничего особенного, — сказал он. — так, лёгкие неприятности. Значит, ты его любишь. Интересно. — Люблю, — согласился Ши Цинсюань. — сам не знаю, как так получилось. Но он и вправду относится ко мне хорошо. Я никогда бы не подумал, что кто-то может защищать и беречь брата врага. — Но ноги он тебе все равно переломал. Ши Цинсюань засмеялся. — Брат тоже часто грозился мне переломать ноги, — сказал он, пожимая плечами. — и Хэ-сюн грозился не раз. А это... Ну, он извинился. И больше ни разу меня не тронул. Се Лянь незаметно усмехнулся. — Сделать тебе чаю? — ни с того, ни с сего вновь спросил Цинсюань. Се Лянь молча кивнул. — Вот так, значит, — сказал он, обращаясь к Жое, когда Ши Цинсюань отошёл. — братец Ши болен и одержим убийцей своего брата. Но что смешно, кажется, убийца тоже им одержим. Больная любовь, но любовь. Это хорошо. Я, по правде сказать, опасался, что Ши Цинсюаня постигла моя участь. А так, пусть любятся на здоровье, пока сил хватает. Се Лянь прикрыл глаза и ещё раз прокрутил в голове каждую из двух бесед, задумываясь над сказанным и анализируя лица и жесты своих собеседников. Улыбнулся, и, кажется, остался доволен, в достаточной степени уверившись в своей правоте. Вернулся Ши Цинсюань, а с ним пришел тонкий и безликий мальчишка в однотонных темных одеждах. Был поставлен столик и в соответствие с традицией разложены приборы для чаепития. Се Лянь мягким движением спустил Жое на пол и подсел к столику, изящно скрестив ноги. — Я надеюсь, у тебя все хорошо, — неуверенно начал Ши Цинсюань, взяв в руки пиалу и нервно покачивая. Се Лянь взял свою пиалу и осторожно отпил. — У меня все хорошо, — равнодушно сказал он. — лучше скажи, как ты планируешь жить дальше? — Не хочу принадлежать мафии, — быстро сказал Цинсюань. — не хочу, чтобы мое имя было у всех на слуху, как имя человека Черного Бедствия. Се Лянь повел бровью. — Про это сразу забудь, — посоветовал он. — назад дороги нет, только вперёд. Ши Цинсюань выглядел удивлённым. — Почему? — тут же спросил он. — А кто тебе позволит? Они помолчали. — И... — потерянно начал Ши Цинсюань, глядя на собеседника призывно и умоляюще. — что мне теперь делать? Се Лянь улыбнулся неожиданно мягкой и цельной улыбкой. — Почти ничего, у тебя и так уже все есть, — сказал он. — тебе не придется выживать на дне. Более того, Черновод прихватил тебя с собой, а не отпустил, чтобы помучать и добить в другой раз... Имей ввиду, он вполне мог так поступить. Поэтому, могу посоветовать тебе быть. Мне тоже никуда не деться из этой сети, не после того, что сотворили с Саньлэ люди Белого Бедствия, и во что превратил меня сам Бай Усянь. У тебя в этом плане все проще. Слухи идут не о тебе лично, а о самой фамилии Ши, известной, уверяю тебя, не только в Гонконге. Но так или иначе, а мы все пойдем под расстрел, если попытаемся выйти из круга. — И ты тоже? — округлил глаза Ши Цинсюань. Се Лянь вдруг коротко рассмеялся. — Я особенно, — сказал он не то снисходительно, не то горько. — Я убийца, перебежчик и дважды правая рука лидера мафии, сначала Безликого, потом — Собирателя. — Ты человек кровавого Хуа Чэна?! — ахнул Ши Цинсюань. Се Лянь досадливо махнул рукой. — Да ну тебя, — сказал он. — привыкай, а то окончательно крышу снесет от череды откровений. Тоже мне. На себя посмотри, человек Черного Демона. Ши Цинсюань насупился, но не нашелся с ответом. — Я просто удивился, — сказал он, как бы оправдываясь. — ты не похож на человека, который может быть с Хуа Чэном. — Я куда хуже, — не задумываясь ответил Се Лянь. — я заложник, последователь и предатель, который убил своего лидера и помог Хуа Чэну завладеть его властью. — Ты шутишь? — беспечно улыбнулся Ши Цинсюань, как видно, совершенно не понимавший, что из себя представляет Гонконг. — Шучу, — легко ответил Се Лянь. — само собой. Не бери в голову. Просто береги себя, держись за Черновода и играй по правилам. Я рад, что у тебя все в порядке. Ши Цинсюань смущенно улыбнулся. — Мне кажется, с тобой случилось что-то очень плохое, — сказал он, отпивая из пиалы чай мелкими полуглотками. — но ты, как будто, в порядке. Это хорошо. Я восхищаюсь твоей силой. Се Лянь поморщился в пиалу и ничего не ответил. Четверть часа спустя он достаточно тепло распрощался с Ши Цинсюанем и ещё раз повторил свои расплывчатые наставления, надеясь, что в нужной ситуации этой юное существо, похожее на тонкий бриз над водой, сообразит, как правильно поступить. Черновод проводил гостя, как казалось, только мысленно, но облегчённо. Он вообще не любил нежданных гостей. — Я свободен, — спокойно сказал Се Лянь в трубку. — надеюсь, ты меня ждёшь. — Я тебя всегда жду, — незамедлительно откликнулся Хуа Чэн. Се Лянь потянулся и не смог не улыбнуться, слабо, но искренне. — Спасибо, — сказал он и свернулся калачиком на широком заднем сиденье, поджав под себя ноги и привалившись к тонированному стеклу. Жое ерзала на сиденье, бегала по его ногам, царапала штанины брюк. Дождь лил с удвоенной силой. Дорога прошла в молчании. Только у ворот Дома Блаженства он пересел из машины в машину, ловко пройдя из двери в дверь под заботливо раскрытым зонтом. В машине он тут же угодил в объятия Хуа Чэну. — Я скучал по гэгэ, — трепетно заявил страх и ужас Гонконга, о чьем бессердечии ходили легенды. Се Лянь улыбнулся. — Я рад тебя видеть, Сань Лан, — сказал он. — но я страшно устал. Извини, я сейчас, наверное, просто усну. Хуа Чэн молча притянул его ближе к себе, обнял, погладил по длине волос, коснулся губами макушки. — У тебя волосы пахнут какими-то духами, пылью и тиной, — сказал он, то ли в шутку, то ли всерьез. — тьфу ты, пакость какая. Не водись больше с рыбиной, от его помойной лужи никому ещё хорошо не становилось. — Кто знает, — пробормотал Се Лянь, жмурясь. — может быть, Ши Цинсюань будет на этом поприще первым. Хуа Чэн хмыкнул. — Значит, твое сердце на месте? — осторожно уточнил он. Се Лянь что-то пробормотал ему в грудь, не сильно ударяясь лбом в мягкую подкладку пальто. — Они влюблены, правда, Хэ Сюань врёт сам себе, а Ши Цинсюань мечется между чувствами и виной. Но, ты ведь понимаешь... — Да, пожалуй, — сказал Хуа Чэн. — для этого мира у них неплохой расклад, можно сказать, даже приличный. — Так полезнее, — отозвался Се Лянь и как будто отключился, весь как-то сжавшись и временно перестав реагировать на окружающий мир. Хуа Чэн обнял его поудобнее, проверил оружие под подкладкой и суровым кивком велел водителю следить за дорогой. Се Ляня удалось растормошить только, когда машина вылетела из-за поворота, нырнула в неприветливое зево автоматических ворот и затормозила у самых ступеней. Он вздохнул, помотал головой и поцокал языком, призывая к себе Жое. Хуа Чэн первый вышел из машины, прямо под дождь, и так невозмутимо, будто водопады ледяной воды не касались его. После он раскрыл над собой огромный зонт кроваво-алого, в оттенок плаща, цвета и склонился к двери, подавая руку Се Ляню. Тот вышел — ослепительно сверкнул безлизной — между черным-бронированным и алым-винно-кленовым. Жое копошилась у него на плече, лезла к шее, путала волосы и царапала мочку уха. Се Лянь, не глядя по сторонам, прошел под зонтом в дом, спустил Жое с плеча, скинул с ног обувь и пошел вдоль стены, неприятно пошатываясь. — Гэгэ! — настороженно окликнул его Хуа Чэн, отбрасывая наскоро сложенный зонт в сторону. — Все в порядке? Что с тобой? Я могу чем-то помочь? Се Лянь поднял руку, прижал ее к стене, повел вдоль по шершавой поверхности. Потом вдруг отнял ладонь, как обжёгся, поглядел на свои пальцы. Он стоял полубоком, и свет с улицы косой линией падал ему на лицо. И этот бессмысленный, дерганый взгляд под сенью трепещущих крыльев-ресниц вдруг напугал Хуа Чэна. — Гэгэ!.. — почти выкрикнул он, но вовремя одернул себя и понизил тон голоса прямо посреди фразы. — Гэгэ, ты меня слышишь? Се Лянь все смотрел на свои руки, покачиваясь с носка на пятку, и выглядел как-то неприятно: встрепанный, дезориентированный, по-больному отрешенный и сосредоточенный на чем-то, что существовало только в его голове. Хуа Чэн в два шага оказался рядом с ним и попытался обнять, но Се Лянь вдруг с визгом от него отшатнулся и закрылся руками. — Не-трогай-не-трогай-не-трогай, — сбивчиво зачастил он. Хуа Чэн тут же отдернул руки. — Я... — начал он неуверенно и тоскливо, как это случалось каждый раз, когда Се Ляня схватывал приступ. — Гэгэ, пожалуйста, скажи, что я могу для тебя сделать? Се Лянь посмотрел на него сквозь растопыренные пальцы расфокусированным, блуждающим, истерическим взглядом. — Оставь меня в покое! — выкрикнул он. И вдруг развернулся и стремительно побежал прочь. Где-то в глубине дома хлопнула дверь и звякнул замок, который быстро и нервно защелкнули. Хуа Чэн со стоном закрыл лицо руками. Следующие полчаса представляли из себя весьма необычное зрелище. Прославленное Алое Бедствие, хозяин Призрачного города Хуа Чэн сидел на корточках под запертой дверью ванной, сбивчиво и нежно болтал о чем-то малопонятном, временами предпринимая попытки виновато скрестись в дверь. Се Лянь сменил гнев на милость ровно в тот момент, когда Хуа Чэн потерял всякую надежду увидеть его раньше утра. Во всяком случае, он подпрыгнул на месте от неожиданности, когда дверь ванной с грохотом распахнулась и на пороге возник шатающийся Се Лянь. Он был босой, и из одежды на нем остался только белый свитер. — Гэгэ? — осторожно позвал Хуа Чэн, поднимаясь. Се Лянь повернулся к нему посмотрел спокойно, рассеянно. Волосы у него были мокрые и растрёпанные, спутанные. Хуа Чэн сделал два осторожных шага вперед. Наверное, гэгэ был единственным человеком на свете, заставлявшим грозного хозяина Призрачного города становится неуверенным и пугливым, какими бывают только голодные дети в трущобах. — Иди сюда, — попросил Хуа Чэн, протягивая руки вперёд. Се Лянь улыбнулся, покачиваясь с носка на пятку и странно дёргая горлом. Потом вдруг запрокинулся, прогнувшись в спине, закрыл откинутое лицо руками и громко захохотал. Его смех с булькающим звуком застрял в горле, перешёл в крик, поднялся на высокую и звонкую ноту, задрожал и перешёл в судорожные, больные рыдания. Се Лянь весь дрожал и плакал, плакал, плакал, видимо, уже едва понимая, что происходит вокруг. Потом он и вовсе осел на пол, сжимаясь в комок, обнимая себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Хуа Чэн тут же рванулся к нему. — Гэгэ, — мягко, как если бы он обращался к больному, проговорил он. — все хорошо, все в порядке, я здесь, с тобой, вот, чувствуешь? И тут же он обнимал Се Ляня за дрожащие плечи, вкладывая свои руки в его дрожащие ладони. Се Лянь улыбался и хмурился, вздрагивая всем лицом в чем-то среднем между конвульсией, смехом и тиком. Он прижимался к Хуа Чэну, но всё ещё бормотал, как в бреду, нечто малопонятное. Руки у него были мокрыми и холодными. Хуа Чэн осторожно привлек его голову ближе, опустил себе на грудь и, придерживая одной рукой, сбивчиво и ласково целовал в лохматую макушку. Се Лянь уже не плакал, но всхлипывал, жалобно и почти умоляюще, будто бы умом мог понять, что в душе давно уже превратился в переломанную и бесполезную куклу. — Он... Он говорил, что мне нужно просто прекратить сопротивляться, — шептал он. — что... что нужно верить ему, почитать его, как отца... Нужно слушаться... Нужно выполнять все его просьбы и приказы... Нужно любить, как старая традиция предписывает женщинам любить мужей... Нужно идти за ним и быть его тенью... Нужно быть... И нужно, чтобы он был... был ВСЕМ. Он объяснял это, он был терпелив, но потом он мог сорваться, и он мог... мог сделать все, и я ощущал себя так, как он говорил, и мне казалось, что я тону, что исчезаю под маской и его влиянием... И что Се Ляня нет. Меня не хватило на борьбу, но... Но хватило на ЭТО... Потом Се Лянь захлебнулся в истерическом хохоте и только беззвучно вздрагивал, дергаясь в объятиях понуро молчащего Хуа Чэна. Тот, мысленно проклинавший покойного Бай Усяня самыми страшными проклятиями, смотрел неотрывно на пол, по которому тянулась гирлянда кровяных пятен. — Я ведь убил его... — продолжал Се Лянь, но уже более отрешенно, хотя, все ещё икая от слез. — Совсем убил. Я убивал ДЛЯ него, но убить ЕГО — это было иначе... Я до сих пор сомневаюсь, мне кажется, что он жив, что он смеётся над моей глупостью и он придет, чтобы отнять у меня все... Опять... чтобы показать глупому-глупому Саньлэ, что он не должен был проявлять непокорность... — Не придет, — внезапно отрезал Хуа Чэн. — уверяю тебя, гэгэ, он сдох качественно. Я плевал на его труп, я скормил его бешеным псам, я сжёг его кости. Бай Усянь помер, хотя, на мой вкус, он дёшево отделался. Подох с перерезанным горлом от твоих рук — почти царская смерть!.. За его дела он должен был умирать в муках и умолять о быстрой смерти. Се Лянь скривился, шмыгая носом. — Он бы не стал, — пробормотал он, а потом вдруг вновь беззвучно зарыдал, уткнувшись лицом в грудь Хуа Чэна. — Сань Лан, он ведь называл меня своим наследником, своей тенью... — Тебя тяготит, что его власть, его влияние и его имущество оказалось твоим? — не понял Хуа Чэн. — Но я стараюсь максимально оградить тебя... — Нет, — прервал его Се Лянь. —на вещах нет клейма. На мне — есть. Я ведь стал, я стал его наследием, его тенью, он ушел, но остался, потому что есть я! Все помнят, кем я был при нем и для него, все знают, что это я его предал и убил... А я ношу отпечаток его влияния на себе. Он мертв, но он все ещё преследует меня, и я слышу его голос у себя в голове... Я жалок и отвратителен, так ведь, Сань Лан?... Так ведь?! Я внушаю ужас и ненависть, я такой, да, я знаю, сломанная игрушка Безликого! И со мной ничего нельзя сделать... Последнее он произнес совсем тихо, на выдохе. Помолчал. Потом вдруг вскинулся и отстранился от Хуа Чэна. — Он разрушил меня, — сказал Се Лянь холодно и громко захохотал, сотрясаясь. Хуа Чэн прикусил губу, внутренне сжимаясь от жалости, но не позволяя ей проступать на лице. Се Ляня это расстраивало. — Вставай, — сказал Хуа Чэн, мягко касаясь рук возлюбленного и не без удивления понимая, что рукава его свитера насквозь мокрые и странно ощущаются при прикосновении. Се Лянь зашипел и отдернул руки. Во взгляде Хуа Чэна вспыхнул ужас наполовину с беспомощностью. — Опять?.. — спросил он убито и безнадежно. Се Лянь смерил его тихим взглядом снизу вверх, пожал плечами и закатал рукава. Шрамы слоились в несколько слоев, глубокие, резаные, один на одном и новый слой по едва залеченному, предыдущему. Запястья были в крови. — Что ещё? — совсем тихо спросил Хуа Чэн, помогая Се Ляню встать и ласково удерживая в вертикальном положении. Се Лянь откинул голову и поглядел на него. — Лодыжки... — пробормотал он смазано, будто бы засыпая. — ребра... бедра... ммм... ключицы... Болит немного. Хуа Чэн повел его прочь из коридора, стараясь не обращать внимания на остающиеся на полу капли крови. В конце концов, это было не самое страшное. — Все будет хорошо, — проговорил он, успокаивая большей частью себя, когда толкал дверь в спальную комнату. — Все обязательно будет хорошо, — повторил он уже часом спустя, когда Се Лянь сидел на краю кровати, уже переодетый в домашний костюм и теребил нетугой бинт на запястьях. — Я похож на мумию, —вдруг сказал Се Лянь, повернувшись через плечо и поглядев на Хуа Чэна с виноватой полуулыбкой. — кажется, я на треть в бинтах. — Тебе не больно? — участливо спросил Хуа Чэн, который в этот момент как раз заканчивал расчёсывать его волосы и заплетать в нетугую косу. — Совсем немного, — тихо отозвался Се Лянь. — А... Ты про волосы? Нет-нет, все прекрасно, не переживай. Кхм... Спасибо. Хуа Чэн покончил со своим занятием, и обойдя кровать, присел в ногах Се Ляня, положив голову последнему на колени и прижавшись губами к рукам. — Прости меня, — совсем тихо прошептал Се Лянь, глядя на него почти с нежностью, проявляя все те крохи эмоций, на какие ещё был способен. Хуа Чэн покачал головой. — Моя жизнь принадлежит гэгэ, — сказал он.