Глаза как океан

Люцифер запрокинул голову Дина так, что шея, казалось, вот-вот сломается. Дин напрягся под удерживающей его рукой — еще чуть-чуть, и мышцы с сухожилиями не выдержат. И вот он задыхается, хватаясь за запястье Люцифера, пытаясь остановить его, но не получается. Он все глубже утопает коленями в покрывающем землю пепле и понимает: сейчас или никогда, иначе Люцифер оторвет ему голову и будет показывать всем желающим, как какой-нибудь жуткий трофей. А Дин уверен, что заслужил лучшую участь. Ангелы отступают под напором демонов. Невозможно ни дышать, ни говорить, и Дин знает, что если в преисподней чего и много, так это адских тварей. Так что — сейчас или никогда; пришло время произнести заклинание, собранное по фрагментам из того, чего и существовать не должно. Оно или разорвет мир в клочья, или спасет его. Сейчас он объединит силы армии ангелов и ударит ими по Люциферу. Но черт, как же их много. Скорее всего, ему крышка. Дин находит взглядом того, кого знает, того, кому доверяет; того, кто прорубается к нему через поле битвы, — и решается: да, он сможет. И у него получается. Человеческое тело Кастиэля взрывается в ослепительной и оглушительной вспышке. Последним, что Дин видит в своей жизни, становятся его пронзительно-голубые глаза. А потом он кричит и... *** Дин рывком просыпается. Вокруг темно. Теперь его постоянно окружает бесконечная тьма, и хуже всего то, что он каждый раз об этом забывает. Обычно люди, открывая глаза, что-то видят. Но у него теперь все иначе. Он тянется вбок, нащупывает тумбочку, предметы на которой теперь почти бесполезны: часы, телефон, пистолет, — это его вещи, и у него вошло в привычку, просыпаясь, проверять, все ли на месте. Отдавать их он тоже никому не намерен. Пожалуй, надо смириться с тем, что нельзя изменить, но Дин ревностно относится к своим вещам, и они останутся у него, пока кто-нибудь не убедит его в том, что они ему больше не нужны. Да, возможно, он ведет себя глупо, впадает в крайности. Но ты либо знаешь собственные слабости в лицо, либо позволяешь им себя уничтожить. Он понимает, что если промахнется и скинет все на пол, то Сэм тут же примчится сюда с видом героического Бэмби. И, черт возьми, за последние — сколько уже? — три недели Дин сыт этим по горло. Да, целых три недели прошло с тех пор, как они предотвратили Апокалипсис, и он взорвал какой-то ангельский аналог атомной бомбы. Та заточила Люцифера в клетке в глубине ада, где, по мнению Дина, этому козлу самое место. Он надеется, что тот будет гнить там до конца времен. Дин не знает, который час, день сейчас или ночь; не знает, облачно ли, идет ли дождь или стоит жара, даже если раздвинуты занавески. Но кое-что он знает точно: пахнет едой, и уже одно это хорошее начало. Он помнит, куда прошлым вечером положил джинсы, но все равно ищет их полминуты — кажется, по ночам у вещей вырастают ноги. Ну или так, по крайней мере, он будет считать, пока не найдет разумного объяснения. Для себя Дин давно решил: «потому что я слепой» — дурацкое оправдание, и он не собирается им пользоваться. Все остальные обитатели дома, видимо, решили, придерживаться той же тактики и обходят эту тему стороной. Ну конечно, ведь он спас мир! И всего-то ослепил себя в процессе. Так что теперь окружающие молчат и притворяются, что никакой проблемы не существует. Конечно, Дин изо всех сил борется с тем «культом личности», который они тут ему устроили, и ведет себя как можно более не по-геройски. Например, иногда просто в них врезается, что довольно-таки смешно. Хотя, если честно, нарочно он провернул этот трюк всего лишь пару раз, и то с Сэмом. А вот когда он попытался повторить это с Кастиэлем, у ангела обнаружилась раздражающая способность с легкостью уходить от столкновения. С учетом того, что раньше он то и дело вторгался в чужое личное пространство, новые способности почему-то ужасно раздражают. Так что если Дин хочет врезаться в Каса, ему приходится сильно постараться. И он каждый раз глупо размахивает руками, когда нужно поймать его. Только в этом случае Кас оказывается к нему достаточно близко. Такое впечатление, будто они играют в какую-то игру. Он открывает дверь, за ней все так же темно, что, конечно, уже не должно удивлять. Но какая-то часть Дина по-прежнему ждет, что кромешная тьма комнаты сменится светом. И пусть этого не происходит, его мозг все никак не может смириться с произошедшим. Дин уверен: на пути к лестнице ничего нет. По крайней мере, больше нет. Раньше он никогда не осознавал, что у Бобби дома целый лабиринт из книг, журналов и всяких коробок. Поначалу Дин врезался в них постоянно; задевал ногами, руками. Он и не подозревал, сколько ему нужно места, пока не стал передвигаться вслепую. Буквально. Всякий раз, когда пожитки Бобби оказывались у него на пути, Дина охватывало раздражение и смутное чувство вины. Впрочем, в одну и ту же вещь он никогда не врезался дважды, потому что ее тут же оперативно убирали. Или, возможно, у Бобби завелись крысы. Огромные, пожирающие книги крысы. Он очень аккуратно подходит к вершине лестницы и начинает спускаться. Первые шесть дней он провел на диване в гостиной, где и очнулся после битвы. Сэм и Бобби лечили его боевые раны и разговаривали так тихо, будто ангелы, помимо зрения, лишили его еще и мозга. Оказалось странно чувствовать, что люди на него смотрят, и не видеть этого. Хотя были во всем этом и плюсы — Дину в жизни столько не готовили сэндвичей, сколько за эти шесть дней. Выяснилось, что сэндвичи под соусом «нам ужасно жаль, что ангелы выжгли твои глаза» чудо как хороши. Правда, никакие сэндвичи в мире не могли его заставить оставаться в гостиной дольше необходимого. Он два часа доказывал Сэму, что не сверзится с лестницы, если будет спать наверху. В конце концов он ведь ослеп, а не поглупел. Сэму не нравится слово «слепота», его молчание становится более напряженным, и Дину ничего не удается от него добиться. Раньше он мог сколько угодно корчить эти встревоженные рожицы, но теперь ему нужно учиться изъясняться словами. Ведь в противном случае Дин так и будет барахтаться в темноте, не понимая, что происходит, а этого никто не хочет. Через три дня он, спускаясь, пропустил ступеньку, рухнул на колено и заскользил рукой по стене, едва не прокатившись кубарем остаток пути. Но кто-то перехватил его за локоть и поставил на ноги с такой легкостью, будто он совсем ничего не весил. Дин тогда засмеялся, уткнувшись лицом в плащ Кастиэля — с облегчением, смущением и... да, черт возьми, искренним весельем. Он не смеялся так уже, казалось, целую вечность. Дин был полон решимости сделать так, чтобы Сэм никогда не узнал об этом происшествии. Кас тоже не проболтался, ведь он настоящий друг и всегда готов прикрыть ему спину. Он слышит, что сейчас на кухне сидят как минимум двое: кто-то гремит посудой у раковины, а кто-то звякает вилкой по тарелке. Но он уверен, что на самом деле их там трое, просто Кастиэль не создает шума, ведь он не ест и не готовит. Кас был с ним с самого начала, и поэтому Дин знает, что он никуда не ушел. Резко отодвигается стул — судя по оглушительному скрипу, это Сэм. Дин притормаживает — однажды он достаточно ощутимо врезался в брата, и тот страдал все утро, как девчонка, пока Дин не пригрозил отобрать у него машину, если не заткнется. Внезапно его локтя касается рука, слишком нерешительно и слишком осторожно для Сэма, и Дин понимает, что Кастиэль находится слева, а значит, стул — прямо перед ним. Он выдвигает стул и садится, ощупывает стол, проверяя, есть ли тарелка. Как выясняется, нет. Сэм звякает вилкой, будто полностью сосредоточился на еде, но Дин не верит ему ни на секунду. Стоит признать, кое-что делать стало труднее, например, есть. Такого он себе даже в самом страшном сне представить не мог, ведь испытывать сложности во время приема пищи — это просто преступление. Вдобавок его просто вымораживает неспособность увидеть вилку или то, что он отправляет в рот. А уж укололся он столько раз, что и сказать стыдно. То, что он не может найти свой рот десять раз из десяти, расстраивает. Но он работает над собой, ведь сейчас времени у него предостаточно, им всем больше некуда спешить. Они победили. Они в безопасности. Сэм ждет, что он вот-вот впадет в истерику. И явно думает, будто Дин ужасно страдает, но не показывает этого, возможно, потому что до конца еще не осознал случившееся. Но Дин уверен: страдает именно Сэм. Ведь именно брат постоянно мечется между попытками заставить его сорваться, продемонстрировав свои настоящие эмоции, и попытками притвориться, что все нормально. Вот только Дин ослеп уже три недели назад и сейчас больше радуется тому, что они остановили Апокалипсис, чем страдает из-за потери зрения. Кроме того, теперь ему часто перепадает добавка бекона, так что у слепоты есть свои плюсы. — Руки! — говорит Бобби, и Дин послушно поднимает руки — на стол со стуком опускается тарелка, объявляя о том, что у него теперь есть завтрак. Некоторое время все молчат — завтрак заслуживает немного уважения. — Сегодня снова пойду гулять, — говорит Дин. Он не обращается ни к кому конкретно, потому что это странно — пытаться угадать, где именно находятся глаза собеседника. Сэм явно не в восторге от услышанного, наверняка опять морщится и выглядит при этом очень-очень некрасиво. — У Сэма опять то самое недовольное лицо? — спрашивает Дин, повернувшись влево. — Мне кажется, да, — отвечает Кастиэль. Дин подозревает, что брат теперь сверлит взглядом Кастиэля. Вот только Кас вполне может выиграть у него в гляделки. — Дин, ты вчера заблудился, — осторожно замечает Сэм. Интересно, он сам еще не устал от своего встревоженного тона? Дин бы до смерти утомился, если бы ему пришлось столько беспокоиться, сколько беспокоился Сэм. — Я же вернулся, — легкомысленно отвечает Дин, зная, что Сэма это злит. — Тебя привел Кас. А вот это уже неправда, Кас с ним просто гулял, а путь обратно он нашел самостоятельно, ориентируясь по паническим воплям Сэма — ужасно хочется сказать об этом, но Дин отвлекается на бекон, который никак не удается подколоть с тарелки. — Ты понимаешь, какой вывод тут напрашивается? — тихо говорит Сэм, и голос у него такой, будто разговор ему тоже неприятен. Дин прекращает поиски бекона и со свирепым выражением лица поворачивается в сторону Сэма. — Например? — Что тебе не стоит никуда идти. Дин буквально чувствует, как Сэм хмурится, будто знает, какая реакция последует на его слова, но не может сдержаться. — Не стоит никуда идти? — медленно и раздраженно переспрашивает Дин. — Сэм, я в курсе, что кое-что теперь мне не под силу — водить машину, сплавляться на байдарке, играть в боулинг и переходить дорогу, например. Но вот гулять и рассказывать о том, как убивать тварей, я все еще могу! На протяжении всей тирады он тычет вилкой в сторону Сэма и с запозданием понимает: говорить все это было плохой идеей. Наступает напряженная тишина, которая бесит Дина, ведь он не видит, что происходит, и, следовательно, не может привычно прочесть эмоции на лице Сэма. Тем не менее Дин понимает, что ему самому не стоит выглядеть расстроенным — Сэм тогда наверняка даст задний ход настолько быстро, что грохнется на задницу. — Кас, что там у него с лицом? В ответ слышится раздраженный вздох, и Дин уверен, что это вздох номер семьдесят шесть из арсенала Сэма («О Господи, почему ты ко мне так жесток»). Наверняка при этом он еще надувает губы и ерошит волосы. — Он раскаивается, — говорит Кас с убийственной серьезностью. — Черт возьми, у тебя такой раскаивающийся вид! — Дин... — Не Динкай, — огрызается он. Снова наступает тишина, и Дин будто слышит в ней недовольство и желание защитить. Но Дин, слепой или нет, по-прежнему старший, а еще спас мир, так что Сэм сделает так, как он говорит. — Он дуется, правда? — Да, — тут же отзывается Кастиэль. — Я так и знал! Знал! Сэм что-то ворчит — Дин все прекрасно слышит, но делает вид, что нет, — а потом встает. Дин думает, что Сэм сейчас уйдет, но нет. Тот молча отходит в сторону, а потом огромной нервной башней застывает у Дина за спиной. Где-то там же находится Бобби, который наверняка неодобрительно наблюдает за ними из-под своей кепки. Дину ужасно хочется ткнуть брата вилкой. Но это Сэм, так что он сдерживается и говорит: — Даже не думай стащить у меня бекон. — Ты теперь экстрасенс? — Да, — просто отвечает Дин и приходит к выводу, что пустить такой слух будет весело. *** И все-таки кое-что Дин по-прежнему может. Он всегда хвастался, что способен разобрать оружие и почистить его с закрытыми глазами — так оно и оказалось, правда, времени теперь занимает не в пример больше. Но пока он уверен, что ни одна деталь не укатилась, — все в порядке. Кас наверняка за ним наблюдает. Возможно, стал наблюдать еще до того, как Дин стал наблюдать за ним. И это жуткое ангельское преследование стало казаться еще более жутким, так как Дин не мог теперь увидеть, что его преследуют. Впрочем, Дин уже давно не считает это преследованием — ведь это же Кас. Пусть и совершенно другой, он все же стал одним из них, и если ему хочется сидеть за столом и молча пялиться на Дина, то флаг ему в руки. Его молчание очень напоминает ту особенную тишину, которая воцаряется каждый раз, когда речь заходит о слепоте Дина. В такие моменты Сэм, Бобби и Кас волшебным образом затихают. И Дин знает, что если хоть раз заикнется о том, как он устал от всего этого, то наверняка не сможет вовремя остановиться. Наверняка, будет цепляться ко всем и каждому, как самый настоящий слепой засранец. — Тебе нужно поговорить с Сэмом, — внезапно тихо произносит Кастиэль, как будто и не сидел здесь молча полчаса. Дин веселится от мысли, что, возможно, он провел все это время, придумывая, что сказать. Впрочем, Кас любые слова может произнести так, что они будут казаться ужасным предзнаменованием. И это тоже довольно весело, потому что на самом деле нет никаких предзнаменований. Просто голос у Каса такой, что разговоры о погоде, еде и даже стирке звучат, как пророчества о конце света. — Я пытался, — жалуется Дин. — Он или напускает на себя вид оленя в сфере фар (да, я это вижу, даже будучи слепым), или вообще убегает. А я вообще-то не могу за ним гоняться. — Очевидно, что если бы Дин за ним погнался, то наверняка бы споткнулся, расквасил нос и стал очень непривлекательным, что совсем не способствует его желанию оставаться крутым. — Ему тяжело, — тихо добавляет Кастиэль. — Да он пиздец в ужасе, — называет вещи своими именами Дин, потому что это правда, которую нет смысла отрицать. Легче быть честным, когда не видишь реакцию людей, но Сэм... Дин слишком хорошо выучил его реакции и понимает Сэма, даже если вовсе этого не хочет. Кастиэль согласно вздыхает. — Он еще не готов смириться с произошедшим, ты же знаешь Сэма. — Дин думает, что Кастиэль сам, вероятно, не знает Сэма достаточно хорошо, просто очень много времени провел с ними рядом. — Если он не хочет с тобой разговаривать, у него появляется такой затравленный взгляд... И складывается ощущение, что ты навязываешь ему мнение, а это как пинать щенка — в результате именно тебе становится неуютно. Дин наклоняет голову набок. — А вот ты мог бы с ним поговорить. — Нет, — говорит Кастиэль, и Дин в очередной раз поражается, каким же глубоким иногда становится его голос. Теперь, когда Дин ослеп и голос нельзя соотнести с мимикой, он стал казаться еще менее человеческим. Голос, который всегда так близко, что кажется, будто можно вытянуть руку и дотронуться до него. Однако Дин вместо этого грубо отвечает: — Так и знал, что ты это скажешь. — Вряд ли Сэм мне откроется. Дин никогда и никому не признается, насколько этому рад. Никогда. — Сэму нравится с тобой разговаривать. — Не на эту тему, — в голосе Каса проскальзывает какая-то тихая нерешительная нотка, будто он считает, что Сэм винит его в произошедшем. Да, это словно витает в воздухе. Дин не знает, почему, ведь если бы Каса там не было, то это бы ничего не изменило. В тот день на поле боя были сотни чертовых ангелов. Вряд ли Сэм винит Каса. Вообще Дин бы не удивился, если бы выяснил, что Сэм каким-то изощренным образом стал винить себя. Пусть только когда-нибудь попробует в этом признаться — сразу получит подзатыльник. — Я пока не буду с ним говорить. Ты же знаешь, мы сначала будем подкалывать друг друга до тех пор, пока не станет тоскливо и нелепо. Вот как проходят наши разговоры. — Возможно, тебе стоит изменить свое поведение, — тихо говорит Кастиэль. Дин с раздраженным видом поворачивается в его сторону. Кастиэль вздыхает, будто все прекрасно понял. Дину нравится, что им с Сэмом удалось научить Каса выражать эмоции. Они стали почти как семья. — Я просто предложил. — Ты поднял эту тему, потому что ты ангел. Тебе нравится, когда все друг с другом ладят, — ворчит Дин. Он кладет руку на стол, и что-то со звоном падает. — Черт. Кастиэль тихо отодвигает стул и возвращает это что-то обратно. — Спасибо, — говорит Дин. Он медленно и аккуратно собирает обрез, пока тяжесть в руке не становится успокаивающе знакомой. Слепые и оружие — воистину выигрышная комбинация. Он смеется, но в смехе слышится легкая горечь. Кастиэль кладет руку рядом с рукой Дина — простое предложение помочь выйти из кухни, минуя стулья, дверные косяки и другие препятствия, которые могут оказаться на пути. Дин знает, что должен отказаться от помощи не потому, что не хочет ее принимать. Не потому, что не хочет полагаться на кого-то. Не потому, что не хочет к этому привыкать. А потому, что не хочет обхватывать своей рукой теплое запястье Кастиэля. Но он все равно это делает. *** Что бы там ни думал Сэм, в действительности Дин обычно знает, как далеко может отойти от дома, прежде чем потеряет чувство направления. Например, до того места, где грязь сменяется травой, ровно шестьдесят шагов, и если он не будет кружиться на одном месте, то без проблем вернется обратно. Однако сейчас ему этого не очень хочется. К Бобби внезапно нагрянули гости, и хотя Дин более чем рад кивать и поддерживать разговор на тему «Как хорошо, что не случился апокалипсис», он все равно чувствует, как Эллен и Джо смотрят на него, и в их взглядах — острая жалость, приправленная капелькой ярости. Легче сидеть на траве и делать вид, будто смотришь вдаль, высматривая что-то важное. По крайней мере, он делает такой вид, пока не раздаются чьи-то шаги и на него не падает тень. Она слишком большая, а отбрасывающая ее фигура слишком напряженная, чтобы принадлежать кому-то, кроме его брата. — Привет, Сэмми. Сэм уже перестал считать, что сверхъестественное чутье Дина — это какая-то магия. Правда, было забавнее, когда он все еще этому удивлялся. — Они уже уехали. Просто заскочили по пути. Дин кивает. — Кастиэль некоторое время болтался с нами, весь такой по-ангельски отрешенный. Дин фыркает. Да, он помнит этот его вид. — Чувак, я так скучаю по этому зрелищу. Сэм фыркает и плюхается рядом. — Ты спрашивал, почему он остался? Дин вздыхает и качает головой. Сэм слегка шевелится, будто хочет что-то сказать, но не уверен, нужно ли. Дин поворачивает голову в его сторону и поднимает бровь. Сэм судорожно втягивает в себя воздух, будто Дин его до чертиков напугал, и это ужасно весело. — Когда он смотрит на тебя, — тихо начинает Сэм, — он выглядит виноватым. — Знаю, — говорит Дин. Ему не нужно это видеть. Он предполагает, что Кас постоянно терзается чувством вины. Тот никогда не был особо разговорчивым, но сейчас Дин узнает о его присутствии только тогда, когда ангел оказывается слишком близко. Настолько, что можно прикоснуться. Раньше прикосновения было проще игнорировать. Когда они спасали мир, когда это было неважно, когда Дин все списывал на то, что Кас — ангел. И иногда ему самому хотелось сорвать этот запретный плод. Впрочем, Кас этого не замечал. Возможно, заметил Сэм, но тот многое замечает. Вот только обычно ни о чем не говорит, ни о чем не спрашивает. Поэтому Дин не знает, что он обо всем этом думает. Боже, просто удивительно, как им вообще удалось закончить хоть одно дело. — Как ты... — начинает Сэм, а потом замолкает, будто вопрос может вывести их на зыбкую почву, будто им придется поговорить о том, о чем обычно говорить нельзя. Хватит. — Чувак, мы вообще собираемся обсудить это? — требовательно спрашивает Дин. — Что? — Знакомые панические нотки. — Что я спас мир, увидел ангела и лишился зрения. Сэм долго молчит, и Дин не может понять, что это молчание означает. Но он не поворачивает голову к Сэму, понимая, что это ничего не изменит. — А, ты об этом, — с преувеличенной небрежностью роняет Сэм, и Дин в ответ хохочет так, что начинает колоть в груди. — Ты облажался, в курсе, да? — обвиняюще говорит он, но по-другому не может. — Да, ты все верно понимаешь, я сейчас улыбаюсь, будто ты идиот. — Я так и думал, — произносит Дин. Он будет скучать по этой улыбке, одной из его любимых. Через некоторое время Сэм произносит: — Знаешь, он не всегда выглядит виноватым, иногда просто потерянным. Будто ему жаль, что он не может... Ветерок овевает лицо Дина, и он предполагает, что брат махнул рукой, будто говоря: «Вылечить тебя». — Да, — тихо отвечает Дин. — Ты хотя бы спрашивал? — осторожно интересуется Сэм. Дин кивает, а потом понимает, что Сэм, возможно, опять на него не смотрит. — Спрашивал, — и это был один из тех разговоров, о которых впоследствии очень жалеешь. У него было такое ощущение, будто он причинил Кастиэлю гораздо больше боли, чем себе. — Я увидел целую армию ангелов, и у меня больше нет глаз, так что лечить там нечего. Сэм медленно переминается с ноги на ногу. — То есть ангельская магия — отстой? Дин фыркает. — Типа того. — А ты... в смысле мы так нормально и не поговорили, и я решил... — Дин слышит какое-то шуршание и думает, что Сэм, возможно, пожимает плечами. — Я в порядке, правда, — говорит Дин, и ему даже не надо притворяться, потому что он действительно в порядке. — Я один думаю, что это ненормально? — удивляется Сэм, и Дин его понимает. Он сам себе удивляется. — Считаешь, я не знаю, что это ненормально? — спрашивает он, и это даже звучит нелепо. — Серьезно, я знаю, что теперь по большому счету бесполезен, но все, что мы сделали, все, через что нам пришлось пройти... — Дин замолкает и взмахивает рукой, но этого недостаточно и это бесполезно, если Сэм не смотрит. — Да, — соглашается тот. Дин хотел бы заглянуть в глаза брата, но не знает, куда именно смотреть. А, плевать! Он просто поворачивает лицо в сторону Сэма. Пусть он больше и не может увидеть брата, Сэм видит его. Если, конечно, готов смотреть. — Я никогда не ждал счастливого финала. Думал, все закончится хреново, мы все умрем или того хуже. И даже смирился. А потом, когда уже наступил конец, кто-то будто появился и сказал: «Ладно, я отниму у тебя зрение, и только его». И знаешь что? Я решил, что это вполне удачная сделка. Наступает тишина, и Дин дергает рукой, кладет ее на колено, лишь бы что-то сделать. Потому что все их предельно честные разговоры ни к чему хорошему не привели, а наоборот запутали все еще больше. Он так устал, что хочет все забыть и начать жизнь сначала. — Тебе так не кажется? — Дин слышит, как Сэм сглатывает, пусть и тихо, или может, это просто порыв ветра. Тот, кто сказал, будто у слепых улучшается слух, врал как сивый мерин. Просто теперь Дин не видит всякую фигню, которая прежде отвлекала. — Да, — тихо и рассеянно отвечает Сэм, — кажется. — Кроме того, — преувеличенно небрежно продолжает Дин, — мне и так есть чем заняться. Например, буду подкрадываться к тебе в темноте, — продолжает он, потому что — да, так и сделает, как только перестанет во все врезаться. — Мечтай! Я за милю услышу, что ты все крушишь, как слон в посудной лавке. — Ага, и именно поэтому я буду прятаться под кроватью. — Смешно, — говорит Сэм, и голос просто сочится сарказмом. — В костюме клоуна, — добавляет он. — Да пошел ты, — с чувством говорит Сэм, и Дин смеется. *** Дин размахивает ногой, пока не натыкается на ножку кровати, затем подходит и садится. — Знаешь ли, тебя стало гораздо труднее найти. — Не знал, что ты меня ищешь, — тихо отвечает Кастиэль. И по его тону невозможно понять, дал бы он ему себя найти, если бы знал. Дин поднимает руку и касается твердого изгиба плеча Кастиэля сквозь плащ. Он думает, что от слепоты все же есть хоть какой-то плюс — к Касу стало легче прикасаться, теперь у него есть причина — или оправдание? Не важно. Главное, что он просто может вытянуть руку и дотронуться до него. Периодически Кас все еще уходит от прикосновений, но сегодня Дину везет. Он всегда думал, что Кастиэль просто не хочет об этом говорить. Каждый раз, когда Дин поднимает эту тему, тот напрягается и начинает нервничать, словно ждет, что его сейчас разорвут на куски. Но Дин считает, что им все же стоит это — да и вообще очень многое — обсудить. — Я увидел твой истинный лик, — тихо говорит Дин и чувствует, как Кастиэль каменеет, как в нем становится меньше человеческого. Чувствует, что он прикасается к ангелу. Но на этот раз Дин не останавливается: — Я, правда, мало что помню, какой-то крик, а потом весь чертов мир будто взорвался. Но тот миг, когда ты стал собой, я помню. Дин замолкает, потому что воспоминания причиняют боль. Как будто у него внутри образовалась дыра. Или наоборот, дыра, которую он привык не замечать, чем-то заполнилась. — Это все, что я могу вспомнить, остальное будто выбелено... — или, возможно, это был Кастиэль? Бесконечная белизна, которую он никак не может осознать. — Мне очень жаль, — тихо говорит Кастиэль, и это больше, чем извинение, в его словах проскальзывает нечто болезненное, и Дин не понимает, как Кастиэлю может быть настолько плохо из-за того, в чем он не виноват. Дин качает головой. — Не надо, не жалей меня. Я вообще не ожидал, что останусь в живых. Черт, я думал, мы все умрем, так что мы еще легко отделались. Конечно, хреново, что я лишился зрения, это реальный отстой, но я не виню тебя. И совсем не жалею, что твой лик был последним, что я видел в своей жизни. Слишком тихо, Дину хочется, чтобы Кастиэль вел себя более по-человечески, издавал хоть какие-то звуки, но он всегда такой чертовски тихий, настолько другой. Дин вытягивает руку, чтобы убедиться, что Кас все еще здесь. Он никуда не ушел. Дин сжимает его теплую ладонь, подталкивая хоть к какой-то реакции, но Кастиэль словно застывает. — Ты ничего не можешь поделать со своим истинным обликом. Твоей вины в этом нет. Чувак, ты оказался между мной и Апокалипсисом, и это было довольно эпично. Мы все должны были превратиться в пепел. — Кровать скрипит, Дин не чувствует движений Кастиэля, но все равно сжимает его пальцы, будто пытаясь удержать ангела от исчезновения. Он вдыхает, выдыхает, думает, что бы еще такого сказать, хотя на самом деле больше и не хочет ничего говорить. И все же продолжает: — Сэм сказал, что я должен дать тебе знать: ты можешь уйти, если хочешь. Тебе необязательно с нами торчать. Думаю, у тебя есть дела поважнее. — Да, у меня есть и другие дела, — признает Кастиэль, — но нет ничего более важного. Дин хмыкает. Возможно, раньше, когда ему нужно было остановить Апокалипсис, он и был важен для ангелов, но уж точно не сейчас. — Там, наверху, знают, что я поломался? Кастиэль вздыхает, словно Дин невозможен, как бы он ни старался, он не может этого изменить. Он расстроенно молчит, и Дину очень хочется ткнуть его, чтобы посмотреть, на месте ли он. — Дин, ты такой же яркий и ослепительный, каким был с самого начала, — наконец спокойно отвечает Кастиэль. Дин уверен: это не первая мысль, которая пришла ему в голову, и совсем не то, что Кас сперва собирался сказать. — Но все же я уже не самая важная шестеренка в вашем плане, — расставляет все по местам он. Кастиэль молчит, так что Дин приходит к выводу, что прав, и чувствует резкий прилив благодарности. Кто бы мог подумать, что можно так сильно радоваться своей ненужности! — Я хочу остаться, — тихо признается Кастиэль. Дин не может сдержать глупого облегчения и резко выдыхает. — Но если ты хочешь, чтобы я ушел... — начинает Кастиэль. — Нет, — яростно восклицает Дин, — нет, черт возьми, я хочу, чтобы ты остался. Но не из-за чувства вины, не из-за того, что это твое наказание, потому что если это так — тогда пошел ты на хер. Кастиэль слегка вздрагивает, но не отстраняется. Возможно, думает, что Дин имеет право злиться. — Если ты хочешь остаться и стать, ну не знаю, моим поводырем, то у меня для этого есть Сэм. Пожалуй, он окажется довольно бесполезным, но уж это я как-то переживу. В конце концов, он мой брат, а семью не выбирают. Кастиэль пытается высвободиться из хватки Дина, но тот не отпускает. — Кас, скажи, что остался не из-за чувства вины. Кастиэль вздыхает, и Дин думает, что, возможно, он издает этот звук лишь для него. — Я остался не только из-за чувства вины, — признается он. Все верно, Дин бы не поверил, если бы тот сказал что-то другое. — Тогда можешь назвать другую причину? Раздается какой-то звук, похожий на трение ткани по коже, и Дин думает, что, возможно, Кастиэль повернул голову, отвел взгляд. Он не знает, почему все эти движения беспокоят его, но уж как есть. — Ты спас весь мир и не заслуживаешь того, чтобы тебя бросили, — спокойно и тихо продолжает Кас, будто это еще одна из причин, но наверняка не самая главная — Я сделал это не для всего мира, — также тихо — но, возможно, слишком поспешно, слишком искренне — произносит Дин и, качая головой, продолжает: — Я скучаю по возможности снова тебя увидеть. Кастиэль по-прежнему ведет себя так тихо, что возникают сомнения в его реальности — это ужасно нервирует Дина. Он понятия не имеет, как справиться с тем, что у него нет практически никакой сенсорной информации: ни движений, ни вздохов, ни звуков. Дин всегда полагался на реакцию других людей, чтобы понять, как собеседники относятся к тому, что он говорит или делает. А теперь ему тяжело, чертовски тяжело. Дин вдруг осознает, что ничего и не узнает, если не начнет рисковать. В конце концов, многое может сойти с рук слепому. Поэтому Дин снова поднимает руку; будто точно знает, где искать в темноте, находит край челюсти Каса и обхватывает того за подбородок. И Кастиэль не отдергивается, не отстраняется, не сопротивляется, когда Дин бесцеремонно вторгается в его личное пространство. Он достаточно легко находит его губы — они мягкие, чуть шершавые и неожиданно для Дина открываются под его собственными. Он думал, что этого никогда не случится, но Кастиэль медленно и нерешительно позволяет втянуть себя в настоящий поцелуй. В кромешной темноте, когда балом правят лишь ощущения, поцелуй кажется слишком другим, слишком странным, слишком интимным. Дин не представлял, что все будет так непривычно. Впрочем, он никого и не целовал с тех пор, как ослеп. Он отстраняется и разочарованно выдыхает в ту же секунду, когда перестает ощущать теплое дыхание Кастиэля. Сидя так близко к Кастиэлю, он чувствует себя странно уязвимым. Раньше он никогда так четко не осознавал, что кто-то на него смотрит. Подумав об этом, Дин поворачивает голову, чтобы избежать зрительного контакта, будто забывает, что ничего не видит. — Чувак, я совсем не могу представить, какое у тебя сейчас лицо, — расстроенно говорит Дин. Он даже себе не готов признаться, насколько боится реакции Каса. — Я, конечно, могу попытаться догадаться, но... — Очевидно, своим поступком он просто ошеломил ангела — и в таком случае они сейчас представляют из себя прекрасную пару. Дин беспомощно разводит руками. — Я подумал, что раз уж ты решил остаться, то должен знать. О том, что я чувствую, о том, какие желания у меня иногда появляются. — «Все время, они со мной все гребаное время», мысленно добавляет он. Тишина просто невыносима, и если Кастиэль собирается отвергнуть его в своей спокойной вежливой ангельской манере, то хорошо, что Дин этого не увидит. — Кас? Где-то с минуту он думает, что Кастиэль не ответит. Но тот все еще здесь, Дин чувствует. — За заслуги перед небесами тебе позволены... некоторые вольности, — в конце концов произносит Кастиэль. — Например? — осторожно спрашивает Дин. Он уверен: все, что связано с небесами, автоматически таит в себе какой-то подвох. Это инстинктивная реакция, которую Кастиэль явно пытается изменить. — Я, — просто отвечает Кастиэль, — если ты этого хочешь. Дина поражает, как ровно и неуверенно звучит его голос. Но слова... слова просто невозможно игнорировать. — Ты, эээ, имеешь в виду в библейском смысле? — Во всех смыслах, — тихо отвечает Кастиэль. У Дина внутри словно что-то обрывается, и он не может понять, хорошее это ощущение или плохое, просто делает вдох и спрашивает: — Кас, ты что, предлагаешь мне себя? Кастиэль втягивает воздух, медленно и осторожно, словно решая, что сказать. — Я давно не просто исполняю приказы небес. Мои чувства к тебе одновременно простые и сложные... слишком сложные. Поэтому я хочу дать тебе то, чего ты желаешь. — Кастиэль затихает, будто не понимает, чего хочет он сам, но Дин сомневается, что с его стороны есть место желанию. Появляется чувство беспомощности. — Но ты не хочешь этого, не так ли? — тихо спрашивает Дин, качает головой и убирает руки от Кастиэля. — Я не буду делать ничего, что идет вразрез с твоим выбором. — Дин, я уже сделал свой выбор, я... Дин снова вытягивает руку, кладет ее на губы Кастиэля, заставляя его замолчать. — Кас, не надо, сказать «нет» — нормально, просто иди и занимайся ангельскими делами. Подумай о нашем разговоре, и потом, если захочешь вернуться... — Дин не может решить, как закончить это предложение, поэтому оставляет его недосказанным. — Если нет, увидимся завтра. Он опускает руку. Наступает очень долгая тишина. Дин снова вытягивает руку и обнаруживает, что кровать рядом пуста. *** Сэм заходит на кухню только минут через двадцать после того, как Дин слышит звук подъезжающей к дому машины. Он уверен: Сэм чувствует себя дерьмово из-за того, что стал хозяином Импалы, тогда как Дин больше никогда не сядет за руль. — Где Кас? — сразу же спрашивает Сэм, как будто в комнате есть какая-то очевидная дыра в форме Кастиэля, и Дин раздражается из-за этого больше, чем следовало бы. А виноваты во всем глупые мысли о том, что исчезновения Каса больше никто не заметит. — Он ушел, — просто отвечает Дин. Сэм шагает по комнате, бросает сумку, скрипит стулом, а потом садится рядом с Дином — от него пахнет холодом и кожей. — Все нормально? — спрашивает брат, очевидно, решив потратить время на душеспасительные разговоры. И если бы Дин знал, где именно Сэм сидит, то поделился бы своими мыслями с соответствующими эмоциями на лице. — Все в порядке, — вместо этого ровно отвечает он. Сэм вздыхает, как и всегда, когда думает, что брат где-то облажался. Дин знает выражение лица, которое сопровождает эти укоризненные и разочарованные вздохи, вот уж по нему он совсем не будет скучать. Хотя, возможно, он вполне заслужил такую реакцию. — Так куда он ушел? — Чувак, да откуда я знаю? Пошел заниматься своими ангельскими делами. Даже молчание Сэма кажется полным сомнения и укора. — Он вернется завтра, — добавляет Дин на случай, если Сэм решит, что он сам прогнал Каса. Но через секунду понимает: даже его собственное подсознание ожидает худшего. К черту подсознание. Выходя из кухни, Дин задевает ногой стул, на котором сидит Сэм, но тот не пытается отодвинуться — кажется, теперь его стало слишком много, и он оказывается на пути чаще, чем прежде. — Дин, если хочешь поговорить о вас с... Дин, проходя мимо, отвешивает брату подзатыльник. О да, у него был один шанс из десяти, чтобы попасть в яблочко. Он очешуительный. Сэм не идет следом, и Дин благодарен ему за это. В первые дни после того, как Дин ослеп, у брата появились жуткие сталкерские наклонности. Дин никогда не просил не подниматься с ним на второй этаж и не торчать под дверью — просто однажды швырнул в Сэма ботинок, и тот все понял без объяснений. Поэтому вместо неловкого разговора о своих неуместных чувствах к ангелу Дин поднимается к себе, плюхается на кровать и бессмысленно таращится в темноту. Непонятно, как вообще люди добровольно залезают в камеры сенсорной депривации. Может, стоит начать слушать аудиокниги? Все, что не хотелось читать, само вольется в уши. Да, возможно, стоит попросить Сэма разжиться парочкой аудиокниг. Потом он купит себе кардиган, станет курить трубку и будет проводить все свое время в кресле-качалке в ожидании смерти. Он смеется и задается вопросом, как Сэм отреагирует на такие планы. Бобби вот, наверное, плеснет ему в лицо водой... снова. Кровать скрипит. Дин моргает от неожиданности. Он уверен, что закрыл дверь. А в этом доме есть только один обитатель, который имеет привычку заходить в чужие комнаты, минуя двери. Честно говоря, Дин сомневался, что Кас вернется, и некоторое время просто дышит в темноте, пытаясь осознать случившееся. Потому что это все меняет. Абсолютно все. Он садится, с трудом удерживая себя от того, чтобы вытянуть руку и проверить, на месте ли Кастиэль. — Ну что, позанимался ангельскими делами? — осторожно спрашивает Дин. — Да, — всем тем же ничего не выражающим голосом отвечает Кастиэль, сидя где-то в футе слева от него. Дин задумывается, что, возможно, если бы он спросил, чем тот занимался, Кастиэль бы рассказал ему. Может, он даже что-то бы из этого понял. — Я не ждал, что ты вернешься, — внезапно для себя честно признается Дин — да уж, думая, что будет молчать, он явно ошибался. А вот Кастиэль молчит, и это какой-то новый вид молчания, будто он тщательно пытается подобрать слова. — Братья говорят, что мои чувства к тебе странные и неуместные, — наконец произносит Кастиэль. Дин фыркает. Его бесит тот факт, что он не видит выражения лица Кастиэля, не видит, обидела ли его реакция или наоборот повеселила. — Он сказали, что ты — человек, а люди подвержены зову плоти. И ты хочешь от меня лишь телесных удовольствий. Ему будто отвешивают пощечину, и Дин больше злится на Кастиэля, чем из-за предположения ангелов. — Ты сам этому веришь? — Нет, — с обидной неуверенностью, медленно отвечает Кастиэль и продолжает прежде, чем Дин успевает вставить хоть слово: — Но я никогда не испытывал удовольствия в человеческом теле, так что не могу судить себя. — Ты сейчас наверняка немного удивленно хмуришься, так ведь? — Да, — тихо вздохнув, признает Кастиэль. — Мне не хватает возможности это увидеть, — говорит Дин, а потом напряженно спрашивает: — Кас, хочешь, чтобы я к тебе прикоснулся? — Да, — просто отвечает Кастиэль. Дин проводит ладонью по простыне, и Кастиэль встречает его прикосновение на полпути. Рука Дина скользит по его руке, изгибу шеи, запрокинутой голове, линии подбородка. А потом Дин наклоняется и неуверенно целует, будто не в силах поверить, что Кас вернулся. Будто не в силах поверить, что может получить то, чего так хочет. Кастиэль нерешительно — словно не понимая, позволено ли ему — притягивает того ближе. — Дин. — Теплая ладонь Кастиэля касается его лба, чувствительных краев глазниц, и в этом жесте есть что-то щемяще-болезненное. — Я прощаю тебя, — тихо говорит Дин, — ты должен это знать. Кастиэль судорожно вдыхает, будто не ожидал этих слов, и опускает руку. Дин на ощупь находит его лицо — не попадает в губы с первой попытки, но потом быстро исправляется. Кастиэль целует его в ответ, притягивает ближе и углубляет поцелуй, будто боится, что ему скажут остановиться. Дин не останавливает его, он зарывается пальцами в теплые и мягкие волосы (к ним всегда так хотелось прикоснуться!), и целует Каса до тех пор, пока собственные губы не начинают болеть. Он прижимается к бедру Кастиэля, теплому и твердому; запрокидывает его голову и оставляет дорожку поцелуев на грубом от щетины подбородке, нежном изгибе шеи. Вот чего Дин по-настоящему хочет, и если он когда-либо и думал о чем-то другом, это было слишком давно и теперь не имеет значения. Он смирился с тем, что Кастиэль вызывает у него такие чувства, заставляет желать того, чего раньше никогда не хотелось. Дин смирился с этим фактом в сотне мотельных комнат, во время сотен сражений, после которых запах крови так сильно въедался в ноздри, что преследовал даже во сне. Кастиэль — одновременно мягкий, яростный и упертый — стал чертовой константой в его жизни. Не раз следовал за ним в ад и обратно. И Дину прямо сейчас нужно знать, что его чувства взаимны. — Скажи мне, что тоже этого хочешь, — требовательно говорит он. Дин чувствует дыхание Кастиэля на своих губах. Но вместо ответа раздается быстрый шорох ткани — звук снимаемой одежды не спутаешь ни с чем. — Подожди... — Дин хватает Кастиэля за руки. — Скажи, что делаешь это не только потому, что я так хочу. Кастиэль перехватывает его руку, прижимает ее к своему телу, к своему твердому члену. Дин потрясен настолько, что никак не может перестать его трогать. — Черт, ты даже понятия не имеешь... — стонет он в рот Кастиэлю, но Кас снова затыкает его поцелуем, а Дин тем временем, расстегнув пуговицы на его рубашке, стягивает ее с плеч. Он послушно ложится, когда Кастиэль укладывает его на спину и стягивает через голову футболку, ловкие руки тянутся к молнии на джинсах. Потом Кас снова оказывается в его объятиях, и Дин избавляет его от одежды с благоговением, которого раньше не испытывал. Он неуверенно замирает, добравшись до пояса брюк, а потом просовывает руку внутрь, и Кастиэль со свистом вдыхает в себя воздух, толкаясь ему в руку. Сейчас тот факт, что он не видит лицо Кастиэля, причиняет почти физическую боль. Дин не знает и никогда не узнает, распахивает ли тот широко глаза или наоборот прикрывает их от наслаждения, открывает рот или крепко сжимает зубы. — Господи, как бы я хотел тебя увидеть, — бормочет Дин Кастиэлю в губы, и Кастиэль расстроенно вздыхает. Дин заглушает этот вздох поцелуем.— Ты не виноват, — говорит он, — ты ни в чем не виноват. Он отбрасывает рубашку Кастиэля куда-то влево, и она просто перестает существовать. Дин делал это раньше, очень-очень много раз, но сейчас все совершенно по-другому: он ласкает другое тело, целует другие губы, ощущает другие прикосновения... Это Кас, а он ни черта не видит. Впервые за долгие годы Дин вспоминает, каково это — нервничать и чувствовать неловкость. Как будто сейчас и правила стали другими. Движения Кастиэля почти нетерпеливые, кожа трепещет под каждым прикосновением. Дин касается его пояса и начинает было стаскивать брюки с трусами, но Кастиэль внезапно выворачивается из его рук, оставляя Дина на миг в одиночестве. Но только для того, чтобы раздеться самому, а затем вновь вернуться в кольцо рук Дина. Тот с восторгом чувствует, что теперь Кас полностью голый. — Кас. — Дин хочет обхватить его член пальцами, но Кастиэль запускает руки под его джинсы, безмолвно протестуя. Дин раздевается поспешно и чуть менее грациозно. Если Дин сначала и думал, что все будет странно, то теперь, когда Кастиэль снова прижимается к нему, бедром вклинившись между его бедрами, а Дин обхватывает его за талию и просто удерживает в этой позе, сопротивляясь желанию потереться о стройное тело, — теперь подобных мыслей у него больше нет. — В тумбочке, — хрипло выдыхает сквозь зубы Дин. — Возьми оружейное масло. Кастиэль судорожно вдыхает, на миг отстраняется — шум выдвигаемого ящика кажется почти оглушительным — и потом снова возвращается в кольцо сильных рук. Дин притягивает его к себе еще ближе и целует — просто потому, что может. Он слышит, как Кастиэль откручивает пластиковую крышку, и наклоняет голову набок. — Нанеси на руку. Кас со свистом выдыхает, отчего Дин понимает, что тот точно знает, к чему все идет. И Дин невольно задумывается: Кастиэлю уже несколько тысяч лет, а он ни разу... ни разу... Пузырек падает на простыни. — Вставь в меня пальцы, — направляет Дин, и Кастиэль вздрагивает от потрясения и желания. Он оказывается к Дину невероятно близко — пусть раньше и оказалось, что ближе уже некуда — и проводит рукой по изгибу ягодицы, а затем ниже. Палец проникает внутрь медленно и осторожно, и Дин подается ему навстречу. Кастиэль замирает, будто считает, что тот еще не готов к продолжению, но Дин давит на его руку, побуждая двигаться. Движения медленные и уверенные, и Кастиэль прерывисто дышит им в такт. — Два, — тихо подсказывает Дин. Кастиэль неуклюже, но настойчиво толкается уже двумя пальцами, и Дин приходит к выводу, что сможет привыкнуть к этому неприятному ощущению растяжения, раз уж это вызывает у Каса такую реакцию. — Да, — хрипло и бесстыдно говорит Дин, на него это совсем не похоже, но сейчас плевать. — Да, вот так. — Он кривит губы, игнорируя боль, когда два пальца превращаются в три, а терпение Кастиэля грозит вот-вот лопнуть, отчего каждый толчок становится быстрым и жадным. Дин тоже не может больше ждать, пусть до конца еще и не осознал, что позволяет Кастиэлю сделать это, но тело не слушает его, телу все равно. Он глубже насаживается на пальцы, поощряя этот разгул безрассудства. И представляет, что Кастиэль сейчас наверняка прекрасен — влажный, опьяненный желанием, нуждающийся в нем. Теперь не остается никаких сомнений в том, что Кас тоже его хочет. Левым коленом Дин задевает бутылку с маслом. Он берет ее и выливает немного жидкости себе на руку, проводит по трепещущей коже живота Кастиэля, пока не натыкается на твердый член. Дин обхватывает его и обильно смазывает. — Я сейчас перевернусь, — тяжело дыша, говорит Дин. — Встану на четвереньки. После этого ты медленно войдешь и начнешь двигаться. Остановись, если попрошу, я тоже в этом деле не особенно опытен. Кастиэль хватает его за подбородок, быстро целует, потом еще раз, медленнее. Мышцы Дина почти вибрирует от возбуждения. — Ты можешь быть сверху, если хочешь, — выдыхает Кастиэль ему в рот, — я не почувствую боли, что бы ты ни решил сделать. Дин со стоном целует Каса в уголок рта. — Это так... черт... так заманчиво, но прямо сейчас... — он снова проводит рукой по животу Кастиэля, бедру, скользкому члену, и практически перестает дышать, мысли начинают путаться, — прямо сейчас мне очень нужно, чтобы ты меня трахнул. Кастиэль судорожно сжимает и разжимает руки, а Дин поворачивается и встает на четвереньки. Кас снова вставляет пальцы, и Дин нервно вздрагивает — он одновременно и готов, и нет. Но Кастиэль не дает ему опомниться: убирает пальцы, придвигается ближе и входит в него. Один медленный толчок — Дин опускает голову и стонет: такого он не ожидал, боль слишком резкая, слишком странная и слишком... интимная. Кастиэль успокаивающе поглаживает его по спине и ягодицам, и только эти прикосновения не дают расклеиться. Он в секунде от того, чтобы попросить Каса остановиться и подождать минутку, но тут Кастиэль потрясенно говорит: «Дин». В голосе слышится едва ли не благоговение. Поэтому Дин, наоборот, выгибает спину, и Кастиэль погружается глубже, на всю длину. Дин ожидает еще более сильной боли, но вместо этого ему просто... некомфортно, он комкает простыню в руках. Кастиэль осторожно обнимает его за талию, и Дин даже не представляет, чего ему стоит сдерживаться. Через некоторое время Кастиэль начинает осторожно двигаться, и у Дина внезапно перехватывает дыхание, потому что теперь все по-другому. Каждый толчок, медленный и уверенный, пусть пока еще и причиняет дискомфорт, Кастиэль что-то хрипло и потерянно бормочет себе под нос, и тот факт, что Дин может сделать это с ним — о господи! — может сломать его — заставляет выдохнуть что-то ободрительное и продолжить со все нарастающим желанием. А потом Кастиэль задевает простату — Дин, задыхаясь, рефлекторно подается назад. И тут же встречает второй, более сильный толчок, от которого у него перехватывает дыхание, выгибается уже при каждом следующем толчке. Отбросив всякую осторожность, Кастиэль стонет, глядя, как Дин насаживается на его член, и у того окончательно сносит крышу. Он переносит вес на одну руку, а второй обхватывает свой член все еще немного липкими от масла пальцами, вздрагивает всем телом. Дин слышит лишь резкие, непристойные шлепки кожи о кожу, и громко стонет, отчего, кажется, что каждый следующий толчок становится только сильнее предыдущего. — Кас. Услышав свое имя, Кастиэль тоже стонет и цепко впивается пальцами в кожу Дина. Он двигается быстро и отчаянно, Дин содрогается на грани боли и, изгибаясь, принимает каждый толчок, каждый вдох — поток горячего воздуха, одна рука на простыне, а другая быстро и рвано дрочит, приближаясь его все ближе и ближе к развязке. В темноте все ощущения обострены до предела, Дин чувствует каждый дюйм кожи Кастиэля. — Кас, Кас, пожалуйста... — Дин, я не... — извиняющимся голосом начинает Кастиэль, и Дин ободряюще стонет. — Давай, — говорит он, и Кастиэль с тихим надломленным всхлипом перегибается через спину Дина и вжимается в него, толкаясь быстро, глубоко и почти беспомощно. Наверняка завтра будет все болеть. Дин, дрожа и задыхаясь, кончает на собственные пальцы. С последним чертовски сильным толчком Кастиэль, вскрикнув, тоже кончает и откидывается назад, увлекая за собой Дина, тот охает от неожиданности — движение отдается болью в протестующих мышцах — и растягивается на кровати. Кастиэль проводит дрожащей рукой по волосам, выдыхает ему в ухо что-то непонятное. — Ну что, понравилось? — спрашивает Дин, когда немного приходит в себя — сердце уже не пытается выпрыгнуть из грудной клетки. Кастиэль что-то тихо и потрясенно бормочет в ответ, на что Дин согласно хмыкает. Простыни приятно холодят все еще разгоряченную и слишком чувствительную кожу. Дин, кажется, чувствует себя по-настоящему расслабленным впервые за долгое время. Кастиэль нежно водит рукой по его животу — судя по всему, он очарован тем, какова кожа Дина на ощупь, и не хочет его отпускать. Кас теплый и все еще голый, и Дин не может придумать ни одной причины, чтобы выскользнуть из его объятий. — Я скучаю, — тихо говорит Дин, впервые признаваясь в этом вслух. Он говорит без всякой бравурной мишуры, с тихой злостью, болью, отчаянием. На этот раз Кастиэль не напрягается. Он просто дышит в лицо Дина, слегка надавливая на его ребра. Дин вздыхает и продолжает. — Я скучаю по своей машине, скучаю по возможности выйти на улицу и не заблудиться через полминуты, скучаю по способности приготовить себе еду, я скучаю по глупой роже Сэма. Я скучаю по небу. Я скучаю по тебе, Кас. То, что я не видел твоего лица во время того... того, чем мы только что занимались, — несправедливо. — Он скучает слишком по многому, чертовски по многому. Рука Каса замирает у него на груди. — Дин, ты доверяешь мне? — тихо и напряженно шепчет Кастиэль в ухо, и Дин понимает, что это очень важный вопрос. — Да, — отвечает он, потому что на этот важный вопрос у него очень простой ответ. — А почему ты... — И моментально засыпает. *** Дин просыпается, уткнувшись лицом в подушку. Тело болит в самых неожиданных местах, но он решает, что это хорошо, это очень-очень хорошо. Дин поворачивается, бросает короткий взгляд на смутные очертания тумбочки у кровати, а потом закрывает глаза и снова утыкается в подушку... ... а затем резко подскакивает на кровати, не веря в происходящее. Мир вращается: тумбочка, простыни, стена, расплывчатые книжные полки, дерьмовые обои, его собственный нос... — Что за черт? — испуганно восклицает он. Дин видит — но лишь половину того, что должен видеть. Он поднимает правую руку — и смотрит на нее. Закрывает ей правый глаз, и мир вновь становится совершенно черным. Дин закрывает рукой левый глаз — перед ним снова комната, залитая ярким утренним светом. Его зрение не могло вернуться, глаза были выжжены, и Кас сказал, что их нельзя вылечить, потому что лечить там нечего. Все говорили, что зрение не восстановится. Господи! Он отбрасывает простыни и, пошатываясь, вылезает из кровати. Мир бешено раскачивается, пока мозг через какое-то время не привыкает заново к тому, что прекрасно видел всю свою жизнь (кроме последних трех недель). Тело сотрясает дрожь, в ушах оглушительно шумит, и Дин, спотыкаясь, бежит в ванную, где щелкает выключателем. Яркий свет заставляет его вздрогнуть от восхитительно знакомой боли. Он щурится, держа руку над правым глазом, а потом, привыкнув к яркости, смотрит в зеркало. Его правый глаз теперь ярко-голубой. Дин хватается за край раковины и со свистом втягивает в себя воздух — О господи, Кас, что же ты наделал, что ты наделал... — но Дин уже знает ответ; знает, что Кастиэль изуродовал себя... каким-то ужасающим образом. Он не может дышать. Он наклоняется над раковиной, разглядывая ее яркую белизну, изгиб своих рук, капли воды и потрескавшееся мыло, буквально теряет дар речи. Все реально, он снова видит и за это просто нельзя быть неблагодарным. Переполняющая его благодарность причиняет почти физическую боль. Дин старается медленно дышать. О господи. Я так люблю тебя, придурок. — Кас, только покажись — и ты покойник! Конец