Привкус

      Денис поглядывал во двор сквозь пыльное стекло окна. С открытой настежь форточки потягивало по-утреннему свежим, щипающим бледную кожу воздухом. Пыльными окна были потому что мама планировала мыть их только на следующих выходных, воздух холодным, потому что в свои права лишь вступал апрель, а бледным Денис по мнению папы был потому что мало дышит этим самым апрельским воздухом. Вот и сидел он на стуле, выставив локти на подоконник, и рассматривая фигуры, мелькавшие в разных частях двора.       На залитой по-весеннему робким солнцем едва уловимо, однако, вполне отчётливо для обострившегося обаяния пахло зелёным чаем — мятой, ромашкой, и ещё чем-то приторным, по-близкому летним и по-легкому сладким. Дурманящий кипяток обжег сухие губы, боль отдалась лишь далёким уколом где-то за пределами сознания. Вдруг, боль стала более явной и ощутимой, сотней иголок подвигаясь с губ к немеющему кончику языка. По ушным перепонкам будто ударили неосязаемым молотком. Это бы заставило живую кровь пульсировать по венам, отдаваясь звуком ударов живого сердца, однако внутри было мертвенно тихо.       — Денис, ты куда так внимательно глядишь?       За спиной Дениса оказался Валерка, вернувшийся домой с прогулки. Он криво улыбнулся, сверкнул глазами за линзами толстых очков. На лбу у него зияла кровоточащая рана.       В тишине захотелось захлебнуться. Захлебнуться в приятной волне голода, ожидавшего своего слишком долго, и внезапно вырвавшемся наружу. Перед помутневшими глазами заиграл калейдоскоп цветастых искр.       — Дениска, ты чего, крови испугался? Валера спросил как-то насмешливо, и голос его звучал где-то далеко, на самой периферии воспалённого сознания. Что-то задавило в грудной клетке. Денис (а Денис ли?), толком не отдавая отчёт своим действиям, протянул худощавый палец к багровой отметине. Запахло на кухне уже совсем не мятой, а чем-то навязчивым и металлическим. Наверное, так пахло невыносимое удовольствие, острым ножом ковыряющее остатки человеческого сознания.       Дурак, вот дурак! Ребёнок упал, а он, упырь, изголодавшимися глазами от беспомощности зыркает, ведь укусить при свете солнечном не может! Давал же себе слово, на своих не кидаться, сдерживаться…       — Прости… задумался я. Где ж ты так упал? Очень больно? Да что я спрашиваю, конечно больно!       Денис резко встал и подкосился. От наплывшей слабости он беспомощно вцепился ногтями в краешек стола, покачиваясь из стороны в сторону, словно тряпичная, безвольная кукла.       — У тебя что, в глазах потемнело? Ты куда смотришь?       — Устал немножко. Сессия на носу. Мир вдруг прояснился, стал удивительно ясным и четким, непонятно откуда нависшая мгла уступила место блеклому солнцу, и теперь её отголоски плясали в дальних углах. Все как обычно: зелёные обои в горошек, пунцовые жестяные банки с надписью «сахар», цветастый чайник на плите — а будто чужое. Дениска нагло врал. К сессии он совсем не готовился — смысла не видел — служить осталось совсем немного.       — Где ж этот спирт… садись, сейчас обрабатывать будем.       Денис шарил по пыльным полкам с медикаментами, пока Валерка усаживался на табурет. Юноша взял нужный бутылёк и выудил вату, измерив кухню одним шагом, последовал примеру брата.       — Ну-с, давай голову.       Валерка послушно наклонил голову. В воздух поднялся едкий, колючий запах, царапающий нежные ткани горла. Нужно сохранить трезвость ума. Если бы Дениска умел дышать, то обязательно постарался сделать дыхание ровным и умеренным. Однако в тишине груди пиявец не мог найти покой, и предпочёл бы, чтобы сердце нервно качало кровь по венам, отдаваясь по ушным перепонкам. Ватка становилась краснее и краснее, наполнялась алым, словно мак в начале июня. А ведь тогда, в далеком начале июня, жизнь цвела красками — искрилась, пылала, как дневное светило.       — У тебя руки дрожат.       — Знаю.       На языке заиграл вкус метала. Так близко, словно бы осязаемо. Но как вкус и голод могут быть осязаемыми? Дениска вцепился острыми, как клинки, зубами в худощавую шею брата, дёрнулся, когда на белую щеку брызнула горячая кровь, и провёл дрожащими, костлявыми пальцами по собственной коже, с долей азарта наблюдая, как краснеют ладони. Все заплясало в круговороте тьмы, и залитая солнцем кухня, и Дениска с Валеркой, и даже цветастый чайник внезапно исчез в нарастающей мгле. ***       Денис шустро заморгал, подскочил, сел на кровати и прижал руки к горячей груди. Он задыхался. Банально, как при спазме кашля при простуде или от охвативших сознание чувств. Легкие разрывались от нахлынувшего воздуха, и Денис впервые за долгое время дышал, с ужасом отмечая каждый удар сердца, сотрясавший тело и разгонявший застоявшуюся кровь (а чью?)       Юноша прижал комсомольский значок, воткнутый в ткань майки. Кошмар, пугающее сновидение, уже покинуло разум Дениса, однако оставило после себя дрожь в руках и блеклый туман в глазах. Удивительно, в далёкой пелене, посещающей пиявца крайне редко (сон — это от живых, а живого в вампире осталось немного), Денис смог разглядеть что-то живое. Ведь именно страх и переживания — главные атрибуты жизни, отличающие живых, искрящихся, от мертвых и тусклых. На миг Дениска ощутил себя живым.       — Денис, ты чего не спишь?       Заспанное лицо Валерки вынырнуло из пелены темноты на свет газового фонаря. Блеклые глаза слеповато изучали фигуру брата, пытаясь сфокусироваться на его необычно ярких глазах. На лбу зиял давно заживший шрам, а в венах текла горячая кровь, вкус которой Денису не пришлось узнать в припадке голода.       Денис шумно выдохнул и беспомощно упал на кровать. Пружины лязгнули, отдаваясь эхом в плотной тишине сонной квартиры. Он жалко уставился в потолок, на котором плясали тени проезжающих машин, гудящих где-то за пределами двора. Тело, ноги и руки казались чугунными, будто юноша бежал марафон.       — Знаешь, Валер, а я не жалею о своём выборе. Но ты живи иначе. Завтра Денис умрет. В этот раз, по-настоящему.