Коварно разные

Года два назад я купила небольшую, но уютную квартирку на окраине Токио. Спальный район, в котором сохранились послевоенные постройки, больше напоминавшие по форме спичечный коробок, чем жилой дом. Пестрящие рекламные баннеры, провода и через раз работающие фонари. Когда я ложилась спать, то закрывала окна даже в жару, потому что трещание цикад не давало мне уснуть. На мою беду старшие братья, прознав о моей покупке, тут же стали со мной торговаться: по воле злого рока они частенько пропадали на заданиях в моем квартале, а потому забегали переночевать или отдохнуть. Они стирали заляпанные кровью вещи, обкрадывали мой холодильник и раздражали, раздражали своим присутствием. Однажды я попыталась закрыть дверь перед носом Харучиё, но получила миллион угроз и обещаний расправиться со мной во что бы то ни стало. В итоге пришлось впустить — его ноздри часто-часто раздувались от гнева, а глаза метали молнии. Пройдя мимо, он нарочно задел меня плечом и как ни в чем не бывало зашёл в ванную — отмокать. Пока гудела стиральная машинка, я варила ему кофе и ловила в смутном отражении окна свой усталый лик. Нет, так больше продолжаться не должно. Никаких отношений с порядочным парнем я выстроить при таком раскладе, разумеется, не могла, о чем, топнув ножкой, заявила Харучиё, стоило ему выйти из ванной. Он высмеял мои проблемы и пересказал их Такеоми, который вынул из чулана два футона и встряхнул их, поднимая пыль. Я зажала нос пальцами и откашлялась. Право дело, они приходят, бедокурят, но не убирают за собой. Все мужчины одинаковые! По крайней мере те, что носят фамилию Акаши. Развесив одежду на сушилке в прихожей, Харучиё выпил кофе, отблагодарил меня нарочито слюнявым поцелуем в щёку (он обожал выводить меня из себя) и выключил свет. Горела только настольная лампа, освещая тетрадь с конспектами и недочитанную книгу. Такеоми похлопал себя по колену и подозвал меня к себе. Я устроилась у его ног и прижалась к груди, слушая размеренное сердцебиение — оно меня успокаивало. Странно, но с возрастом мы стали ладить. — Мне правда жаль, что мы мешаем тебе жить, Сенджу. Я оживилась, едва услышав извинения, и вынырнула из братских объятий, запальчиво поддерживая разговор: — Мешаете — не то слово! Я не высыпаюсь и… — Тш-ш, — Такеоми прижал палец к моим губам. — Не перебивай. Ты сейчас в том возрасте, когда тебе хочется встречаться, веселиться со сверстниками. Но ты, наверное, переживаешь, что не каждый поймет, что два-три раза в неделю к тебе регулярно заявляются старшие братья в крови? — Та-ак, — я прищурилась, ожидая подвоха: что-то здесь определённо не чисто, — и к чему ты клонишь? Такеоми расплылся в широкой, а оттого глуповатой улыбке. — Почему бы тебе не начать встречаться с одним из наших? — Что? Ты издеваешься?! — Я вскрикнула, наверное, разбудив всех соседей, но не это волновало меня в роковую минуту, когда решалась моя судьба. — И это, по-твоему, решение проблемы?! — Послушай, ты… — Лучше ты послушай! Нет бы снять квартиру здесь неподалеку, чтобы вы, бедные и потрёпанные, стирались, питались и спали там, но нет, тебе нужно предложить что-то настолько абсурдное. Может, весь Бонтен, что угораздило поздно ночью очутиться в этом районе, у меня приютим? Да за кого вы меня держите?! — Кстати об этом. Строительство здания для Бонтена уже идёт полным ходом, подожди полгода, ну а пока, если тебе невтерпёж… — Полгода?! Мне терпеть вас ещё полгода?! Прекрасно, просто прекрасно! Вот утешил! — Сенджу, ну что ты как маленькая? — Отвали! Обуреваемая чувствами, я выбежала на крыльцо, громко хлопнув дверью. Затем, поняв, что чего-то не хватает, вернулась, взяла со стола сигарету, вышла обратно. Усевшись на ступеньках, чиркнула спичкой о коробок. Спичка погасла. Я зажгла вторую очень осторожно, так как ветра не было — дрожала только моя рука. Спичка погасла, едва я поднесла ее к сигарете. Я сердито хмыкнула и взяла третью. И тут, не знаю почему, эта спичка стала в моих глазах вопросом жизни и смерти. Наверное, потому, что я ощущала на себе чей-то пристальный взгляд. Чье-то внимание всегда требовало от меня, чтобы я действовала по каким-то строгим критериям — ни одного лишнего движения. Я всмотрелась в темноту рассеяно, но пугливо. Через секунду примерно в пяти метрах от меня на асфальт рухнуло тело. Я оттащила его, перевернула на спину и ахнула, узнав примечательный шрам, рассекающий лоб и край глаза. На этот раз я не подала голос — и лишь коробок спичек, что я выронила, свидетельствовал о том, что я здесь была. /// Той ночью не спала не только я, но и мои многоуважаемые братья. Мы столпились у бледного Какуче, которого пришлось переместить на футон Харучиё. Его ранение в живот было несерьёзным, кровь удалось с лёгкостью остановить, но он все ещё был без сознания и выглядел на редкость паршиво. Мы разбрелись кто куда. Я заснула на стуле и надеялась, что Какуче проснется посреди ночи, потому что в противном случае мне придется позвонить суровой начальнице и взять отгул. Так и случилось. Утреннее солнце нагревало мои волосы, и я иногда поглаживала их, чтобы убедиться, что они недостаточно теплые, и я не получу солнечный удар. А то мало ли. Я вонзала зубы в апельсин, сладкий сок брызгал мне в рот, и тотчас же — глоток обжигающего черного кофе, и опять освежающий апельсин. Я прокручивала в голове выговор начальницы и обдумывала подробное оправдание, которое она у меня непременно потребует на следующий день. Одна радость — я прикончу повесть, которую не дочитала вчера. В целом, утро было неплохое, но его омрачило дуло пистолета, приставленное к моему виску. Как же я тогда испугалась! Выронила апельсин из рук — надкусанный, он покатился со стола, врезался в корешок книги и замер, как и я, в мрачном ожидании чего-то. — Кто ты? — Меня зовут Сенджу. Я сестра Харучиё и Такеоми. Помнишь меня? Это я нашла тебя вчера. Ты был без чувств, но до этого, кажется, смотрел на меня. Ты случайно оказался у моего дома или шел сюда целенаправленно, зная, что здесь мои братья? — мой голос не дрожал, хотя, закончив речь, я прикусила от волнения язык. Я не решалась посмотреть на Какуче. Он хранил молчание, очевидно, обдумывая мои слова. Наконец, холодный металл оторвался от моей кожи, и я неосознанно шумно выдохнула. Скрипнул стул, Какуче сел рядом — от него не ускользнуло мое облегчение. Он прочистил горло и извинился за то, что не признал меня сразу. Мы ведь пересекались в прошлом. Я отмахнулась с небрежной улыбкой, заверив его, что это пустяки, хотя мои зубы все ещё выбивали дрожь. Я разогрела ему карри, и так, без спешки, за светской беседой протекло апрельское утро. Провожая Какуче, я вежливо поинтересовалась о состоянии его раны. По его словам в Бонтене достаточно неплохих врачей — чаще всего они держат незаконных мигрантов или должников — и мне не о чем беспокоиться. Короче говоря, через неделю-другую привычный уклад жизни возобновился, и я думать забыла об этом ситуации, но во вторник, когда я, осчастливленная тем, что засну без братьев, забралась в футон, раздался звонок. Я накинула поверх нижнего белья халат и лениво потопала в прихожую. На пороге неловко мялся Какуче. Вид у него был серьезный, (он вообще улыбался?) но извиняющийся, а оттого неловкий. — Прости, что беспокою, — и протягивает мне пакет. Я разворачиваю его, не без удивления обнаружив в тканях пистолеты. Опасливо озираюсь по сторонам и, схватив Какуче за локоть, бесцеремонно затаскиваю в квартиру. Чувствую как злость обдает щеки жаром. — Чья это инициатива? Харучиё?! Он бы хоть предупредил! Какуче стушевался ещё сильнее. Меня укололо чувство вины. В конце концов, он не несёт ответственность за замыслы моего братца — стало быть, не с него спрос. — Ты проходи, не стесняйся, — я легкомысленно оставила пакет прямо в прихожей. — Извини, если этот вопрос слишком личный, но у тебя никого нет? — Нет. А что? — А, да я так, ничего… А глупее ответа придумать не могла? Вот и что он обо мне теперь подумает? Что я сама, небось, Хару подговорила, чтобы чаще с ним видеться. Цирк уродов. Спектакль абсурда. До крайности недовольная собой, я потерла глаза и выдавила из себя формальную улыбку, держась при этом подчеркнуто холодно. Нечего ему уверовать в мой несуществующий интерес к нему как к мужчине. Мне будет слишком неловко, если он меня неправильно поймет, поэтому лучше обрубить все надежды сразу. Тот вечер мы с Какуче провели как и прежде — за ни к чему не обязывающей беседой. Я не уверена, каким образом все дошло до ни к чему не обязывающему сексу. Кажется, мы выпили. Точно, у меня в холодильнике завалялось не только пиво (его обычно таскали братья), но и что-то покрепче. Помню, что поцелуи — нежные, ласковые — порхали на моих ключицах, танцевали на губах и вспыхивали там, внизу… В тот вечер мне было очень приятно. И если свести нас — это действительно задумка Такеоми, как я подозревала ранее, то я была даже не против. Но я была пьяна, и рассудок, и сердце мое тоже не мыслили трезво. Я даже подумывала о серьезных отношениях с Какуче, но на утро прогнала эти нелепости прочь. Мы даже толком не знаем друг друга, просто нашли утешение в одной совместной ночи — такое бывает, и бывает довольно часто, пусть со мной это и случилось впервые. В последний год в старшей школе я отжигала как могла — то была лучшая пора моей юности, но даже тогда, несмотря на лёгкость и необдуманность моих чувств, я искренне верила в их силу и в то, что выйду замуж за каждого парня, с которым целовалась. Со временем флёр влюбленностей сошел на нет, и я перестала лгать себе, поэтому понимала, что вожделение к Какуче — лишь наваждение. Проблема в том, что он так, похоже, не считал. На утро он не ушел. Я смотрела телевизор в гостиной, подобрав ноги под себя. Он сел рядом со мной, случайно коснувшись рукой моего плеча, и мое сердце стремительно и глухо заколотилось. Какуче — не тот тип мужчин, который стал бы соблазнять девушку, чтобы заполучить ее, но ему и не нужно было манерничать — он подкупал своей искренностью. Он остался не просто так. После обеда у нас произошло любовное объяснение — неясное и стремительное, прямо как наши отношения. Мне было досадно, что меня мутит и я не могу выразить ему своих чувств. — У меня сложный характер, — лишь неловко вставила я. Он посмотрел на меня с насмешливым вызовом. — Думаешь, не выдержу? — Скажем так: справедливо опасаюсь. Какуче боднул меня в плечо, и мы, шутливо дерясь, повалились на диван. Он брал на себя то, чего я не могла перенести, — ответственность, и я решила, что встречаться с надёжным человеком из преступного мира, который знаком с моими братьями — действительно неплохая идея. Поцелуи в кинотеатре, прямо на улице, в супермаркете стали неотъемлемой частью наших будней. Он звал меня к себе, но я не решалась переехать и оставить свой маленький укромный уголок на краю Токио — до того привязалась к нему. Иногда мне казалось, что наш язык — это язык касаний, а не слов. Он понимал меня с полужеста. Пожалуй, я слукавила, назвав однажды наше общение разговором, ведь говорила в основном я — причем всякий вздор — а он слушал с вниманием, которое сбивало меня с толку, не перебивая. Но однажды Какуче заговорил. Это был долгий монолог, который я не смела прервать. Какуче не умел быть романтиком, но старался — он говорил обо мне, о нашем будущем. Восхищение, звучавшее в его голосе, вдруг перепугало меня. Как он может рассуждать обо мне с такой преданной страстью, словно я — драгоценное существо, которое ему бы хотелось уберечь от всех невзгод? Разве заслуживаю я столь трепетного обращения? Все было так запутанно, но совершенно точно я знала одно — я хотела быть честна перед Какуче. И я бросила его в момент высшей для него искренности. Наверное, я поступила как дрянь, но была бы я дрянью меньше, если бы выждала, пожалела его? Нет, нет и нет! Надежду нужно вырывать с корнем, чтобы она не вросла в землю глубже, иначе вырывать ее будет больнее. В вопросах любви медлить нельзя. Иногда грубая сила — лучшее лекарство. — Один вопрос, — Какуче не касался меня, но касались глаза, что ласкали мое лицо. — Если я смогу на него ответить. — Ты хоть что-то ко испытываешь? — Уважение, дружескую привязанность, доверие. — Ясно. — Но этот ответ тебя не удовлетворяет, верно? Зачем же ты спрашиваешь? Чтобы лишний раз помучить себя? — Возможно, — сухие, короткое ответы: он не менялся. — Мы могли бы дружить, — неуверенно предложила я. Мною двигало желание утешить его, но невозможность сделать это правильно. — Дружить с женщиной, которой хочешь обладать? Сложно представить себе что-то более унизительное, — сказал Какуче и закрыл глаза, показывая, что разговор окончен. Я обречённо опустила руки. Он разыгрывал драму, которую мне не понять. А потом его губы нашли мои, и я, как и он, задрожала от наслаждения — в нашем поцелуе не было ни угрызений, ни стыда, было только жадное, прерываемое тиканьем часов прощание. Нет, — снизошло на меня озарение на следующий день, — Какуче не из тех, кто устраивает сцены, пусть даже изредка. Он просто раскрылся мне, потому что был готов. Я бросила его, а ведь он хотел сделать мне предложение. Наверняка хотел.