Я всегда на твоей стороне

– Кто звонил? – в голосе парня слишком явно послышалось волнение. Может действительно просто послышалось? Он сидел на разложенном диване возле столика, уставленного пустыми бутылками из-под пива, джина и водки. Да уж, тусовка была знатная. – Ренделл, – бросил брюнет, закрывая за собой балконную дверь, не давая морозному зимнему воздуху проникать в хорошо прогретую комнату. — Поэтому ты впервые ушёл в другую комнату, чтобы поговорить? — спокойно произнёс Данила, наклоняя голову на бок. — Не умеешь врать — не берись, — очередная цитата, достойная места в блокноте, куда он записывал все забавные и просто хорошие фразы Кашина. Матерясь про себя, Миша просто уселся рядом с парнем, откидываясь на подушки, и пробормотал: — Отец. После того, как Совер переехал к рыжему другу, от него не было ни слуху, ни духу, и всем от этого было лучше. И Цыркунову-старшему, у которого отпали сразу все отеческие обязанности (которые он и без того не выполнял, но всё же), и Цыркунову-младшему, который больше не страдал от переломов, синяков и в принципе побоев пьянющего родственника. Миша не звонил и надеялся, что не позвонят и ему. Зря. Выслушивая запинающийся бред папы про его исчезновение, поиск по моргам и больницам и наём полиции, он был почти готов сбросить, о чём и предупредил, но у собеседника словно пришло прозрение. Он совершенно ясно и чётко произнёс: — Мы твоего рыжего ищем уже, найдём — обоим пизда, я предупредил. Не будешь дома через полчаса, тогда уже будем по-другому говорить, — послышались короткие гудки. Телефон сбросили. Отец знает про Данила. Кашин молча положил руку Мише на колено. От прикосновения по телу разбежалось тепло, оставаясь легкостью в груди и животе. Он здесь, рядом, всё хорошо. — Что сказал? — спросил Даня, боясь надавить слишком сильно и оттолкнуть парня. — Сказал, что если не буду дома через полчаса, то нам обоим пизда, — буркнул он в ответ, накрывая татуированную кисть своей. — Ты к нему не поедешь, — тихо произнёс Кашин. Это был не вопрос. — Не поеду, — одними губами прошептал Цыркунов, заваливаясь на крепкое плечо. В ответ он лишь почувствовал тёплые губы на своём лбе и окончательно расслабился. — Не ври мне больше, — шепнул рыжий блогер, переплетая их пальцы. Миша лишь кивнул. Такая спокойная их близость была роскошью и крайней редкостью. Когда вокруг постоянно кто-то ошивается, не так-то просто скрывать отношения. А отношения ли у них? Они никогда этого не обсуждали. После ночёвки и первых признаний всё стало... Очевидно? Да, наверное, это наиболее подходящее слово. Данил был уверен, что они пара, как и Совер, но никто этого не произносил. Парни спали вместе, вместе курили, вместе готовили, но именно такая близость, как объятия или поцелуи, была крайне редкой. Каждому казалось, что сделай он что-то подобное, и у них всё разрушится к чертям, как карточный домик, на который дунул слабый ветерок. Секс и сон в обнимку — самые прямые проявления близости. Иногда Кашин проявлял больше активности, чем на то был готов Миша. Он словно с цепи срывался, когда у них кто-то оказывался. То приобнимет, то слишком откровенно пошутит, а то и вовсе затащит в туалет, целуя шею, помечая, как свою собственность. Пока вопросов никто не задавал, а значит всё было хорошо. Боялись ли они огласки? Данил бы сказал, что нет, а Миша... Он бы задумался, но раз не боялся Даня, то нечего было бояться и ему, а потому он позволял всё это: подставлял шею под грубые отметины, открыто флиртовал в ответ на шутки, а иногда выводил парня издалека, наблюдая за тем, как тот не может спокойно встать с дивана из-за стояка. Знает, что потом за этим последует отличная ночь и крепкий долгий сон, когда все разбредутся. — Спасибо, — бормочет Цыркунов, проваливаясь в сон. Он уже не слышит, что ему отвечают. — Я всегда на твоей стороне. Укладывая Мишу на диван, стараясь не разбудить, он разглядывает тонкие запястья, которые с лёгкостью может удержать одной рукой, а у самого в голове черти пляшут, заставляя всё больше думать о том человеке, о котором Совер практически не рассказывал. Отец. Как можно бить собственного ребёнка? Данила не понимал, просто в голове не укладывалось. Когда он впервые увидел, как парень идёт к нему, прихрамывая, то почувствовал такой сильный прилив ярости, какого никогда не было. Кулаки непроизвольно сжались и заходили желваки. Цыркунов тогда попытался отшутиться, но характерные раны и синяки выдавали побои. Между ними тогда ничего не было, но уже в тот момент Даня знал: он за него убьёт. Так называемого папашу он видел всего единожды — и именно в этот день горе-отец впервые получил отпор, не от самого Миши, но он Кашина. Кажется, он тогда сломал ему нос, увидев, как тот тащит за волосы такого беззащитного парня, почти ребёнка. А видел ли он детство? В голове был туман, он действовал, как на автомате, просто в какую-то секунду стал машиной, нацеленной на причинение вреда за своё. В тот день Миша впервые остался у него — боялся идти домой и сам попросился. В тот день они впервые поцеловались. В тот день Данил узнал, что любовь есть. От Цыркунова всегда пахло ягодами и дешёвым энергетиком, на котором он практически и жил, но ощущать этот вкус на губах было действительно прекрасно и так ново, что оторваться от него было невозможно. Диван в квартире был один и Кашин просто притащил второе одеяло, чтобы им было удобнее спать. Конечно же, он разрешил Мише оставаться насколько ему было нужно. В их первую совместную ночь вместе с одеялом Данила притащил бутылку джина, стоявшую у него с прошлой тусовки. — Сразу спрятал, чтоб не вылакали? — усмехнулся черноволосый парень, зачесывая пальцами чёлку. В ответ он получил лишь улыбку и одеяло, пока хозяин квартиры разливал крепкий напиток по стаканам. Поцеловались они... Странно. Ни один из них не помнил, кто потянулся первым, но что-то подсказывало, что это всё же был Цыркунов, не просто же так он внезапно оказался сидящим на коленях у Кашина. Оба уже готовились ко сну, а потому были только в боксерах, а на Мише висела большая футболка Дани, которую тот любезно выделил на ночь. Притягивая худощавого друга ближе, Данила оглаживал его спину, лопатки и позвоночник. На мягкой и гладкой коже можно было пересчитать все рёбра и позвонки. Миша же отчаянно вжимался в чужие тонкие губы, запуская длинные пальцы в рыжие волосы. Кажется, они тогда переспали. Совер жаловался на боль внизу спины, повсюду на бледной коже алыми розами расцветали синяки и засосы. Кашин тогда дико корил себя, что позволил себе их оставить: они напоминали о побоях. Но увидев, как парень разглядывает их в зеркало и улыбается, решил, что сделал всё правильно. Главное, чтобы он был счастлив и в безопасности, а, как считал Даня, с ним он уж точно как за каменной стеной. Укладываясь рядом, он оглаживает Цыркунова по линии подбородка, наблюдая, как тот даже сквозь сон ластится к его ладони, словно котёнок. От котёнка пахнет сигаретами и каким-то дешёвым шоколадным ликёром, и он прижимает его ближе, чтобы согреть теплом своего большого (по сравнению с Мишей) тела. Спокойно разложившись и приютив у себя на груди темноволосое чудо, Даня наконец-то может позволить себе провалиться в сон. Перед глазами начинают бегать картинки изувеченного Миши, он помнил всё. Разбитый нос, порванное за серёжку ухо, синяки, кровь, текущая прямо из лопнувшей губы — зрелище, которое он никак не мог допустить к повторению. Боялся. Да, Кашин боялся за Совера, кажется, больше, чем он сам. Если Цыркунов-старший сюда заявится, он сможет постоять за них обоих. Он знает, что готов убить за своё, и это пугает. К образу Миши добавляется его отец, и Данила видит, как тот начинает удар за ударом бить почти обездвиженное тело Всё, что может брюнет — защищаться и звать. Звать его по имени. И он кричит, так и не двигаясь с места. Даня бежит к нему, но ноги словно приросли к одному месту, он не в состоянии приблизиться ни на шаг. И падает на колени, рыдая. Защитить Мишу — единственная задача. И он её провалил. — Прости, — вырывается почти шёпотом, но звук становится всё громче и громче, — прости меня! — орёт, раздирая глотку в кровь. Просыпается от громкого шёпота и поглаживаний по щекам. Рядом сидит встревоженный Миша, и видя, что парень открывает глаза, притягивает дрожащие руки к себе от неловкости и откровенности такой сцены. — Ты кричал, — еле слышно произносит, отползая чуть дальше к спинке дивана. — Кошмар, — сухо бросает Данила, осматривая партнёра. Ни синяков, ни крови, всё в порядке, просто сон, — ложись спать, — бормочет, утягивая его к себе в объятия. — Расскажешь, что снилось? — просит, знает ведь, что такому ласковому голосу отказать не сможет. — Ты. И много крови, — нехотя возвращается к воспоминаниям об ускользающем сне. Цыркунов понятливо кивает, больше расспрашивать не станет, чувствуя горячее дыхание себе в шею и нежные только для него руки, обвивающее хрупкое тело. Всё будет хорошо. По крайней мере, обоим хочется в это верить. Этой ночью они больше не просыпаются. На утро Миша медленно приходит в себя, ощущая вокруг кольцо тёплых рук, прижимающих к себе как можно крепче. Кашину важно знать, что Миша с ним, в безопасности, здесь, совсем рядом. Он зарывается носом в чёрные волосы на затылке, осторожно касаясь губами шеи. Ленивое утро выдается действительно добрым. Цыркунов варит кофе в турке, разливает его по маленьким чашкам, которые сам и купил специально для своего нового дома. Бодрящий запах доносится до ванной комнаты, где хозяин квартиры чистит зубы, уже представляя, как снова придётся их чистить после утреннего кофе. Умывшись, он смотрит в зеркало. Оттуда на него глядят вечно уставшие глаза, лицо с множеством веснушек и крупным носом. Он усмехается, протирая отражение полотенцем. За окном морозная зима. По стеклам ползут причудливые узоры из намерзшего льда, а выходить покурить на балкон вовсе не хочется. Кашин закуривает на кухне, проглотив в один присест терпкое содержимое чашки. Сигаретный дым проходит через легкие и выдыхается тонкими губами, за чем Миша наблюдает, как завороженный. — Сигарету? — предлагает он, протягивая Цыркунову открытую пачку, на что тот мотает головой, продолжая пожирать взглядом своего давно уже не друга. Возлюбленный... Какое громкое слово, Мише страшно думать о том, что сделал бы Даня, если бы услышал, что его так назвали. А как иначе, когда внутри всё от чувств, которые словами не выразить, сгорает? Тлеющая сигарета оказывается не зажата меж тонких губ, а вынута музыкальными пальцами. Миша осторожно затягивается, перебираясь Даниле на колени и выдыхает прямо тому в лицо, от чего серые глаза слезятся. Затягивается снова, чувствуя сильные руки, обвившие его, придерживающие за лопатки, и целует так отчаянно, выдыхая дым в чужие губы, что Кашин теряется, неловко отвечая на такое искреннее проявление того, что между ними. Не глядя тушит окурок о пепельницу, стоящую на столе, которую вылепил своими руками. — Я люблю тебя, — бормочет блогер, не отстраняясь от поцелуя, задевая губы парня своими, и Данила тает от нежности к этому парню, утягивая его в новый поцелуй, проталкивая язык в рот и обводя им ровный ряд зубов. Сжимая ягодицы Цыркунова, он подпихивает его бёдрами, заставляя ерзать и извиваться. Мише неймётся, он царапает чужую обнаженную спину, оставляя на ней краснеющие царапины, лезет с укусами на чувствительную шею и помечает парня багровеющими следами от подбородка до ключиц. Кашин не выдерживает первым, поднимая блогера на руки, припечатывает спиной к стене, выбивая из него рваный выдох. Обвивая его ногами, Миша ластится, прижимаясь крепче всем телом, и Данила может пересчитать каждую его пару рёбер пальцами, перебирая их, будто музыкальный инструмент. И он дрожит, когда острые зубы рыжего прикусывают беззащитную тонкую шею, заставляя парня трепетать в чужих руках. — Я тебя тоже, — хрипит Даня, не в силах оторваться от чувственного худощавого тела. И Миша стонет, то ли от слов, то ли от приятной ласки своего любимого человека. Он отрывает Цыркунова от стены и несёт в спальню, будто он ничего не весит, но держит крепко, как самое ценное сокровище. Уложив его на постель, Данила нависает сверху, впиваясь в зацелованные губы всё ещё заспанного брюнета. Прикусывает нижнюю, пошло её оттягивая, а сам в карие глаза не мигая смотрит, пытаясь поймать затуманенный взгляд. — Люблю, Миша, — шепчет он, договаривая предыдущую фразу, но его не слушают и не слышат, отчаянно прижимаясь стоящим членом к бедрам, изнывая от желания. Миша искусство. Его тонкие запястья манили своей грацией, а узловатые пальцы, проходящиеся по рыжим прядям, словно пускали электрические разряды сквозь тело. Рёбра и позвонки, что можно было пересчитать, всегда привлекали своим изяществом и хрупкостью, а выпирающие бедренные кости каждый раз оставляли синяки, когда Кашин был сверху. Сосок оказывается ловко захвачен зубами, от чего Цыркунов выгибается навстречу сильному телу. Он мотает головой, разметая тёмные длинные волосы по подушке. Парня ломает от непрекращающихся ласк, горячей руки, положенной поверх его сочащегося смазкой члена, каждого поцелуя, каждого касания. Наконец Данила отстраняется, стягивая с себя боксеры, давая Мише время сделать то же самое. Как только он заканчивает расправляться с такой ненужной в моменте одеждой, вновь припадает сверху, заставляя блогера обвить его ногами за крепкие бёдра. Дане невыносимо жарко. Он оставляет след от зубов на Мишиной шее, входя одним плавным движением, заставляя парня вскрикнуть, но замирает, давая время привыкнуть. Когда Цыркунов начинает стараться насадиться глубже, Кашин усмехается, толкаясь, на что получает рваный стон и пару новых царапин на спине. Миша часто нещадно драл в кровь его спину, но, кажется, обоим это нравилось, они бы не причинили друг другу настоящей боли. Он притягивает массивную шею к себе, впиваясь в горьковатые от сигареты губы, зарывается пальцами в рыжие волосы, не желая оставлять без касаний хоть какую-то его часть. Данила делает ещё один толчок, вырывая из самых красивых губ, что он когда-либо видел, еще один стон в свой приоткрытый рот, ловя и приглушая его поцелуем. Он двигается, ощущая тесноту и жар, чувствуя Мишу каждым сантиметром своего тела. Внутри и снаружи, их друг другу слишком много и слишком мало единовременно. Цыркунова распирает изнутри, тянущая боль растворяется в головокружительном наслаждении, когда Кашин попадает по той самой точке внутри. — Люблю, — непонятно кто из них шепчет кому в губы, парни сливаются воедино, чувствуя себя в плену этого дикого наслаждения. Даня прижимается крепче к разгоряченному телу, касаясь чужого члена животом, знает, что без прикосновений Миша не кончит, а он не сможет больше терпеть. И спустя пару особенно глубоких и резких толчков Миша взрывается ярким оргазмом, теряя остатки самоконтроля. Парня трясёт в экстазе, пока Кашин делает несколько заключительных движений и изливается внутрь, накрывая беззащитное тело своим. Цыркунов дрожит и не в состоянии встать. Ноги ещё долго будут ватными, а руки не в состоянии взять и кружку, чтобы восполнить водный баланс. Данила в очередной раз несёт его в ванную и тщательно моет, придерживая, пока Миша дёргается от каждого прикосновения, не в состоянии держать себя в руках. — Отдыхай, — шепчет он на ухо лежащему на диване брюнету, гладя его по непослушным волосам, — я схожу нам за обедом. — Будь осторожен, — бормочет Миша почти в беспамятстве, разморенный такой утренней нагрузкой. Кашин улыбается, поднимаясь, и начинает собираться. Стандартный набор: футболка, толстовка, серые штаны, кошелёк и кастет на всякий случай. Район не из лучших, да и дружки Мишиного отца могут быть где угодно. И парень не прогадывает — как только выходит за подъездную дверь видит здоровую алкашную рожу, которую узнает из тысячи, хотя видел всего один раз. Данила разминает хрустящую шею и крепко сжимает кастет в кармане, не вытаскивая раньше времени. Игра начинается.