Le Charme discret de la Patrie

Десерт подали быстро — Жорж не успел и взглянуть на свою опустевшую тарелку, как ее заменили на высокую тонкую вазочку, наполненную блестящим, холодным, присыпанным миндальной крошкой парфе. Марианна, сидевшая напротив, не стала долго думать — схватила ложку, зачерпнула немного с самой вершины и, едва попробовав, протяжно выговорила своим звучным, чуть хрипловатым голосом: — Просто невероятно! Ваши повара великолепны! — Рад слышать, — улыбнулся Жорж, принимаясь за свою порцию: шеф-кондитер давно считал это блюдо своим коронным, и, как выяснилось теперь, совершенно не зря. — Спасибо, что позвали меня на обед, — продолжала его собеседница, не переставая опустошать вазочку. — Где бы я еще попробовала такое чудо? Жорж, конечно же, не стал говорить, что в общем-то не приглашал ее — она явилась сама около полудня, громогласно пожаловалась на «ужасную скуку», и после этого было бы крайне невежливо не попросить ее составить ему и Клод компанию за столом. Марианна этому очень обрадовалась; специально для нее в погребе нашли бутылку ее любимого шамбертена, что еще сильнее настроило ее на веселый лад — за едой она говорила без умолку, то на одну, то на другую тему, но неизменно возвращалась к одному и тому же — к тому, какой одинокой она чувствует себя с тех пор, как Генерал отбыл с официальным визитом в Советский Союз. — Ему сейчас, конечно же, не до меня, — говорила она, хмурясь и надувая губы. — У него там застолья и балет, водка рекой и скачки на медведях… Надеюсь, эти русские не сделают с ним ничего страшного! Как думаете, в России сейчас очень холодно? — Вовсе нет, я полагаю, — отозвался Жорж, пытаясь успокоить ее. — Я слышал, что за Уралом лето может быть даже более жарким, чем в Париже. Впрочем, сейчас июнь — думаю, погода щадящая… Непонятно было, сумели его слова убедить Марианну или нет — впрочем, она уже не слушала. Ее волновало другое. — Он всего два раза позвонил мне, — произнесла она опечаленно, крепче сдавливая десертную ложечку в маленьком кулаке. — Разве так можно? Я скоро начну думать, что ему вовсе нет до меня дела… — Это невозможно, — с искренней твердостью произнес Жорж. — Я не знаю чувства сильнее, чем то, что Генерал испытывает к вам. Разве вы сомневаетесь в нем? После стольких лет? Марианна покрутила ложечку в пальцах, вздохнула глубоко и тоскливо. — В этом — моя вечная ошибка, друг мой. Я так быстро и так сильно привязываюсь к людям, что забываю: для них не существует ничего, что было бы вечным и непреходящим. Они говорят, что любят меня больше всего остального, и я им верю, а потом с ними что-то случается или они перестают меня любить, или, что случается немного реже, я перестаю любить их… и одно остается неизменным в этом круговороте — я остаюсь совсем одна, с вдребезги разбитым сердцем. Ее бокал опустел. Она жестом остановила официанта, который вознамерился налить ей еще, и поднялась из-за стола — неожиданно тяжело, будто это требовало от нее усилия, странного для женщины, которой на вид не исполнилось еще и тридцати. Жорж знал ее не так давно, как иные члены правительства, но на его глазах она всегда была такой — как будто состояла из одних только противоположностей и металась между ними так быстро, что невозможно было заметить, как она меняет настроения, пристрастия и обличья. Такой была Франция — и женщина, стоявшая сейчас посреди столовой в Матиньонском дворце. Самая обычная. Самая драгоценная. Самая желанная. Жорж приблизился к ней, чтобы проводить до дверей. — И все же, — заметил он настойчиво, увидев, что ее подавленность никуда не исчезает, — я знаю, как мало в мире вещей и людей, достойных того, чтобы быть уверенным в них. Но Генерал… думаю, его можно отнести к ним без всяких сомнений. — Ох, Жорж, — Марианна рассмеялась, но грусть все равно притаилась в ее глазах, в уголках ее губ, — мне кажется, вы очарованы им даже больше, чем я. Жорж на миг растерялся, и его собеседница воспользовалась этим, чтобы быстро, летяще поцеловать его в щеку. — Спасибо за приглашение, — повторила она, аккуратно и даже заботливо разглаживая отворот его пиджака. — Сделаем так еще как-нибудь? — Обязательно, — проговорил он, справляясь с ошеломлением, запоздало осознавая, что в ее словах мог укрыться какой-то намек — несложный, прозрачный, но отчего-то отдавшийся в душе Жоржа тревожным, дрожащим эхом. Марианна упорхнула; он еще несколько секунд смотрел на ее фигуру, скрывающуюся в конце коридора. В себя ему помог прийти только резкий звенящий звук, раздавшийся за его спиной — это Клод резко поставила на блюдце чайную чашку. — Что такое? — спросил Жорж, обернувшись. — Пожалуйста, только не говори, что можешь к ней ревновать. — Я не ревную, — ответила Клод устало; Жорж вспомнил, что за обедом она была странно молчалива, будто заперла в себе множество слов, что ей отчаянно хотелось сказать. — Но она пугает меня. Ты видел ее глаза? Они ледяные… — Она старше нас с тобой на добрую сотню лет, — рассудил Жорж, возвращаясь за стол; вазочки из-под десерта уже убрали, с минуты на минуту должны были принести кофе. — Разумеется, у нее будут свои странности… На самом деле, он не хотел развивать эту тему: холода в глазах своей гостьи он, может быть, не заметил, но не мог ничего сделать с тем, что когда она коротко прижалась к нему в поцелуе — по коже его будто провели куском льда. — Ты знаешь, о чем я говорю, — Клод, как всегда, понимала без слов все, что Жорж пытался от нее скрыть. — Просто не хочешь даже думать об этом. К счастью, именно в этот момент появился официант с чашками и кофейником на подносе, и у Жоржа появилась возможность перевести разговор. *** Генерал вернулся, как и было запланировано, через три дня. Марианна бросилась к нему, опережая всех остальных — никто и не подумал бы остановить ее, но многие, как Жорж заметил, стыдливо отвели глаза. — Мой дорогой супруг, — пропела она, пока Генерал склонялся к ней за поцелуем; Жорж, наблюдая это, вздрогнул, потому что задумался против собственной воли: холодна ли она так же и с тем, кого избрала, кто клялся ей здесь же, под сводами Елисейского дворца, в своей любви? Что он чувствует, когда касается ее — неужели тот же вездесущий, морозящий холод, что как будто проникает под кожу и останавливает кровь в жилах? Можно ли наслаждаться ее чувством, черпать в нем вдохновение и силы — или на самом деле оно может лишь ослепить, подчинить, а затем понемногу, по крупице отобрать жизнь? Поцелуй продлился чуть дольше, чем позволяли приличия, но у Генерала это вызвало только безмятежную улыбку. — Я надеюсь, — сказал он, продолжая сжимать ладони Марианны в своих, — ты нашла, чем развлечь себя в мое отсутствие? Она улыбнулась шире, точно ее невероятно обрадовало, что он задал именно этот вопрос. — Конечно! Не сомневайся, я прекрасно провела время… А потом повернула голову к Жоржу и подмигнула ему. Теперь на него были направлены взгляды всех присутствующих, но лично он ощущал только два — Марианны, игривый, с пляшущим в нем огоньком, и Генерала, чьи глаза напомнили в тот момент ружейные дула. В том, что в них есть заряд, Жоржу сомневаться не приходилось — иначе откуда бы взялось в нем жгучее, почти паническое желание поднять руки в знак безоговорочной сдачи? Именно с того дня (Жорж понял это позже, когда ничего уже было не изменить, не исправить и не перевернуть) отношения между ним и Генералом начали портиться. *** Когда после церемонии приношения гражданской клятвы, — называть это свадьбой Жорж упрямо отказывался даже мысленно, — их с Марианной оставили вдвоем, он не смог сразу отогнать от себя ощущение, будто попал в ловушку. — Я так устала, — заявила она, проходя вглубь спальни, и опустилась на низкий стул перед зеркальным столиком, начала одну за другой вытаскивать из волос шпильки. — Все эти обряды… так красиво, но так утомляет. Ты не находишь? Теперь они были на «ты» — Жорж предчувствовал, что к этому привыкнет не сразу. — Согласен, — ответил он, делая несколько шагов в ее сторону. Она все еще была в своем подвенечном платье — удивительно похожим на то, которое она надевала на церемонию с Генералом, за исключением одной только небольшой, но красноречивой детали: стоило Марианне отвести ногу чуть в сторону или даже идти чрезмерно широким шагом, как становилось ясно, что в складках юбки кроется весьма фривольный, выше колена вырез; эту, по собственному выражению, «шутку» Марианна продемонстрировала Жоржу еще утром и, кажется, недюжинно ей гордилась. — Пусть гадают, что это значит! — горячо заявила она, довольная собой. — Пусть видят — теперь все будет по-другому… хоть на первый взгляд этого и не заметишь. Жорж ничего ей не сказал. Все утро у него отвратительно сосало под ложечкой, как бывает обычно при каком-то скверном предчувствии; тем не менее, все прошло без проволочек, точно так, как и было запланировано — этим июньским утром Жорж стал президентом Республики… и единственным же в Республике официальным двоеженцем, как бы парадоксально это ни звучало. Впрочем, вся жизнь Жоржа, как он раздумывал иногда, состояла из парадоксов — и ему ничего не должно было стоить примириться еще с одним. — Наконец-то, — вздохнула Марианна, с удовольствием встряхивая головой, чтобы окончательно распустить то, что еще оставалось от ее прически, — с ними как будто в шлеме… не поможешь мне? Орден главы Почетного легиона — тяжелая золотая цепь с висящим на ней восьмиконечным крестом, — давил Жоржу на грудь. Жорж снял его со своей шеи (может быть, недостаточно почтительно для такой реликвии), оставил на столике рядом с Марианниными шпильками и духами. Она поднялась со стула, оставаясь к нему спиной, и он кое-как, будто слепой, расстегнул крючки на ее платье. — Знаешь, — сказала она вдруг, находя в зеркале его взгляд, — я по тебе очень скучала. Когда ты ушел в отставку, все стало… совсем другим. Совсем не тем. Я говорила Шарлю, что так нельзя, но он ничего не желал слушать. Он ужасно ревновал, ты знаешь? Понятия не имею, почему — я никогда не давала ему ни малейшего повода… — Да, — согласился Жорж, вспоминая сразу слишком многое, чтобы вычленить для осмысления что-то одно, — я тоже не понимаю… Марианна быстро повела плечами, чтобы платье быстрее сползло к ее ногам. Повернулась к Жоржу, мягко обняла его обеими руками, приблизила свое лицо к его в красноречивом разрешении — и ожидании. Ничего не изменилось. В ней все еще не было ни следа тепла, что обычно сопровождает жизнь — и Жорж почти содрогнулся от ужаса, поняв, что все эти годы Генерал беззаветно и самоотверженно любил Марианну именно такую, а не какую бы то ни было еще. — Ты же знаешь, — произнес он с трудом, осторожно беря ее за запястья и снимая ее руки со своих плеч, — я помогал ему писать конституцию и знаю, какое… воодушевление он испытывал по поводу своего нового статуса, пусть он прямо противоречил многим другим законам, а кто-то говорил — что и самому здравому смыслу… но я не думаю, что введенную им традицию нам следует воспринимать буквально. Он отступил — решительно, пусть и виновато, готовясь выдержать что угодно, что обрушится на его непокорную голову. Но Марианна молчала вопреки своей всегдашней привычке, только на лице ее, враз побледневшем, отразилась вся гамма чувств отвергнутой женщины — изумление, обида, глухая бессильная ярость. — Вот как? — спросила она звеняще. — Значит, боишься? Боишься быть со мной на той же кровати, на которой мы были с ним? Может, думаешь, что я буду сравнивать? И что ты проиграешь в сравнении? — Не стоит начинать брак с беспочвенных обвинений, — сказал Жорж со спокойствием, стараясь не подавать виду, как на самом деле уязвлен ее словами. — Я делаю то, что — я уверен, — будет лучше… для нас обоих. — Ты не любишь меня? И снова эта моментальная перемена, за которой невозможно уследить человеческому глазу — секунду назад пышущая злостью, явно готовая броситься на Жоржа и отвесить ему хорошую пощечину, Марианна обессиленно опустила руки, растерянная, чуть не плачущая, как школьница, провалившая экзамен. Наверное, она не могла себе представить, как будет существовать без этого — без любви, до которой она всегда была жадна больше, чем до всего остального, и не ее вина была в том, что ее не создали способной что-нибудь дать в ответ. Жорж снял с себя пиджак, обернул его вокруг ее плеч, как сумел — может, практического смысла в этом жесте не было никакого, но Марианна неожиданно успокоилась: вздохнула, опустила голову Жоржу на грудь, снова обняла его, но на сей раз без всякого двусмысленного намека. — Если бы это было так, разве я бы стоял сейчас здесь? — напомнил ей Жорж, наконец-то позволяя себе нормально дышать. — Все остальное — честное слово, пустяки… — Примета плохая, — сказала вдруг Марианна, не открывая глаз, — оставлять брак не скрепленным. Он ответил просто: — Я не верю в приметы. Она чуть приподняла веки, чтобы посмотреть на него — и Жорж мгновенно вернулся к ощущению, будто в него сейчас будут стрелять. — Главное, чтобы они в тебя не поверили, дорогой супруг, — произнесла Марианна с запинкой, будто принуждая себя с чем-то смириться. — А остальное — действительно, пустяки.