Солнечный

      Я хорошо помню нашу первую встречу. Помню громкий болгарский рэп, ревущий из колонок над головой, запах алкоголя и пота, помню яркие вспышки электронного света и то, как из-за этого слезились глаза. Помню, как открыл в себе талант читать по губам: правда не по тем, чьим нужно было, и не то, что следовало бы читать. Я сидел у барной стойки, перекатывая трубочкой шарики льда в стакане, когда мой взгляд привлекло что-то в противоположной стороне комнаты. Сперва подумал, что показалось, присмотрелся, даже, кажется, ущипнул себя за руку, но не предпринял ровным счётом ничего.       Лицом к лицу мы столкнулись в туалете, когда я собирался с силами, чтобы преодолеть марафон ступенек, — слишком долго загораживал собой проход. На тот момент уже почти занёс ногу, но был ослеплен, отступил, схватился за стену. Горячий, как ебаное солнце, он сиял, обмазанный с ног до головы блёстками, словно, как в детском хорроре, на него наблевал единорог. Я повернул голову и тут же закрыл глаза, словно обжегся.       Кто-то к кому-то первым протянул руку.       Когда мы оба оказались за стойкой, в моей голове бились две противоречивые мысли: Он пьян настолько, что мне едва удаётся разобрать окончание каждой фразы. Я пьян настолько, что все равно почему-то знаю, о чем идёт речь. Сидел и грыз изнутри щеку, совершенно не чувствуя боли. По его ключицам то и дело скользил свет софитов, и это вызывало одновременно желание отвернуться, чтобы окончательно не ослепнуть, и коснуться руками, провести по коже, жадно воруя блеск.       — Я хочу поговорить о…, — говорил он. Говорил-говорил-говорил. А у меня губы как будто бы слиплись, такое отчего-то бывает иногда по утрам. Мне будто нижнюю челюсть привязали к затылку, и я там был в общем-то не затем чтобы разговаривать: сквозь толпу увидел, как он опускается на колени (дотянуться до чего-то наверняка, я не знаю), и я никогда так сильно ничего не хотел, как увидеть это ещё раз. Снова. Чтобы он встал на колени передо мной.       Он встал. Зажатый между ним и стеной в собственном коридоре, я не имел ни малейшего представления, как мы там оказались, но крепко держал его за волосы, пока он щекотал горячим дыханием мой живот. Я смотрел на него сверху вниз с гримасой полнейшего блаженства, и мои губы уже рвались от улыбки, и сводило скулы, и единственное, о чем я мог думать, был блеск. Он отражался от зеркальной двери шкафа-купе и отбрасывал по прихожей блики при каждом движении головы или рук. Я знал: даже если я никогда больше его не увижу, разбросанные по моей квартире блёстки будут напоминать о нем ещё несколько лет.       Кожа на щеках горела, будто я подлетел слишком близко к Солнцу.       — Как тебя зовут? — спросил неожиданно для самого себя.       — Гарри, — ответил он, и любые горы вдруг стали покоримы. Я положил руки на его щеки. — А тебя?       — Лу. Луи, — поправил, засовывая оба больших пальца ему в рот. — Впрочем, не думаю, что хочу, чтобы ты звал меня по имени, детка.       Я растянул его губы в стороны, сам не зная, хочу я, чтобы он показал зубки или высунул язык, приглашая. Он послушно ждал, дышал на удивление ровно, будто происходящее нисколько его не волновало, но я чувствовал, чувствовал, как дрожат его пальцы на моей ноге и не мог удержаться от ухмылки одной стороной рта.       — Будешь хорошим мальчиком? — Больше заигрывал, чем ждал ответа: говорить он все равно бы не мог. — Сделаешь все, что я скажу, правда?       Щенячий взгляд снизу вверх и молчание в знак согласия вместо ответа. Он стоял коленями на холодной плитке, ему было больно и неудобно, но ни мысль о том, что никто, никто не заставлял его надевать рваные джинсы, ни невыносимое желание выебать его прямо здесь и сейчас не были достаточным оправданием для тихого шипения, когда он начал переминаться с ноги на ногу. Я достал пальцы из его рта и чуть наклонился, чтобы снова собрать его волосы, липнущие к шее: ему не хватало массивной цепи, как у питбулей, за которую было бы так удобно тянуть его голову на себя.       — Вставай.       Цепляясь за мои брюки, он поднялся на ноги, и я не смог отказать себе в удовольствии провести языком по его шее, сильно оттягивая волосы назад. От ключиц, вдоль кадыка, до подбородка.       — Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.       И он поцеловал. Почти осторожно, почти аккуратно и нежно — мне не понравилось. Мы собрались здесь не для того чтобы размазывать друг по другу розовые сопли, и я ждал от своего партнёра чуть большего энтузиазма. Он водил языком по моим губам, словно пытался распробовать на вкус дорогой шоколад, смаковал понемногу, будто в будущем ему больше не достанется — со вздохом негодования я развернулся, прижимая его к стене. Перестарался. Если бы не мои пальцы, все ещё сжимающие его волосы, болезненного удара затылком было бы не избежать.       На секунду поймал себя на мысли, что он слишком пьян и мне следовало бы убрать от него руки. В следующую уже сжимал его горло и целовал так, как мне этого хотелось. Воздух закончился. Сердце колотилось так, что лёгкие не справлялись с нагрузкой, и мне пришлось отступить. Отступить, но не отпустить — он смотрел на меня из-под полуопущенных век.       — Старайся лучше. Ты понял меня? — Он немного опустил голову, кивая и сглатвая. Я почувствовал, как сжимается его горло под пальцами. Захотелось почувствовать это вновь, посмотреть, как он будет втягивать щеки, отсасывая.       — Да. — Тихо и хрипло — пришлось чуть ослабить хватку.       — Умничка.       Я увёл его в спальню. Стоя на коленях на мягком ворсе ковра около кровати, он беспрекословно подчинялся каждому моему слову, и его кожа блестела, и глаза уже болели от напряжения. Сердце басами стучало сквозь вату в ушах: гулко, глубоко, будто мы все ещё на танцполе — я все ещё не начал трезветь. Несмотря на невинный щенячий взгляд, в его действиях не было никакого смущения — водил языком с таким усердием, что, будь он кошкой, давно стесал бы кожу до мяса. Когда головка моего члена уперлась в его небо и он поднял на меня взгляд, я впервые в жизни ощутил чувство, что никогда не умру. Я позволил слезе скатиться по его щеке и с тихим стуком удариться об пол, и кажется, я и не моргал вовсе, уговаривая мозг запомнить эту картинку — на будущее.       Ухмыльнулся, приподнялся на локтях.       — О чем ты обычно думаешь, когда дрочишь? — Он приподнял голову и долго смотрел мне в глаза, а после пожал плечами, не то отказываясь признаваться, не то и правда не знал точный ответ. — Хочу, чтобы впредь ты думал обо мне. — Потому что я о нем собирался думать совершенно точно.       Он улыбнулся. Он улыбнулся, скорее от неожиданности, чем от моей наглости, и от этой улыбки, сладкой, как неразмешанный сахар на дне чашки, в моем теле произошло короткое замыкание — это стало последней каплей.       — Иди сюда.       Он сидел на моих коленях, пока я целовал и кусал его губы, пока я трогал его, трогал везде, куда мог дотянуться, водил по липкой спине подушечками пальцев, царапал, будто хотел, чтобы под моими ногтями обязательно осталось его ДНК. Я не помню, кто, как и с кого снимал одежду, но помню, что лежал на спине, пока он оставлял синяки на моей шее — про себя поклялся, что убью его, когда мы закончим.       — Выше, — сказал, все-таки оттягивая его за волосы.       — Что?       — Сядь выше.       Он приподнялся, упираясь ладонями по обеим сторонам от моей головы, и пытался, тщетно, сфокусировать на моих губах взгляд. Его были красными и припухшими, мои скорее всего тоже — инстинктивно провел по ним языком, проверяя, нет ли крови. Он не понимал, что я от него хочу, и пару мгновений мы играли в гляделки.       — На лицо, — сказал чуть ли не по слогам. — Хочу, чтобы ты сел на моё лицо. — Надеялся, что мне не придётся его уговаривать.       Не пришлось. Неловко и неуверенно (в этот раз вряд ли из-за количества выпитого алкоголя) он перелез через мои плечи и встал на корточки надо мной.       — Так ты долго не простоишь, опустись на колени. — Я наклонил голову в сторону и коснулся носом внутренней поверхности его бедра. Мне пришлось придерживать его за ноги, чтобы он не упал, и это было почти смешно ровно до того момента, как он случайно проехался по моим губам промежностью. Дёрнулся с тихим стоном, но тут же вернулся на место. — А теперь обопрись о что-то руками и постарайся меня не задушить. Понял? — Лишь шумное дыхание в ответ. — Я не слышу. Мне повторить вопрос?       — Нет. Да. Я понял.       — Хороший мальчик.       Я надавил на его бедро, чтобы он опустился ниже. Он оказался на удивление нежным, так что, как бы сильно ни хотелось, как бы сильно ни зудели собственные яйца, я целовал и лизал его кожу медленно и осторожно — мне нравилось, как напрягаются мышцы под моими пальцами. Я не видел его лицо, но готов поспорить, он смущался как десятилетка, услышавшая пошлую шутку от одноклассника, но для чувства вины за совращение я все ещё был слишком пьян. Мне нравилось. Нравилось, как в клишированном порно, проводить мокрым языком, пуская дрожь по его телу. Мне нравилось, что он не мог сидеть смирно. Мне нравилось, что я мог играться с ним, но он ничего не мог с этим сделать.       Он вдруг начал смеяться, и я не помню, как, но наши лица вновь были на одном уровне, и на его щеках блестели слезы, и он трясся, будто я долго и успешно травил анекдоты.       — Что случилось? — Он пытался произносить слова, но с каждой попыткой все больше заходился в приступе хохота, и я против своей воли не мог сдержать улыбки. — Гарри?       — Ты запретил звать себя по имени.       — И это тебя рассмешило?       — Я попытался… — Он попытался успокоиться и начать дышать. — Попытался придумать, придумать, как тебя позвать.       — Зачем?       — Хотел сказать, что, если ты немедленно меня не трахнешь, мне придётся подать в суд за жестокое обращение.       — Юморист. — Я закатил глаза, едва не поморщившись от того, насколько это избитая фраза.       Я помню, что он лежал на спине. Помню его растрепанные волосы и тяжелое дыхание. Помню, что не мог отвести взгляда от блесток, переливающихся в свете лампочки в коридоре. Казалось, он в одиночку наполнял мою спальню теплом, и какая-то часть меня боялась обжечься, но другая слишком сильно хотела попробовать солнце на вкус. Солнце оказалось солёным и горьким, и клей, или фиксирующий спрей, или что бы то ни было нанесенное на его живот — на основе спирта, и я пьянел сильнее, каждый раз проводя по его коже языком. Отравление этой химией было справедливой ценой. Отравление было оправдано единогласно.       Открытая банка смазки все еще валялась на полу у кровати вместе с грязными салфетками — я не ждал сегодня гостей. Он следил за мной, хотя каждое мое движение было скорее интуитивным: я едва мог сфокусировать на чем-либо взгляд.       — Хочу, чтобы ты развернулся. Сделаешь это для меня? — Он даже не пошевелился. — Детка. На колени.       Мне пришлось подать ему руку, чтобы добиться желаемого. Я надавил ладонью на его лопатки, заставляя прогнуться, и неожиданно для самого себя открыл в себе первобытное, животное желание кусаться — не мне одному предстояло встретить следующее утро в синяках. Во рту давно вязало горечью, и я провел руками по его ребрам, прижимаясь, не позволяя отодвинуться от щекотки. У него подогнулись руки, и он уперся в матрас лицом как раз тогда, когда я поймал себя на мысли, что он подарил мне сногсшибательную возможность впоследствии за волосы притянуть его обратно к себе. На мысли, что эти длинные волосы можно с легкостью накручивать на кулак, что он никуда не денется, если мне захочется шептать ему на ухо что-то безумное. Что-то безумно грязное.       Он перенес вес на одну руку, второй потянувшись к собственному члену, за что тут же получил звонкий шлепок по ягодице.       — Убери. Я не разрешал тебе. — Он недовольно зарычал (щенок), но послушался. — Умница.       Но ведь и я не железный: одним резким толчком на всю длину. Он задохнулся от неожиданности, резко дернулся вперед, и я пожаловал ему пару мгновений прежде чем притянуть его обратно к себе. Он дышал так тяжело, так тяжело, словно его легкие перестали справляться, — мне все-таки пришлось оторвать его голову от матраса, чтобы он не задохнулся.       — Детка. — Мурашками по шее. — Ты такой красивый. Мне так хорошо с тобой. Я люблю это. Я люблю тебя.       Я помню, что он вцепился в мою руку, которой я прижимал его к себе за живот. Помню, что он откинул назад голову и его волосы безжалостно щекотали мне нос. Помню, что сжалился и начал ему дрочить, когда он начал умолять позволить ему кончить — адреналин в крови заставлял ускоряться с каждым его протяжным стоном мне на ухо. Он горел в моих объятиях как настоящее Солнце: миллионы градусов цельсия в моих руках. Он свел меня меня с ума своей сладкой улыбкой, такой сладкой, что чувствовалась тяжесть на губах, и пьяным, кажется, самым пьяным сексом в моей жизни.       Я помню, что целовал его, пока он молча и не то чтобы осмысленно смотрел в потолок, лежа на спине на моей кровати, но не имею ни малейшего представления, что было дальше. Я не помню, как и когда он ушел. Не помню, откуда в моей телефонной книжке взялся его номер, но через несколько дней меня разбудило уведомление об СМС: «Только что кончил, вспоминая, как сидел у тебя на лице. Планы на вечер?»