Когда становилось темно

Когда становилось темно в просторном, но холодном убежище, заполненном перепуганными детьми, Бард начинал петь. Почти вслепую, полагаясь лишь на ненадежный свет мертвенно-бледной аварийной лампочки, жалобно мерцающей от перепадов электричества, он перебирал озябшими пальцами знакомые до боли в подушечках струны, вспоминая самые ласковые и добрые песни, которые только знал. Его голос отскакивал от покатых стен, как от колокольного купола, возвращаясь звенящим эхом, и кажется заглушал, и чудовищный грохот над головами, и отголоски криков агонии тех, кто остался снаружи. К его собственному удивлению, даже самые крохотные малыши переставали плакать и жадно слушали о том, как завтра взойдёт солнце, и новый день наступит даже после самой чёрной ночи. Кожей он чувствовал на себе взгляды десятков пар глаз, которые искали его в полумраке, чтобы получить свою заветную искорку надежды. И даже когда стены начинали мелко подрагивать, осыпая растрепанные головы пеплом штукатурки, его улыбка становилась только ярче, заменяя собой тонкое пламя свечи. Ему было страшно. Наверное, страшнее всех здесь оказавшихся. Ведь он был единственным взрослым, кто прилично успел шагнуть за совершеннолетие, а теперь почему-то не умер, как остальные. Был тем, кто мог окончательно осознать, что началось то самое, что гремело со страниц книг страшным словом "война". Но Бард не мог себе позволить, чтобы его вкрадчивый голос вдруг дрогнул, а пальцы сорвались с тугой гитарной струны – ведь эти дети ему верили, и это было всё, что им сейчас оставалось. Обещание, что все будет хорошо, давалось тяжело и совестно, ведь он даже не знал, уцелело ли небо над головой. Но иначе было просто невозможно. Нельзя было дать цепкому страху и отчаянию сковать их по рукам и ногам, оставив медленно умирать под землёй. Бард пел, и крошечные ладошки тянулись к нему, как руки паломников, повстречавших вдруг в пустыне чудотворца, отнимающего боль. Искали в нем защитника, брата, отца — он не знал точно, лишь только играл-играл-играл, пока были силы и голос, игнорируя металлический привкус крови на языке. Ночь пройдет, наступит утро ясное, Знаю, счастье нас с тобой ждет. Ночь пройдет, пройдет пора ненастная, Солнце взойдет! Солнце взойдет... Постепенно он перешёл на тихие колыбельные, и словно повинуясь его музыке, стих и шум наверху. И пусть было абсолютно неясно, сколько сейчас времени там, за пределами их временного пристанища, им просто необходимо было поспать. Почувствовав, что даже самые жадные слушатели притихли и стали дышать глубоко и размеренно, прижавшись друг к другу и укрывшись кто чем мог, Бард, наконец, позволил себе заглушить струны ладонью и нашарить в потемках старую дедушкину флягу, чтобы сделать пару больших глотков, смачивая гудящие связки. Затем, он посильнее закутался в свою куртку и тоже задремал, привалившись к стене. Бард еще не знал, что годы спустя, ему не раз предстоит стать тем, кто начинает петь, когда становится темно.