***
У Савады Тсунаеши было особое Пламя, необычное, мягкое и принимающее любого, но ядовитое, убивающее тех, кого оно притягивает. Истинное Небо, впротивовес Чистейшему, создающему связи с теми пламенными, кто сами этого желали, привлекало их, как мотыльков свет и огонь. Привлекало, а потом вцеплялось щупальцами с шипами, отравляло собой, подчиняя этим ядом, выпивало их Волю, их личность, заставляя тянуться лишь сильнее, как в наркотической зависимости, когда одно прикосновение, один взгляд и единственная теплая улыбка были лучше всякой дозы. Не удивительно, что их убивали еще в детстве — если не топили младенцами, ведь не всегда получалось выявить его еще тогда, то травили, сворачивали шеи, чтобы избавиться от монстров в человеческом обличии. Милосердно, но от них все равно избавлялись. Но Саваде Тсунаеши повезло, как минимум, в двух случаях. Во-первых, ее никто не почувствовал, не нашел, дав возможность вырасти и узнать все самой, будто бы мир так и желал, чтобы она убивала тех, кто окажется рядом — не физически, но морально. Однако второй случай перевернул все с ног на голову, меняя мир, меняя его будущее с каждым шагом Еши, заставляя временную линию извиваться, будто бы попавшая в ловушку змея. Савада Тсунаеши была Видящей. Не пророком, что произносят свои видения, обличают их в слова и создают нерушимые цепи чужого будущего; не провидцем, как потомки Джиглио Неро, которые способны видеть лишь одну версию будущего и идти той тропой, что показало им мироздание, потому что любое отклонение могло разрушить все вокруг и убить тех, кто дорог им; не прорицателем, которым открываются ветви будущего, появляющиеся и разрушающиеся на глазах от изменений в мире — им всегда было слишком сложно сделать хоть что-то, а потому мир редко позволял им появляться на свет, будто бы оберегая своих детей от подобных ужасов. Нет, Савада Тсунаеши родилась Видящей. Той, что встречала дни с гордо поднятой головой, той, что видела намного больше окружающих, той, что могла знать прошлое и настоящее, но не могла прозреть будущее. Той, которой открывались тайны мироздания, закрывая некоторые двери прямо перед самым носом, ограничивая, но показывая на иные пути. Именно это и спасло не только ее, но и ее близких — ее младшего брата, очаровательного и такого серьезного, покалеченного, сидящего рядом, живого; ее маму, добрую и принимающую все, что они готовы дать ей, рассказать, раскрыть; ее друзей, веселых и забавных, улыбающихся на любое возмущение и смеящихся вместе с ней; чужих Хранителей, о которых она пока ничего не знала, но уже была готова их принять за их важность для Иетсуны в будущем, готовая задавить собственное Пламя ради них всех. Но это она делает и так, шепотом открывая Тсуне правду обо всем, обо всех своих силах и способностях, дрожа от страха, что тот ее не примет — хотя она все равно будет сражаться за него, несмотря ни на что, — и обнимает его только крепче, чувствуя, как руки сжимаются на собственной талии в порыве защитить. Еши знает, что защитить, не уничтожить. — Не трогай его, — голос у Иетсуны тихий, хриплый, почти сломленный, но оживающий понемногу, потихоньку. Тсунаеши проводит по его светлым волосам и мычит в согласии. Он прав, пока рано. — Я все равно убью его в будущем. За все, что он с тобой сделал, за все, что планировал, наблюдая, как тебя ломают и уничтожают. Брат молчит, принимает без слов ее право. Все же Еши назвалась старшей сестрой еще много лет назад, а потому ее долг, как сестры — защищать своего брата и заботиться о нем, чего бы ей это ни стоило.***
Реборн, этот Проклятый малыш-взрослый, приезжает только через год. О да, их отец-ублюдок, видимо, постарался дать своему «проекту» время на адаптацию, чтобы не выдавать своих действий перед лучшим киллером мира и Девятым доном. От одной мысли об этом Тсунаеши хочется скривиться в омерзении, но она сдерживается и только улыбается мягко, наблюдая или видя, в какие переделки влипает ее брат. Это уморительно и смешно, это учит его снова быть живым намного сильнее, чем у нее самой получалось в прогулках с ним и подругами. Ей нравится это Солнце только из-за того, как по-своему, без предубеждения он относится к Иетсуне. Правда, чужие поползновения Тсунаеши отсекает резко, излишне громким ударом ножа о деревянную доску, когда интерес Аркобалено перетекает во что-то нездоровое. Еши сильнее заталкивает собственное Пламя в самые дальние края разума, тела, не дает Воле и шанса, хотя она и так вроде бы не давала их ей, ее щупальцам с шипами. Она не должна забирать что-то у младшего, у которого и так было отнято слишком многое. — Реборн-сан, — тихо, но непримиримо, со сталью в голосе, облаченной в теплоту и приветливость, говорит Тсунаеши, стоит отложить нож в сторону и обернуться, и в глазах у нее мелькает нечто такое, что вымораживает, что не похоже на глаза милых девочек-подростков, но то, что может появиться у старших сестер, защищающих свою семью. — Вы репетитор моего брата, а потому я настоятельно прошу вас обратить весь свой интерес к нему, а не ко мне. Вы почти ничего о нем не знаете, а наш отец, — Еши сбивается и не скрывает того, как морщится в презрении от одной только необходимости называть Емицу отцом, — вряд ли стал вам рассказывать правду. Так что обращайте вопросы к Иетсуне и в нем же ищите ответы. И то, как меняется взгляд Реборна с просто удовлетворенного, планирующего, на злобный и темный, полный ярости, Тсунаеши встречает с довольной улыбкой, с довольным взглядом, скрытым за длинными, пушистыми ресницами. У киллера уходит всего неделя, чтобы если не найти ответы на свои вопросы, вызванные странным разговором на кухне, то хотя бы намеки на них. Все же каким бы скрытным, неуверенным в собственном настоящем облике ни был ее милый младший брат, ее Иетсуна, ничто нельзя вечно скрывать под иллюзиями от такого человека, как Аркобалено Солнца. Если же Реборн проявляет ей благодарность, то Тсунаеши просто делает вид, что ничего не знает, и встречает это мягкой улыбкой.***
Гокудера Хаято… верный. Нет лучшего слова, чтобы описать то, с каким восхищением он смотрит на Иетсуну после сражения за школой, и Тсунаеши на мгновение выдыхает. Она слишком многое знает о нем, стоило им только встретиться взглядом лишь однажды. Дар всегда открывал прошлое, открывал правду о людях ей именно так, при первом взгляде, при первой встрече, и с прошедшим временем это перестало вызывать у нее мигрени каждый раз, хотя все еще приносило ощущение ужаса. Она слишком хорошо знает, насколько они оба, и брат, и Гокудера, сломаны взрослыми, их стремлениями и желаниями, чтобы не радоваться за них, за их зарождающуюся связь. А потом происходит это. — Слушай меня внимательно, Гокудера Хаято, и заруби это себе на носу. Впервые за год с небольшим Тсунаеши снова выглядит олицетворением бурлящей в груди злости, самим ликом дикого зверя, почуявшего добычу, почуявшего слабость, готового вцепиться зубами в шею и выдрать кусок плоти, заставляя захлебываться кровью, болью. Она вжимает Гокудеру спиной в стену и держит крепко за ворот, дергая, заставляя слушать и запоминать, понимать. — Ты поклялся в верности моему брату, и сейчас, назвав меня «Джудайме», ты отрекся от этой клятвы, предал его. На первый раз я тебя прощу, но там, откуда ты пришел, за это закапывают под два метра в землю. Еще раз подобное произойдет, и я самолично убью тебя голыми руками, чтобы мой брат не пачкался о подобную грязь, — Еши встряхивает Хаято за ворот и хищно щурится. — Ты меня понял?.. Гокудера кивает, будто бы не доверяя своему голосу от ужаса. Встряска ему будто бы помогает, рассеивается туман в глазах и голове, отпуская, а Тсунаеши с досадой сильнее запихивает свое Пламя глубже, еще глубже, будто бы желая от него избавиться. Надо было все-таки Девятому их запечатывать, надо было… Савада его отпускает и отворачивается, чтобы уйти в свою комнату. Гокудера за ее спиной едва ли не сползает на пол, но выпрямляется и кланяется с извинениями и уважительным «Савада-сан». Ну конечно, женщины же в мафии, которые могут за себя постоять, а не стать придатком к мужу или родне — редкость. Редкость, которую нужно уважать. Тсунаеши лишь машет ему ладонью, незаинтересованная, и игнорирует Реборна. Если ему так интересно — пусть попробует спросить ее брата.***
Новых Хранителей брата Савада встречает с улыбкой, с помощью и теплом, но всегда — с дистанцией. Она держится так далеко, как может, чтобы не прослыть незаинтересованной, далекой, лишней, и Иетсуна смотрит на нее с волнением, но пониманием, с благодарностью, в ответ получая все тепло и заботу, всю сестринскую любовь, на которую она только способна. Тсунаеши готовит им обеды, помогает с уроками и непонятными темами, гуляет вместе и веселится, занимается детьми и общается с Бьянкой, внезапно сошедшись на теме младших братьев, которым нужна их помощь, как бы те ни думали иначе. Ей нравится то, как оживилась атмосфера дома, внезапно ставшего общежитием имени семьи Савада, и она со смехом жалуется иногда друзьям на это, выбираясь к Шоичи и Спаннеру. Это весело и заставляет успокоиться, немного расслабиться. А еще она собирает информацию, по самым кусочкам, помогает разобраться в подоплеке мафии, когда Реборн втягивает ее в их разговоры об этом, получив даже если и не все, но часть ответов. Тсунаеши учится, зубрит самые разные вещи, пока не натыкается на пугающую историю, заставляющую искать все больше и больше деталей, нюансов, ссылаться на законы еще времен Первого поколения. Папочка получается внушительная, но Еши ни капли не жаль потраченного времени, когда Аркобалено говорит о приказе Девятого, в котором мелькает знакомое имя. У нее не уходит много времени, чтобы утянуть Иетсуну в сторону и объяснить все на пальцах, в общих чертах, впихнуть в руки папку с подробностями, с доказательствами. Их план шаткий, он не имеет расписанных пунктов, но Тсунаеши впервые за долгое время складывает руки в замок и горячим шепотом молится, отчего даже дети и мама не решаются ее прервать. Вечером ребята, помятые, но счастливые, приводят в их дом троих новых жильцов, и Тсунаеши выдыхает незаметно сквозь зубы, улыбается радостно, встречая их всех теплыми объятиями, теплыми словами, теплыми улыбками и взглядами. Сбивает точно с толку Мукуро и его товарищей, но только смеется. Когда через месяц Рокудо приводит к ним стеснительную девочку, Наги, которую взял под свое крыло, обучая, Еши так же тепло обнимает ее и приветствует, чувствуя, как внутри укладывается что-то теплое-теплое, мягкое, дорогое сердцу. Взять протекцию над ней — почти что обязанность для Савады, и от благодарного взгляда Мукуро она лишь отмахивается. Они все здесь — семья, как она сказала ему в первые вечера в их доме. А семья помогает друг другу всегда, несмотря ни на что. Кажется, именно теперь эти слова нашли в нем понимание, осознание где-то глубоко-глубоко.***
О Конфликте и Варии Реборн говорит им всем за три недели до приезда отряда наемников, и это первый раз, когда Тсунаеши при них хмурится серьезно, поджимает губы — не как во время трудных задачек или тестов, а так, будто бы она пытается придумать план, как спасти их. Иетсуна поворачивается к ней с серьезным видом, с серьезным взглядом, заставляя остальных выпрямиться, ощущая, как внутри сжимается пружина напряжения. — Ты можешь что-то сказать или увидеть, Еши-нее-сан? Вопрос для остальных непонятный, неясный, только Реборн скрывает взгляд за полями шляпы и опасно щурится. Ну конечно, у него же уже был опыт с провидцами, неприятный, болезненный опыт, но Савада — не провидец. Она не может увидеть будущее, не может скользнуть по линиям времени и вытащить на свет ту, что будет им более удобной, более успешной, уменьшая травмы и проблемы во время столкновения. О чем она и говорит в ответ, печально качая головой. Именно вот так, в маленькой комнате, идеально чистой спальне ее брата, все остальные узнают о даре Тсунаеши и ее же проклятии, идущем с ним рука об руку. Кто-то — не будем указывать пальцем на Хаято, — порывается сказать, что ей не стоит жить, что ее надо давно убить, но Еши и так сжимается, будто бы желает занять как можно меньше места, а Тсуна закрывает ее собой с тяжелым, мрачным взглядом. Реборн ставит точку в этом клине между ними, звуча мрачно, но одобрительно: — Она и так предупреждала нас, не сближаясь, задавливая саму себя. Это прекращает любые разговоры о Пламени Тсунаеши или ее способоности знать все и обо всех только по одному взгляду на человека. Это дает ей волю вытаскивать из Аркобалено подробности, как можно больше подробностей, задавать вопросы снова и снова, иногда одни и те же, просто с разной формулировкой, и дар вместе с интуицией, слабой, подавленной ее способностью, работает на пределе возможностей, ищет информацию, вызывая у нее мигрень, которая не отпустит из своих лап еще как минимум неделю, но Савада старается, морщится и все равно набрасывает план, кусает губы, пытаясь получить больше. У них есть время на подготовку, есть время на то, чтобы превратить Конфликт не просто в официальный фарс, а в короткий официальный фарс, который будет проходить по их правилам. Они договариваются с Хибари и главой клана, они подготоваливаются к тому, чтобы встретить и представителей Вонголы, и других семей. Они стараются предположить все, и Еши не жалеет себя при каждом получаемом клочке информации. На конфликт Савада Тсунаеши приходит в строгом платье, будто бы сошедшем с картин о викторианской эпохе, закрытом наглухо, скрывающем все, но достаточно свободном, чтобы дать отпор. Она приходит, как сторона поддержки Савады Иетсуны, своего брата, и игнорирует ублюдка-Емицу, держа на руках Реборна. Только наличие Аркобалено у нее на коленях мешает ей сорваться и уничтожить Занзаса, когда тот заикается о том, что ее брат — всего лишь кукла их отца. Но нельзя, нет, их план должен работать, каждая шестеренка должна сработать правильно, поставленная на свое место. И Наги сжимает ее предплечье в страхе, когда бой, единственный, общий, начинается. У ребят меньше боевого опыта, чем у отряда Вария, но у них есть их связи, есть это предчувствие между Хранителями и Небесами, и Тсунаеши с восхищением наблюдает, как они срабатываются прямо на поле битвы, как приобретают общий ритм, общие атаки, оттесняя наемников назад. Это выглядит… восхитительно. Когда Иетсуна и его друзья побеждают, Еши кидается ему на шею со слезами и счастьем, со словами, что у них получилось. Радость льется через край, и кажется, что ничто не способно ее прервать. Конечно, это не так. — Ты не разочаровал меня, Иетсуна. Отличная работа, — Емицу тянется к ее брату, пытается коснуться, снова загнать его в те рамки пустоты и одиночества, и Тсунаеши просто не выдерживает. Шлепок по руке раздается оглушающе громким в относительной тишине спортивной площадки, а от Еши расходится устрашающий, обжигающий жар. Волосы, свободно лежащие на спине, взмывают в воздух от его порывов, а глаза с легкостью окрашиваются в жидкий янтарь, так естественно, будто бы так происходит всегда. — Даже не смей касаться моего брата, ты, жалкий ублюдок. Тсунаеши шипит, как змея, и щурится хищно, опасно. Она готова уничтожать, стирать в порошок, растаптывать и убивать голыми руками, и Гокудера, сглатывая, делает шаг назад — еще живо в воспоминаниях обещание. Но Емицу это не останавливает. В злости он замахивается, хоть у него и не получается ее ударить. Иетсуна встает на ее защиту, сжимает чужое запястье до боли. — И не думай ударить Еши-нее-сан. Я могу смириться с тем, как ты избивал и ломал меня, когда я был ребенком, как ты наплевал на мои раны, лишь изредка показывая медикам с Пламенем Солнца, как много шрамов ты оставил мне, о, это ужасающее множество шрамов, скрываемых иллюзиями. Как ты говорил Туманникам ломать мой разум, уча так противостоять их созданиям, — в воздухе от ярости Тсуны начинает виться запах горящего мяса, и Тсунаеши морщится, но с удовольствием смотрит, как их «отец» дергается от боли, пытаясь вырваться. — Но я никогда в жизни не позволю тебе поднять руку на мою старшую сестру, даже просто коснуться ее, чего бы мне это ни стоило. Они уходят под ропот людей и злость в глазах Девятого, явно уже придумавшего наказание предателю-Советнику за его поступки. Они победили, они смогли, и это самое главное. И если через несколько месяцев мир потряхивает землетрясением практически везде, если утром Тсунаеши находит у себя на столе сделанный будто бы из хрусталя цветок, что переливается всеми цветами радуги, а на кухне сидит взрослый и совершенно не проклятый Реборн, то она предпочитает закрывать на это глаза и просто тепло улыбаться своим подругам и друзьям, Хранителям и семье брата. И да, на взгляды Солнца в сторону Иетсуны она тоже не обращает глаза — не маленький мальчик, сам разберется. Да и подсказывает дар, что они не разберутся, пока не появится среди них еще один… Впрочем, это не ее дело.