о чем говорят старики

– Бесстрашная нынче молодежь пошла… В наше время только попробуй засветиться, да тем более на службе – не убежишь от старика потом. А им сейчас хоть бы что. – Да разве это плохо? Кажется, у них как раз все хорошо… Вот даже Сюхэй и Рангику – едва ли кто раньше мог предположить, что наша красотка ответит ему взаимностью, а ведь повернуло. Они близки тем, что абсолютно непохожи – за исключением того, что оба предельно просты. Сюхэй не скрытен – он сдержан, а это совсем разные понятия. Он – холоден, тверд, настойчив и разумен. Она – весела, беззаботна, открыта и совершенно безответственна, когда дело касается работы. Их сводит то же, что и разделяет – общая боль от потери близкого, боль, о которой они не говорят никогда и ни с кем, даже друг с другом. И крепкое плечо Сюхэя, которое в самый необходимый момент оказалось рядом для Рангику, и ее заботливая рука, которая в нужное время уберегла его самого. Он никогда не знал тепла и ласки – она никогда не знала надежной опоры. Они стали друг для друга тем, что никогда не смогли бы взрастить в себе самих и чего никогда не давали самые близкие им люди. При общей естественности и невозмутимой свободе, без тени лукавства они образовали идеально гармоничную картину, по всем канонам дополняя друг друга, сглаживая друг у друга остроты и неровности. С ней суровый Сюхэй оттаивает, становится нежнее и теплее, Рангику с ним обретает твердую землю под ногами, непоколебимую уверенность в завтрашнем дне. Это союз, который невозможно разделить, невозможно представить их отдельно друг от друга. Они – единое целое, ради создания которого стоило пройти все то невыносимое, что им обоим пришлось перенести поодиночке. На Бьякую с Ренджи каждый раз смотришь как под новым углом, будто они сами пока не определились, что из себя представляют и какую часть из этого готовы вынести вовне. Если полярное способно притягиваться в разы сильнее, то они превзошли любые законы физики, даром что на небесах земные правила не работают. Ренджи вырос из хвастливой гордыни в преданность безусловную и гордую. Его яркость и импульсивность для отчужденного Бьякуи – словно якорь в реальность, с которой он теряет связь год за годом. После смерти Рукии у них не осталось ничего и никого – они зализывают раны друг друга, рваные, грязные, загнившие от нестерпимости боли. Они друг для друга – шаг в неизвестность, игра на доверие, в которой нет проигравших, воплощение смелости резкой и отчаянной в слепой надежде держаться хотя бы друг за друга, если больше держаться не за что. Их связь – отказ от предрассудков, готовность изменить себя ради любимого. И Ренджи целует тонкие руки аристократа, чью холодную правильность проклинал и ненавидел столько отчаянно-бесполезных лет, и Бьякуя очерчивает ломаные линии на загрубевшей коже руконгайского оборванца, отступая от обета свято следовать писаным и неписаным клановым законам. Гин и Изуру – это то невозможное, в которое не веришь до последнего, пока не видишь своими глазами, а увидев, уже и не представляешь, как могло быть иначе. Они не просто противоположны – вовсе несравнимы, словно возникли из разных реальностей. Пожалуй, у Гина слишком хорошее чутье, он тонко чувствует абсолютно все, и особенно – все прекрасное; Изуру в определенной степени и есть воплощение прекрасного. Его утонченная натура, казалось бы, должна быть лакомой добычей для голодного лиса – но она словно приручает дикого зверя, и тот затихает и ластится к нежным рукам. На самом же деле лисы свободны и в душе навсегда одиноки – Изуру знает об этом и потому никогда не превращает ожидание в муки. Все то, что пережито в разлуке, для них – особая ценность, тот самый шаг к сознанию и принятию того, что необходимо обоим как воздух. Они оба – безусловное доверие, безграничная свобода друг для друга и минуты сокровенной тишины под луной, когда под напором игривой дерзости тает задумчивая серьезность Изуру, а на его кроткую нежность отзывается совсем не шуточная ласка Гина. И знаешь, мне кажется, им мы и уступим этот берег, когда придет время… – Да что ты все про молодежь да про молодежь… А мы что ж, Джуширо, совсем уже ни на что не годны? – ворчит мужчина, едва поднимая глаза из-под широкой шляпы, и недовольно ворочается на чужих коленях. – Я пока помирать не собираюсь. – А мы здесь уже легенда, Сюнсуй, – мягко отзывается собеседник, и мечтательный взгляд, отрываясь от далекого горизонта, опускается к чужому – темному, глубокому и даже так будто молодецки-беззаботному. – Мы с тобой можем только надеяться, что учитель простит нам эту маленькую слабость. – Старик Яма давно еще понял, что вдвоем мы намного крепче. Если когда-то его душа вернется в Готей-13, думаю, он нас больше не осудит. Согласие выражается одним коротким жестом. Укитаке добродушно усмехается, и мягко поблескивают зеленые глаза, открывая наблюдающему снизу Кьераку целый мир мелких искорок и огоньков, мелькающих свежестью весенней листвы. Иногда можно даже не видеть его улыбки – один взгляд отражает все, что таится в душе. Хотя нет, пожалуй, без улыбки Джуширо долго он не протянет. – И все-таки скучно быть стариком, – бормочет Сюнсуй, окончательно стаскивая шляпу с лица и откладывая ее в сторону. – Я бы вернулся в нашу молодость, Джу-тян. В ответ ему разливается тихий смех, нежный, словно шелест теплого ветерка. – Ну уж нет, снова прятаться по углам и получать нагоняй от старика Ямамото я не хочу. В глазах отражается теплота юношеских воспоминаний, далеких до зыбкого тумана, и невольно Кьераку расплывается в улыбке, словно перед ним не такой же старик, как он сам, а снова молодой, чуть стеснительный студент, такой очаровательный в своей учтивой скромности. Тонкая прядь падает вперед и щекочет щеку, когда Джуширо немного наклоняется, и даже этот невольно-неловкий момент кажется естественным и необходимым. – Да брось, весело же было, – он убирает с лица светлую прядь, проглаживает шелковые волосы крепкими пальцами. Его смешок звучит чуть ниже и грубее, но это давно уже привычно и так естественно, что едва ли можно представить день без бархатистого голоса генерала. – А еще тогда ты носил косу и очень мило краснел, когда я называл тебя Джу-тян. – Тысячелетняя привычка – тоже привычка? Шутливое замечание так и зависает в воздухе. Будто не скрипят за плечами, не отзываются редкой ломотой в костях неподъемно-тяжелые сотни лет, они меняют положение ловко и быстро, и хрупкий на первый взгляд мужчина, поваленный на землю скорее настойчивостью, чем реальной силой Сюнсуя, уже тихо смеется, растянувшись на мягкой траве, и шутливо сопротивляется попытке накинуть на лицо соломенную шляпу – чтобы не перегрелся ненароком. Их жизнь, правда, чуть короче вечности – но даже так кто запретит старикам понежиться под солнцем, пока служба идет где-то там, за прочными границами Сейрейтея? Даже командирам, знаете ли, нужен отпуск. И обязательно – в хорошей компании.