Млечный путь

      Он ведет от плеча до чужой кисти руки, сжимает ее в своей с мягкими подушечками на пальцах, немного шершавыми, но невероятно приятными. От одного движения спина покрывается мурашками, от него же самурай выпрямляется, но лишь на секунду, чтобы следом сгорбиться вновь. Теплое дыхание щекочет шею. Тигнари находится запредельно близко, от чего ронин невольно сжимает кулаки, будто опасаясь удара в спину. Но ведь этого не может произойти, так ведь? Даже если Кадзуха и доверяет, все равно разум туманят подобные мысли. Ученый ведет ухом, недовольно хмурится, когда замечает напряженную оголенную спину. — Тебе нужно расслабиться, сейчас все хорошо, — свой и так мягкий и приятный голос Тигнари старается смягчить шепотом, будто говорит о чем-то таком, что позволено слышать только самураю. Рана на спине больше не кровоточила, лишь неприятно сжималась от каждого вздоха Каэдэхары. — Помни, ты в безопасности, — но о какой безопасности можно говорить тому, кто вечно скитается? Безопасно он может себя чувствовать только на борту Алькора и то не всегда. Кадзуха шикает, но не от слов своего компаньона, а от воздействия холодной мази на рану. — Она должна затянуться в течение нескольких дней, затем-, — дрожь распространяется по всему телу, заставляя кончики пальцев неприятно покалывать. Кадзуха старается ее сдержать, вновь и вновь сжимая и разжимая кулаки, стискивая зубы, в конце концов обнимая себя же.       А Тигнари молчит, наблюдая за тем, как тело, покрытое бесконечными шрамами, старается держать себя в руках. Парень вздыхает, спокойно ведет взглядом от поясницы до распустившихся белёсых волос с красной прядью, отчаянно болтающейся возле виска.       Ученый кладет свои руки на плечи, от чего Кадзуха вздрагивает, но голову не поворачивает. Сейчас в ней множество мыслей, и воспоминания, словно огромная волна, накрывают его с головой, самурай впервые так отчаянно жаждет помощи, он кричит о ней, но все его слова забирает с собой молчание. Тигнари слышит, а потому кладет голову рядом со своей рукой, ластится ближе к шее ронина и тихо-тихо что-то напевает. Он прижимается к телу, покрытому шрамами, но не слишком близко, чтобы не навредить. Парень впускает пятерню в волосы, массирует затылок.       Волосы самурая непривычно мягкие. Тигнари всегда думал, что для скитающегося человека забота о своих прядях — последнее, что он мог бы сделать. На концах они слегка секутся, а потому ученый подмечает для себя, что стоило бы немножко их подстричь. За то время, что Кадзуха находится рядом с Тигнари, они прилично отрасли. Каэдэхара сквозь пелену мыслей слышит смешок, чувствует, как длинные пальчики перебирают его пряди, то и дело наматывая на указательный. — Тигнари… — паника давно не накрывала самурая, возможно, с самого того момента, когда погиб Томо. Но что стало причиной для того, чтобы она вернулась? Или, скорее, кто. Она выбила из Кадзухи последние силы, лицо его стало побледневшим, а глаза впали, оставляя за собой черные галактики. Ученый на свое имя поджимает ушки, виновато смотрит на ронина, будто бы зная, что все дело в нем.       Тело давно не дрожит, наполнившись теплом чужого, но руки до сих пор не покидает тремор. Кадзуха смотрит на свои кисти, словно они ему не принадлежат, словно они совершенно чужие для него, затем переводит взгляд полный надежд на своего возлюбленного. Тигнари вкладывает свою ладонь в чужую, покрытую бинтами, которые в некоторых местах были окровавлены и грязны. Парень вздыхает, готовясь сменить повязки, но Каэдэхара слишком сильно сжимает его кисть руки, будто бы это единственное, что сейчас может вырвать его из раздумий, вернуть в реальную жизнь, словно Тигнари являлся для него последним глотком свежего воздуха. Фенек не поднимает ушки, а хвост делает несколько недовольных движений, но сам ученый голос не подает, он терпит ту боль, которую приносит ему самурай, но лишь затем, чтобы тот спокойно выдохнул и просто крепко сжал его ладонь. — Прости, — в красных глазах будто сосредоточилась вся кровь, что имелась в этом худом теле. Но теперь Тигнари точно видел, что именно сейчас они наполнены той жизненной энергией, которой были наполнены пару часов назад. Кадзуха наконец поднимает взгляд, немного улыбается, а затем ведет носом по чужой шее, оставляя дорожку поцелуев.       Непоколебимого ученого не смутила сила, с которой его руку сжимали, но смутили легкие мазки, которыми покрывалось его тело. Он останавливает самурая, берет его кисть руки в свои, медленно снимает грязные бинты. Ранее Кадзуха не позволял подобного никому, он не доверял никому, кроме себя, сам занимался перевязкой. Раны на руке давно не болели, но безобразные шрамы, которые там остались, не нравились даже ему, поэтому он просто боялся, что дорогой ему человек оставит его, увидев изуродованную руку. Но Тигнари лишь усмехается на все попытки Каэдэхары его отговорить, он откидывает бинты куда-то за кровать, любуется шрамами от ожога еще пару минут, а затем припадает губами к кисти, покрывая каждый сантиметр поцелуем. Такая шершавая, неприятная, некрасивая, но тем не менее ожог на ней является напоминанием о чем-то дорогом, точнее, о ком-то дорогом. — Нет ни единого шрама на твоем теле, который я назвал бы безобразным, — Тигнари улыбается, поднимает вновь ушки и быстро-быстро машет хвостом. — Все они часть тебя, все они являются прекрасными млечными путями на твоем утонченном теле.