Кислота

— Как же ты меня бесишь! — Джимин рычит сквозь стиснутые от злости зубы. Она толкает в грудь Юнджи, отбрасывает её к стене, но неосознанно придерживает спину, чтобы не причинить боль. — Ты играешь никому непонятные роли, а раздражаю тебя я? Дорогая, посмотри в зеркало, там человек, который бесит тебя куда больше, — Юнджи язвит, усмехается уголком губ. — Терпеть тебя не могу, — шипит в ответ, раздражённой кошкой, опасно приближаясь к лицу. Дыхание сбито от злости, ненависть кипит океаном в душе. — Одной фразы хватит, чтобы я исчезла из твоей жизни. И это ты, черт возьми, звонишь мне посреди ночи. Это ты признаёшься в любви. И это ты целуешь меня, когда пьяна. Просто скажи, и я исчезну, — спокойствие Юнджи ломается. Она ломается, выдавливает каждое слово со злостью, под конец речи сменяя злость на боль. — Просто скажи это и отпусти меня. Джимин сошла с ума. Да, она знает это. Намеренно делает шаг с обрыва, когда смотрит в глаза Юнджи. А там звёзды и галактики из блестящих слёз, покрывают толстым слоем усталость и боль на дне зрачков. И она срывается. Всегда срывается на ней. Потому что ненавидит магнит, спрятанный в душе. Тот магнит, что тянет в объятья девушки, а не парня. Ненавидит глаза, до боли в сердце прекрасные, пробуждающие ярость в груди. Ненавидит, потому что смотреть можно, касаться нельзя. Сцеловать яд с тонких губ — нельзя. Сжать тонкую талию — нельзя. Любить полную спокойствия и холода Юнджи — нельзя. Но сердце упрямо тянется в прекрасные руки с крючковатыми пальцами и чуть вздутыми венами. Джимин ненавидит каждую бабочку, порхавшую в животе, их крылья сделаны из лезвий. Любовь убивает ненавистью. Ненавистью к себе. Джимин отталкивает каждый раз Юнджи, кроет её матом, сарказмом отвечает на любой вопрос и злится, когда спокойствие в отчаяннолюбимой душе остаётся нерушимым. Юнджи делает то, чего ни в коем случае нельзя было делать, — целует. Сначала робко и целомудренно, нежно касаясь губ, но через мгновение страстно и жадно. Она кусает, лижет, жмётся ближе, обвивает шею, зарывается пальцами в волосы. Джимин через пару секунд отталкивает изящное тело от себя, в этот раз не удерживая. Раздаётся глухой звук удара. Юнджи горько усмехается, кивает. Она уже отходит от Джимин, когда та хватает её за руку, грубо разворачивает, вновь толкает в стену и вгрызается в губы страстным, властным поцелуем. Руки сами тянутся к тонкой шее, оглаживают нежную кожу, поднимаясь к щекам, чтобы неуверенно замереть на лице в полном нежности жесте. Джимин прикрывает глаза, позволяет Юнджи терзать свои губы, вылизывать тщательно рот, сплетать языки в одно целое. Огонь распаляется где-то в области сердца, глухо стучавшего в груди. Юнджи — вода. Холод нежных рук, обхвативших талию и спустившихся на бёдра. Холод ядовитых губ и презрительных насмешек в ответ на ярость. Она вода, ручейками спускающаяся по телу. Джимин — кислота. Разъедание ласковых рук, прижимающих к себе властно. Разъедание чувственных губ, оставляющих ожоги засосами на шее. Она кислота, разъедающая трепетнолюбящую душу. А если в кислоту добавить воду, то будет взрыв. Они это знают. Знают и отдаются во власть трагедии. Одежда слетает на пол, разорванной хрупкими женскими руками, и лишь нижнее белье остается на стройных телах. Взрыв совсем близко. Джимин опускается на колени, языком ведёт по стройным ногам, которые прожигала взглядами каждую встречу, о которых шутила грязно и грубо, целовать которые мечтала каждую ночь напролёт. Засосы на бледной коже смотрятся правильно, напоминают о том, кто разъедает душу, о том, кто душу забрал. Джимин размашисто лижет внутреннюю часть бёдер, целует ткань стринг, задевая неминуемо клитор, срывает приглушённый стон. Ткань намокает стремительно. Джимин целует, засасывает, играет с клитором, языком толкается внутрь, сквозь ткань. Юнджи едва стоит на ногах. Тело предательски дрожит, перед глазами вспышки удовольствия, лишь слёзы, готовятся сорваться с ресниц. Противно от чувств. Противно от слабости перед Джимин. Противно, потому что сил оттолкнуть того, кто боль причинял слишком часто, не осталось. Лишь звонкие стоны беспощадно разрывают тишину наравне с пошлым хлюпаньем и сбитым дыханием. Джимин имитирует толчки языком, продолжает играть клитором, сжигая жестоко страстью. Она сжимает бёдра до синяков и глубоких ран от ногтей. Оргазм настигает Юнджи, накрывает волной наслаждения. Она крупно вздрагивает, стонет хрипло, падает в руки Джимин. И той хочется влюблённо убирать длинные пряди с красивого лица, что она и делает, тут же начиная покрывать трепетными поцелуями щёки и скулы. Целует каждый сантиметр. Дрожит от пламени в груди и жара желания внизу живота. Юнджи жмурится от ласки, расслабленно лежит в руках, страшась открыть глаза и оказаться в том мире, где кислота ненависти сжигает душу. Так страшно услышать вновь: — Я не могла тебя целовать! Я не лесбиянка, ты мне противна! Страшно слышать язвительные комментарии по поводу внешнего вида. Страшно вновь оказаться в объятьях одиночества холодной квартиры. Сама ведь ничем не лучше, каждое ядовитое слово отражала умело сарказмом, иногда игнорированием, которое из себя выводит порою лучше, чем любая провокация. Джимин перестаёт целовать. Она обнимает крепче, тычется лбом в плечо, неудобно согнувшись над Юнджи. — Не исчезай, — хрипло умоляет. Юнджи неуверенно открывает глаза. — Чувствую себя кроликом, попавшим в захват змеи, — неловко смеётся. Джимин прижимает к себе крепче. — Ну, тише-тише, я не исчезну, только… только не говори потом, что ничего не было. Джимин кивает часто. Страсть всё ещё бурлит в крови, но она не смеет двинуться, желание держать в объятьях Юнджи куда сильнее похоти. Если добавить воду в кислоту, будет взрыв, но если добавить кислоту в воду кислотность снизится.