Помехи

Телефон Альбедо, обычно молчащий сутками, а то и неделями, разрывается от уведомлений. Сообщения с незнакомого номера сыплются один за другим, и можно спорить на что угодно, что еще вчера эта симка не принадлежала никому; лежала себе в магазине, ждала, пока ее кто-нибудь не заберет, а в итоге оказалась у худшего человека на свете. Худшего, убеждает себя Альбедо. Худшего, невыносимого, ужасного, встретил бы на улице — пристрелил. «Альбедо…» «Прости, это снова я» «Знаю, что не должен тебе писать, сто раз об этом уже договаривались…» «Это все эти треклятые коктейли» «Понятия не имею, что Дилюк мешает туда, но штука такая убойная, башку с одного бокала сносит…» Где-то за окном, далеко в ночной темноте, слышатся отголоски смеха и музыки. От дома Альбедо до бара «Доля Ангелов» два шага идти — и будь же проклято такое соседство! Иной раз, когда в баре много народу, слышно даже на втором этаже, через плотные шторы, которыми Альбедо отгородился от мира и от населяющих его надоедливых и шумных людей. Но от Кэйи не отгородишься, этот куда угодно пролезет: в щель между строк, в нору мышиную! Еще недавно Альбедо клялся себе, что больше никогда не будет с ним говорить, занес в черный список его очередной номер, но все повторяется. Вечер, у Альбедо работа над исследованием, у Кэйи тоска, самоненависть или очередная чушь, которую он сам себе выдумал. И пока Альбедо трудится над статьей, Кэйа идет в бар, заливает горести сначала сидром, потом вином, потом крепкими коктейлями, пока опьяневшее сознание не велит ему схватиться за телефон. Сообщения приходят и приходят. «Твою мать, ты бы это видел» «Дилюк врубил музыку, чтоб потанцевать, так на него три пьяных девицы накинулись, как кошки на валерьянку» «Зараза, тоже пойти потанцевать что ли?» «Альбедо, ты почему не здесь? Ты почему, блять, не пьешь совсем, святость ты ходячая, совсем в своей лаборатории в сушеную мышь превратился, ненавижу тебя…» Образы перед глазами предстают один за другим, как бы Альбедо не силился отогнать их. Вот бар: там шумно, стоит полумрак, пахнет вином, жаренным мясом и специями. Вот Дилюк за стойкой смешивает напитки, попутно отбиваясь от поддатых девиц, и к его вспотевшему лбу липнут выбившиеся из хвоста рыжие пряди. Вот Кэйа сидит за стойкой напротив Дилюка — нет, не за стойкой, за столиком в дальнем углу, пьет одну за другой, сидит в телефоне. Танцевать не идет, он от выпивки на ногах не стоит! Даже сообщения набирать тяжело, пальцы не слушаются. «Никогда не пей полуденную смерть, от нее мозги просто вхламину. Не, ты не подумай, я не пьян, я…» «Черт, мне ж на работу завтра, сверхурочные подкинули» «Не пойду, нет, точно, пусть хоть уволят нахер» «Никуда не пойду, хоть ты меня выгоняй, хоть в окно выкидывай…» Далее следует какой-то странный набор смайликов, в который Альбедо старается не всматриваться. Он бы и сообщения не смотрел, убеждал себя не смотреть, но взгляд то и дело снова оказывается в телефоне. «Альбедо, да почему ты не здесь?!» «Ты приходи, тебе же два шага идти, пиздец как хочу увидеть тебя, приходи, бар до часу работает» «Альбедо, я люблю тебя» «Люблю тебя, не могу, хоть глотку мне режь, ничего не могу поделать…» «Ты ж меня опять с утра заблокируешь, сукин сын, знаю я тебя» «Знаешь, что, блокируй, хер с тобой. Блокируй, я тебе не буду больше писать, подавись своей сраной наукой!» «Почему ты такой, зараза, почему почему почему?!» Альбедо выключает телефон и идет налить себе кофе. Времени начало двенадцатого, и в такой час уже бы спать, но по ночам Альбедо всегда работалось лучше. Ночью обыденная реальность меняется на иллюзорную: темную, умиротворяющую, существующую только в пределах маленькой квартирки на втором этаже и тесного балкона, выходящего на дворик, где цветет сирень, горят фонари и гуляют кошки. В этой реальности кроме Альбедо никого нет, даже Кэйи — его не существует. Существуют только странные сообщения, которые приходят из ниоткуда на телефон одно за другим, но перед сном Альбедо их все удалит, заблокирует номер, с которого они приходили, и они забудутся наутро, как помехи, как досадное несовершенство этого маленького уютного мира. Ничего не обходится без несовершенств, ведь так? *** Несовершенства и помехи напоминают о себе на следующий день, когда к Альбедо приходит Дилюк, передать ему из «Доли Ангелов» обед. Часто заказывать обед с доставкой Альбедо не по карману, но он не заплатил еще ни за один: всякий раз чек оплачивает некий анонимный доброжелатель — личность его Альбедо раскрыл секунды за две. — Снова? — спрашивает Альбедо. Дилюк кивает и заносит пакет на кухню. В пакете оказывается картошка с грибами, мясо, запеченное в фольге, и бутылка безалкогольного сидра. — Что-то остается неизменным, — пожимает Дилюк плечами. — Кофе не угостишь? Турка у Альбедо маленькая, на одну чашку, так что варить приходится два раза. Дилюк сидит за столом, ждет, глядя в окно. Уставший и сонный, с темными кругами под глазами, он выглядит лет на десять старше своих двадцати восьми. Это из-за работы барменом, давно понял Альбедо, вредно работать в месте, где напивается всякий сброд, этак еще пара лет, и в его роскошной рыжей шевелюре заблестит седина. Впрочем, Альбедо и для себя не исключает подобной участи. — Кэйа вчера тихо себя вел. — говорит Дилюк, отпивая кофе. — Как уткнулся в стакан, так и сидел весь вечер. Он вообще грустный какой-то последнее время. — А пьет все столько же? — Угу. На рекорд идет. Вчера одной только «полуденной смерти» бокала четыре ухлопал. — Почему ты вообще наливаешь ему? — Работа у меня такая, людей алкоголем травить… Вместо ответа Альбедо идет варить ему вторую чашку кофе. *** Кэйа не дает знать о себе несколько дней, но в субботу все же не удерживается. Старый его номер Альбедо заблокировал, и он пишет с нового — Альбедо уже сбился с которого по счету. «Меня Дилюк сегодня в бар не пустил, представляешь?» Альбедо отвлекается от книги и минуту пялится в текст сообщения, не зная, что делать. По-хорошему надо бы проигнорировать, а лучше — удалить, а еще лучше выключить телефон или сменить номер, чтобы никогда больше не получать этих чертовых смс-ок, но рука замирает над кнопкой «Стереть», будто какая-то невидимая преграда ее останавливает. На часах одиннадцать вечера, и обычно в это время Кэйа уже напивается до состояния, когда срочно хочется кому-то (ясно кому!) написать, но раз его не пустили в бар, раз его… Телефон снова звякает уведомлением, и Альбедо дергается, как от разряда. «Уж не знаю, кто его надоумил, но он меня прямо от входа развернул. Нес какую-то пургу, что я ему задолжал, или обещал, или что-то вроде…» «Сукин сын, да я ему чаевых давал, ползарплаты у него оставлял — задолжал я ему, как же…» «Пришлось взять пива в супермаркете. Альбедо, солнце мое, никогда не бери эту дрянь» Кэйа пишет почти без ошибок, видно пиво из супермаркета пошло хуже, чем «Полуденная смерть», но уж лучше бы он писал какую-то бессвязную чушь, как обычно! Бессвязную чушь можно списать на опьянение, глупые признания — тем более, но Кэйа как будто и не пьян вовсе, будто ему… Одиноко? Тоскливо? Невыносимо сидеть дома одному? За все время их знакомства пьяных смс было так много, что всех и не вспомнишь, но ни в одном Кэйа не называл Альбедо солнцем. Ругался — бывало, обзывался — тоже, признавался в любви — а кто по пьяни не любит каждого встречного? Но это… Альбедо отбрасывает телефон и идет умыться холодной водой. Из зеркала в ванной на него смотрит уставший человек, у которого тени давно залегли под глаза, а губы забыли, что такое улыбка. Когда-то давно Альбедо избавился от привычки смотреть в зеркало, убедил себя, что важна не внешность, а интеллект, что только степень познания мира определяет человека, но сейчас, увидев свое отражение, на секунду пугается. Это не я, понимает он, это жалкая тень, такому нельзя писать среди ночи признания в любви, пусть даже и по пьяни… Такого человека нельзя называть солнцем. Это глупо и неромантично, подлое вранье, еще один удар ножом в его несчастное закостенелое сердце! Холодная вода затекает в глаза, капли попадают за ворот рубашки, и Альбедо трясет головой, заодно отгоняя дурные мысли. Телефон лежит на кровати, освещает темную комнату горящим экраном: Альбедо видит еще несколько сообщений, но не открывает ни одного. Вместо этого жмет на кнопку звонка, краем сознания успевая проклясть все на свете. В вечерней тишине пустого дома длинные гудки звучат как что-то потустороннее. — Альбедо? — у Кэйи дрожит голос, словно он боится услышать что-то ужасное. — Альбедо, прости меня, я… — Кэйа, — выдыхает Альбедо. — Перестань пить. И вешает трубку. *** Еще неделю Кэйа не дает о себе знать: не пишет, не передает обеды через Дилюка, и постепенно реальность Альбедо, которую он себе создал из работы по ночам, одиночества и предрассветного отдыха с чашкой кофе на тесном балконе, избавляется от помех. Мир вокруг, полный суеты, пустых слов и пьяных признаний, отодвигается куда-то за пределы восприятия, оставляя после себя даже не воспоминания, а так, смутные образы, как на неудавшихся фотоснимках. Да, было что-то такое, да, кто-то ему писал, да, он о чем-то переживал, но это было так давно, что сейчас об этом думать? Марево его личного мира не нарушает даже Дилюк, пока не заходит однажды вечером, все такой же уставший и будто встревоженный. У него какое-то нечеловеческое чутье приходить именно тогда, когда Альбедо решает сварить себе кофе. Кофе в итоге приходится варить на двоих. — Ты как? — спрашивает Дилюк, устроившись в единственном кресле. — Порядок? Альбедо пожимает плечами, мол, ничего, живой, рассказал бы о работе, но тебе будет неинтересно. — Ты плохо выглядишь. Снова бессонница? — Я уже привык. Тебе кофе со сливками? — Да, пожалуйста… — Дилюк убирает волосы с лица, и Альбедо на секунду чудится, что у него на висках появились седые пряди. — Слушай, я за Кэйю волнуюсь. Он тебе не звонил? — Нет, — хмыкает Альбедо. — А ты правда выгнал его из бара? Дилюк опускает голову и не отвечает. Альбедо ставит чашку кофе перед ним, сам устраивается на подоконнике. Смотрит, как Дилюк пьет кофе мелкими глотками, как все ниже опускаются его плечи. И почему-то хочется подойти ближе, обнять его, провести ладонями по спине, прошептать на ухо, что все будет хорошо, просто нужно отдохнуть, но удерживает себя и не двигается с места. Они ведь знакомы не первый год, и Альбедо прекрасно знает, что Дилюк не из тех, кто позволяет себе помогать. Помощь для него также невыносима, как для самого Альбедо суета, а для Кэйи одиночество. — Правда. — признается Дилюк. — Ты пойми, я не хотел. Мне пришлось. — Пришлось? — Он последний раз пришел посреди недели, — Дилюк отводит глаза, будто ему стыдно об этом говорить. — Так уж вышло, что бар был пустой, мы сидели одни, и после уж не помню какого по счету бокала, его прорвало. Как присел мне на уши, так не умолкал весь вечер, и все упоминал тебя. Раз за разом, будто хотел тебе что-то сказать, но не решался сделать это лично. — Брось, это пьяные бредни. Он каждый раз мне пишет, когда напивается. — Вот только напиваться он что-то слишком часто стал. Как бы не учудил чего-то, о чем мы все потом пожалеем… — Тебя-то это почему волнует? Думаешь, я сам не разберусь? Дилюк в ответ только вздыхает и пожимает плечами. Допивает кофе и жестом просит подлить еще. Альбедо снова включает плиту — все-таки надо будет купить турку побольше. Последнее время слишком часто приходится варить кофе на двоих, и несколько недель Альбедо этот факт скорее бы расстроил, но сейчас он чувствует, как в душе зарождается доселе незнакомое тепло. И ему почему-то становится легче от этого чувства. *** В следующий субботний вечер его телефон молчит. На субботний вечер у Альбедо запланировано много дел: ему подкинули статью на рецензию, в собственной работе не дописано заключение, еще бы хорошо прибраться в квартире, хотя бы на кухне разгрести — но разум противится любой работе. Каждые пять минут Альбедо отвлекается на телефон: пришло что-нибудь? А теперь? А, может, сейчас? Но от Кэйи так ничего и не приходит. В десять вечера Альбедо это лишь немного нервировало, к одиннадцати — начало напрягать. К полуночи он уже не находил себе места, а воображение подсовывало ему один образ за другим, и каждый был мрачнее предыдущего. Кэйе плохо, Кэйа махнул рукой на Альбедо и решил, что от одиночества его спасет кто-нибудь более сговорчивый, Кэйа выбросил телефон, уволился с работы и уехал из Мондштадта навсегда, Кэйа отравился поддельным алкоголем, и сейчас умирает в больнице под капельницей… Нет, прекрати, говорит Альбедо себе. С ним все нормально, он просто протрезвел и больше не пишет тебе всякие глупости. Ты ведь хотел, чтобы он прекратил, иначе почему ты ни разу ему не ответил? В половину первого ночи после трех чашек кофе и десятка безуспешных попыток сосредоточиться на работе Альбедо не выдерживает и хватается за телефон. За все время их нелепой односторонней переписки Кэйа сменил порядка десяти номеров. Все они, кроме последнего, в черном списке, но Альбедо сам не зная зачем, их сохранял. Говорил себе, что пусть лучше останутся, вдруг случится что-то… ну да, что-то вроде этого вечера. Но перелистывая телефонную книгу, Альбедо вдруг понимает, что кроме этих безликих номеров, у него нет о Кэйе никаких напоминаний. Кэйа никогда не заходил к нему в гости, чтобы забыть шарф или резинку для волос, не писал ему писем, не дарил открыток на праздники — у них даже нет ни одной совместной фотографии! Сколько они знакомы — пять лет, больше? — а как будто Кэйи в жизни Альбедо и не было. Даже все мелочи, связанные с ним, как те самые пьяные сообщения и пакеты из-под обедов из «Доли Ангелов», Альбедо старался как можно скорее выкидывать. Убеждал себя, что это тоже помехи, а помехи ему не нужны. Повторял себе: «Кэйа худший человек на свете, он ужасный, невыносимый, он не дорог мне, я его не люблю…» Он набирает номера один за другим, но тщетно. Последний, с которого Кэйа писал, не работает, еще четыре, что были перед ним — тоже. На одном идут длинные гудки, но трубку берет кто-то незнакомый и сходу посылает Альбедо ко всем чертям, за то, что в такой поздний час его разбудил. Следующие три номера тоже не отвечают, и только когда Альбедо, отчаявшись, набирает самый первый, с которого Кэйа не писал уже очень давно, из трубки раздается знакомый голос: — Привет… Альбедо, ты что ли? — Ты где пропадаешь?! — выпаливает Альбедо, сам удивляясь своему голосу. — Ты почему, мать твою, не отвечаешь на телефон?! В трубке повисает тишина, потом раздается шорох и тихий вздох, то ли насмешливый, то ли печальный. — Да я тут в круглосуточном магазине, который недалеко от бара Дилюка, — говорит Кэйа. — Алкоголь у них дрянь, я хотел кофе взять, и вот уже минут двадцать стою перед полкой. Посоветуй что-нибудь, ты какой обычно берешь? Альбедо ожидал чего угодно: ругани, пьяной несуразной болтовни, но не такого обыденного разговора. Будто не было между ними всей этой неловкости, незаконченных разговоров и всего того, отчего болит сердце по вечерам. — Это который «Мондштадский купец»? Брось, там нет хорошего кофе. Одна растворимая бурда. — Я и хотел взять растворимую бурду, — Кэйа смеется, но как-то невесело. — Все равно нормальный варить не умею. Ладно, возьму наугад, хотя вообще думал… — Кэйа, — обрывает его Альбедо. — Приходи ко мне. И хватит пить всякую гадость. В трубке раздаются короткие гудки. Альбедо кладет телефон экраном вниз и хватается руками за голову, проклиная себя за все на свете. *** Кэйа приходит минут через десять, и Альбедо, завидев его на пороге, почему-то чувствует, как в груди начинает болеть. Кэйи не должно здесь быть. Это неправильно, он ненастоящий, в мире Альбедо, выстроенном из тишины, работы по ночам и одиночества, его не должно существовать. Это рушит все к чертовой матери, но пора признать: Кэйа-из-телефона пьяными смс-ками всего лишь вносил в реальность Альбедо помехи. Кэйа-во-плоти, в кои-то веки трезвый, — превращает ее в хаос и разносит в осколки тихую размеренную жизнь. Хотя с виду и не скажешь. Сидя в единственном кресле на кухне, Кэйа выглядит почти что счастливым, пусть и немного потерянным. С растрепавшимся хвостом, в драных джинсах и рубашке, которая на пару размеров ему велика, он похож на того, кто заблудился в незнакомом городе, сбился с дороги, и теперь ему некуда идти. Вот и волей случая заглянул на кухню к Альбедо. Заглянул только на чашечку кофе, не подумайте, сейчас еще немного посидит, скажет спасибо, встанет и уйдет в темноту за дверь. Будет мешать жить кому-нибудь другому. От мысли о ком-то другом болеть в груди начинает сильней. Альбедо ставит чашку перед ним и идет варить кофе себе. Кэйа благодарит коротким кивком, но к кофе не притрагивается, пока Альбедо не устраивается напротив него — как и во время посиделок с Дилюком, приходится сесть на подоконник. Кэйа смотрит куда-то в пустоту, дышит как-то тяжело, и когда подносит, наконец, чашку к губам, чуть не проливает кофе на себя — так дрожат его руки. Из открытого окна пахнет сиренью и скошенной травой. — Кэйа, все хорошо? — спрашивает Альбедо. Кэйа снова кивает, все еще не глядя на него. — Кэйа, что с тобой сегодня? Снова нет ответа. — Кэйа, ты где столько времени пропадал, твою мать?! Он, наконец, поднимает голову и невесело усмехается: — Я в порядке, не переживай. Просто не знал, куда мне податься. Идти в бар к Дилюку мне больше нельзя, меня с порога завернут. Писать тебе мне не позволяла совесть, а алкоголем ее, увы, больше не заглушишь. Так что я после работы слонялся по городу. Все окрестные парки обошел. Там так красиво, ты бы видел… И везде сирень цветет, прямо как у тебя под окном. — Так ты что… — не верит Альбедо, — просто ходил и гулял? — Ну да, а что тебя так удивляет? Все же лучше, чем в баре сидеть. — А сегодня пойдешь? — Наверное, пойду. Выходной же завтра. Не хочешь со мной? — Кэйа, зачем ты мне писал все эти дни? Кэйа замирает на несколько секунд, а потом допивает кофе залпом и встряхивает головой. — Ты же знаешь все, зачем спрашиваешь? Ты лучше скажи, почему никогда не отвечал? Тут уже замереть приходится Альбедо. Вопрос Кэйи, в общем-то невинный, поднимает ворох мыслей в его голове, и они начинают кружить, как осенние листья: обрывистые, бессвязные. Как те сообщения, что Кэйа слал ему в пьяном бреду — а был ли он пьян? Не может ли статься так, что он столько пил, потому что вино не пьянило его, и он начинал глушить крепкие коктейли, один за другим, в надежде, что станет легче, а легче не становилось, только сильнее накатывали тоска и ненависть к себе? Почему Альбедо не отвечал, ведь хотел ответить, хотел же! Столько раз бывало, что хотел — но почему? «Потому что Кэйа — худший человек на свете» «Потому что он не умеющий контролировать себя выпивоха, приставучий тип, его личная головная боль» «Потому что он невыносимый, Альбедо нельзя с ним разговаривать, после разговоров с ним почему-то тяжело на сердце…» — Потому что тебя не существует, — произносит Альбедо, наконец. — Потому что я убедил себя в том, что тебя не существует. Что ты просто помеха в моей реальности, в которой я сам себя закрыл. Кэйа вздрагивает, чудом удержав пустую чашку в руках. На минуту повисает тишина, и за время этой тишины Альбедо успевает допить кофе, а заодно почувствовать, как что-то безвозвратно меняется. Что-то нематериальное, метафорическое, этакий мысленный купол, который он сам над собой воздвиг, идет трещинами, вот-вот рассыпится. На осколки, на мелкую пыль. И все из-за одного человека. — А я-то думал, почему не могу до тебя достучатся, — Кэйа грустно усмехается. — И как тебе в твоей реальности живется? — Почти что спокойно, — отвечает Альбедо, мысленно обзывая себя бездарным вруном. Потому что не будет человек, которому спокойно живется, вызванивать того, кого нет, в половину первого ночи. Не будет каждую минуту нервно поглядывать на телефон, не будет дрожащими руками заваривать кофе, молясь про себя, чтобы не пролить — не будет делать ничего из глупостей, присущих влюбленным идиотам. Это таким как Кэйа можно дурить, напиваться, слать каждому встречному смс-ки с признаниями в любви, а Альбедо — что ему? Ему надо работать. Исследование само себя не закончит. «А закостенелое сердце само себя не оживит…» Кэйа тем временем протирает покрасневшие от недосыпа глаза, встает и потягивается. — Ладно, не буду тебя тогда больше беспокоить, — говорит он. — Прогуляться пойду. Точно не хочешь со мной? И, не дождавшись ответа, идет в коридор. Обувается, шуршит полами куртки. Открывает дверь — очень тихо лязгает замок… И уютная личная реальность Альбедо окончательно рушится. *** Он вбегает в коридор, успевая перехватить Кэйю в последний момент — тот уже одной ногой за порогом. Вталкивает в квартиру назад, прижимает к стене, вцепляется ему в воротник, чтобы не смел уходить, даже не думал об этом! В коридоре темно, дальше носа не видно, и Альбедо целует Кэйю наугад, с третьей попытки находит его губы наощупь. Губы у него горячие и сухие, горькие от кофе, и стонет он в поцелуй так отчаянно, будто его ударили в сердце ножом. У Альбедо от этого стона колени подкашиваются. — Не надо, — шепчет Кэйа, — не надо, отпусти меня, я же так не уйду… — А ты что, хочешь уйти? — так же шепотом спрашивает Альбедо. Между ними расстояние меньше, чем на ладонь, короче, чем на один вдох, а мысль позволить Кэйе уйти теряет последние крупицы смысла. — Ты же сам сказал, что меня для тебя не существует, — голос у Кэйи дрожит, а сам он весь напряжен, будто чего-то боится, — что я помеха для тебя… — Да, говорил. — Что меня не должно здесь быть… — Кэйа, да плевать на это… — Что тебе одному будет лучше… Альбедо не выдерживает и снова с размаху впечатывает его в стену. Кэйа ударяется затылком, шипит от боли, что-то падает с вешалки, стоящей рядом — неважно, сейчас неважно. Пусть хоть все в этой квартире рушится, Альбедо плевать. Только бы Кэйа сейчас не ушел, только бы не остаться снова одному, в личном замкнутом мирке, убеждая себя, что так и надо, что это правильно, что так для всех будет лучше! Господь, думает он, я же ученый, я пытался стать умнее, а оказался упертым идиотом. Хуже и придумать нельзя, браво, молодец, выдайте нобелевку этому умнику. Он зацеловывает Кэйе шею и острые ключицы в вырезе рубашки, и то, как Кэйа дрожит под ним и цепляется пальцами за плечи, окончательно уносит понятия о правильном и разумном куда-то далеко-далеко. — Я тебя не отпущу, — пытается сказать Альбедо сквозь поцелуи и сбитое дыхание, — если ты уйдешь, я буду каждый вечер ходить в бар к Дилюку. Буду спускать там всю зарплату, напиваться как алкоголик, а потом писать тебе пьяные сообщения с признаниями в любви. — А мне что делать? — пытается Кэйа смеяться. — Отвечать или игнорировать? — А ты в них не верь. Никогда нельзя верить в то, что человек говорит по пьяни. — Мне ты тоже не верил, да? Его слова бьют Альбедо по сердцу, он на мгновение отстраняет, и Кэйа пользуется этим, чтобы вырваться из его хватки и развернуть лицом к стене. Альбедо едва успевает подставить руки, чтобы, чтобы не удариться головой, а потом приходится зажимать ладонью рот — Кэйа прикусывает его за шею, одновременно опуская руку Альбедо на пах, сжимает член сквозь тонкие домашние брюки. От возбуждения у Альбедо вспыхивают звезды перед глазами, и он против воли выгибается, чтобы прижаться к Кэйе сильней. У Кэйи горячие руки, и дыхание горячее тоже, а от чуши, которую он шепчет, Альбедо становится горячо и внизу живота. И в груди. И на кончиках пальцев. Это больше тепла, что когда-либо было у Альбедо за раз, и с каждой секундой хочется еще больше. *** Альбедо не до конца осознает, как они добираются до кровати. Как он сдергивает покрывало, пока Кэйа возится с пуговицами рубашки, как раздевается, пытаясь совладать с дрожью в руках. Приходит в себя, когда ложится на спину, морщится оттого, как разгоряченная кожа касается холодной простыни. Кэйа что-то пытается сказать, пока роется в карманах — свет фонаря под окном выхватывает из темноты его красивый профиль, широкие плечи, волосы, рассыпавшиеся по спине. — Ты волнуешься? — спрашивает Альбедо. — Еще бы, — фыркает Кэйа, — я же не рассчитывал, на то, что мы… — Не рассчитывал, а презервативы все-таки взял? — Нет, ну не рассчитывал — не значит не надеялся! Они оба смеются: нервно, не веря в происходящее и в собственные слова, но, когда Кэйа ложится рядом и касается губами груди, у Альбедо смех застревает в горле. С Кэйей очень тепло и до мурашек приятно. С Кэйей невозможно удержать в голове ни одной связной мысли, сколько бы Альбедо не пытался сосредоточиться, вернуть себе контроль, чтобы не потеряться в ощущениях. С Кэйей все кажется нереальным, будто Альбедо вовсе не здесь, не в своей квартире, не в своем маленьком уютном мирке, где он столько недель подряд упивался одиночеством. Этого маленького мирка больше нет, привыкай, Кэйа все сломал к чертовой матери. Кэйа целует его каждую секунду, пока подготавливает. Вжимает его в постель, не дает ничего сказать, даже пошевелиться не позволяет — с такой жадностью вылизывает его рот и грубовато растягивает, словно пытается оттрахать одновременно и пальцами, и языком, получить его всего, без остатка. Отстраняется, только когда сам не выдерживает, и роняет голову Альбедо на плечо. Притирается затвердевшим членом меж бедер. — Ты позволишь? — шепотом спрашивает он. Вместо ответа Альбедо тянет его к себе и обхватывает ногами за пояс. От первого толчка хочется зашипеть и царапнуть ногтями по простыне. От второго — выгнуться и вцепиться Кэйе под лопатки. После третьего Альбедо отпускает, и он расслабляется, позволяя Кэйе брать его, как ему хочется. А ему хочется, чтобы каждый раз на всю длину и влажных шлепков, чтобы у Альбедо пересохло в горле от стонов. Хочется ему, окаянному, снова врываться к Альбедо в его реальность, в его личный мир, в его жизнь, и теперь от него не отмахнешься, как от досадной помехи! Кэйа зацеловывает ему губы до боли, держит за руки, переплетая пальцы, и Альбедо становится так хорошо, что он не сдерживается и кончает, даже не прикоснувшись к себе. Оргазм на секунду оглушает его, отголосками растекается по телу теплой волной, и становится так легко, будто не было ни недомолвок, ни неловкостей, ни тоски — ничего, кроме удовольствия не было. Кэйа останавливается и пытается отстраниться, хотя сам все еще на взводе, но Альбедо обхватывает его ногами сильней, сжимает под ребрами. — Нет, — умоляет он, — нет, не смей останавливаться, не смей… — Альбедо, — стонет Кэйа, — солнце мое… И Альбедо окончательно теряет ощущение реальности. *** — Так ты никогда не гулял по ночам? — удивляется Кэйа. — Ты вообще выходишь из квартиры? — Ладно тебе, — Альбедо ворчит, — это ты у нас пьяница-романтик, а я, между прочим, ради науки затворничеством живу. — Угу, — смеется Кэйа. — Как сыч. — Чего? — Как сыч в дупле, говорю! — Да иди ты… в бар к Дилюку, вот куда! Кэйа смеется и обнимает его за плечи. Они сидят у Альбедо во дворе под кустом цветущей сирени. Времени почти пять утра, но сна ни в одном глазу у обоих. Где-то вдалеке слышится мяуканье кошек, где-то первые птицы начинают петь, а на небе розово-золотые лучи разгоняют темноту ночи, пробиваются сквозь листву. Кэйа сидит, закрыв глаза и подставив рассвету лицо, и выглядит до того красиво и аристократично, что Альбедо хочется сфотографировать его, распечатать снимок и поставить у себя на столе. Смотреть каждый день и ловить отголоски разливающейся в душе теплоты. Жаль только, что не взял с собой камеру. Камеру не взял, зато взял рюкзак с пледом, термосом с кофе (термос пришлось полчаса искать в самом темном углу антресолей), теплыми вещами и парой шоколадок на случай внезапного голода. Кэйа не взял ничего, даже рубашку не застегнул, и теперь сидит, смущает Альбедо открытой грудью и засосами на ключицах. Больше не прячется за глупыми смс-ками и алкоголем, и, выглядит таким счастливым, что Альбедо становится еще теплее на душе, несмотря на прохладный утренний ветер. Солнце медленно поднимается, освещая кроны деревьев. — Почему ты называл меня солнцем? — спрашивает Альбедо, прикрывая глаза. Кэйа смеется и целует его в макушку. — Потому что ты такой же красивый? Или потому, что мне показалось это романтичным. Или это была пьяная чушь. Сам не знаю, а что, ты против? — Нет, я не против, наоборот, — говорит Альбедо, чувствуя, как скулы предательски краснеют, — но почему именно солнце? У нас же ничего общего, я же вечно дома сижу, работаю по ночам, да и, если уж продолжать эту аналогию… — Так, стоп! — обрывает его Кэйа. — Больше ни слова! Нет, я поражаюсь — я ему, значит, признания в любви которую неделю строчу, обедами его угощаю, а он все бубнит про какие-то аналогии, помехи, что меня не существует и что так всем будет лучше. Нет, серьезно, надо почаще вытаскивать тебя так, ты со своей наукой совсем занудой становишься! — Я не зануда! — смеется Альбедо, тщетно скрывая неловкость. — Я просто… просто… — Понятно, — заключает Кэйа, — все с тобой понятно. Я бы сказал, что ты безнадежен, но ты знаешь, что я так просто не сдаюсь. Ничего, мы еще сделаем из тебя безнадежного романтика. В следующий раз пойдем в бар к Дилюку пить вино и танцевать. — Так тебя же оттуда выгнали? — Ничего, прорвемся! — Кэйа, я вообще-то не пью вино… — Ладно, будешь пить газировку, но танцевать пойдешь, и не спорь! — Чтоб тебя, да прекрати! Кэйа заливается смехом и обнимает его. Где-то за спиной, остался балкон, на котором Альбедо любил незадолго до рассвета пить кофе. Его можно увидеть, если выглянуть из-за куста сирени, и когда Альбедо оборачивается, чтобы проверить, закрыл ли окно, он вдруг видит со стороны со стороны свою жизнь. Вон там помещалась та реальность, в которую Альбедо никого не пускал, там он провел много дней и ночей, отгораживаясь от людей и от мира. Все было там, и все там осталось — прошлые страхи, глупые убеждения, одиночество и мнимое чувство покоя. Глядя с улицы в окно своей тесной квартиры, Альбедо клянется, что отныне будет настежь распахивать окна. Купит красивые чашки и турку побольше, чтобы хватило на всех, купит удобные кресла на кухне, чтобы можно было устроиться с друзьями за чашечкой кофе. Что по ночам не будет работать, а будет гулять перед сном, болтая с Кэйей обо всякой ерунде, не имеющей отношения ни к чему важному. Что больше не будет закрываться в своей маленькой реальности будто в дупле. Все равно одна настырная и очень дорогая его сердцу помеха ему не позволит.