Циановые ушки
В ушках — ракушки.
Голос матери, пожалуй, слишком больно разрезал тишину. Захотелось провалиться под землю, не существовать здесь и сейчас вовсе. Забраться под кровать или притвориться спящим. Не важно, как. Главное — остаться. Остаться в своем мире площадью два на три. Не заметил сам, как доскакал по лестнице, балансируя на грани фола на скользких ступенях. Странно: ступни хоть и были обуты в целое ничего, но держали землю вполне устойчиво. Ну, насколько это было возможно на скользких ступенях. В нос сиюминутно ударило запахом. Какофония сдобных, горьких, кислых от скопления людских тел, шерстяных и охристых нот соединялись во что-то воистину отвратительное. Желание уйти, без того сжигающее грудь, разразилось донельзя. И именно поэтому Хенджин стоял смиренно. Ожидал. -Сколько раз я тебе говорила, не бегай по лестнице! Точно домашний слон, так еще и из агрессивных. — Мама перевела дух, слишком неожиданно и весомо уколола теплой и свободной улыбкой, расплывшейся для него. Да, Хенджин знал. Знал, насколько ей не всё равно. Понимал, отчего она порою чересчур много проявляла. Понимал, но хотел разодрать кожу в месте каждого колючего прикосновения слишком теплой и мягкой руки. — Сходи до озера и набери воду. Скоро отключат водопровод. — Она похлопала Хенджина по голове, чем вызвала еще один слишком шумный вдох. За-ши-бись. Было бы чем — Хенджин не преминул бы. Но в руках безвольно болтались невесомые ведра, доставляющие, скорее, дискомфорт на уровне самого факта их существования, чем способные причинить физические страдания. Они были такими же желтыми и тёплыми, как все остальное в его доме. Пустышки. Мнимая попытка имитации жизни. То ли дело циановый. Цвет перебора. Цвет слишком концентрированного воздуха: один основательный вздох — и ты умираешь от пресыщения. Пресытиться жизнью. Может, уже пора? Но воздух в его мире был самый обычный — прозрачный, слегка пересушивающий слизистые и кошмарно вонючий. Вдыхать его было больно, но цель не оправдывала средств. И именно поэтому Хенджин упрямо, почти свирепо продолжал это неблагодарное занятие. Не заметил сам, как, ворча, добрался до озерца. То было небольшое вместилище водомерок, водных причудливых растений и жаб. Последних было донельзя много. Хенджин взял одну, с осторожностью, на какую был способен. Она извивалась, скользила и утробно кричала во всё горло. Дураки, которые сочиняют что-то про кваканье, просто-напросто не слышали отчаянного крика жабы, её просьбы, а может быть, предупреждения. Хенджин услышал, но помочь не смог ничем. «Я сам сгораю. Мне самому страшно.» Зеркальная гладь воды не выражала ровным счётом ничего. Осенняя пора внесла свои коррективы, сделав и без того спокойное место оплотом вечно ускользающей в городской суете тишины. Хенджин остановился у самого берега, зачерпнул в ладони холодной воды. Что-то заставило его остаться. Достать залатанный множество раз после воздействия сигаретного пепла плед, открыть обветшалый блокнот — его единственную гордость, и, распластавшись, начать строить. Строить с нуля очередной волшебный мир, с каждым карандашным штрихом привносить все новые характерные черты, переплетая реальность грустного озерца с собственной фантазией, которую слишком часто было некуда деть. Фантазии переполняли его голову, которая, в свою очередь, никуда не годилась для вмещения волшебства. Один за другим, волшебные миры так и норовили выскользнуть, отпечататься пятнами на бумаге. Приходилось всегда носить с собой кучу листов, которые постепенно сложились в огромный фолиант, причину постоянно рвущихся авосек, чья старая рыхлая ткань не выдерживала многотонного веса. Было как-то плевать. Минуты текли планомерно, складываясь в часы. На рисунке уже можно было в динамике пронаблюдать метаморфоз неба — от светло синего, до рдеющего алым закатом. Что-то эфемерное, возможно, не существующее вовсе, или существующее ненароком, незримо наблюдало за ним. Если сначала придавать внимание собственным параноидальным замашкам было глупо, то по прошествии многих часов, все реальнее ощущалось чужое дыхание. Чужой запах. Циановый, мать его, запах. Хенджин поперхнулся от неожиданности — впервые за долгое время легкие рубануло настоящим воздухом. Не густой субстанцией цвета пыли, а кислородом, перемежённым с чем-то на редкость ядовитым. Он с интересом, даже с неким трепетом, оглянулся. Вокруг — ничего, что могло бы стать источником столь диковинного запаха… или?.. Всё будто замедлилось. Хенджин уже тогда понимал — этот момент врежется в его память нагло, нахрапом, поселится навсегда. Навеки вечные. Секунда, когда Хенджин словно восстал, очнулся от коматоза, наконец прозрел после десятков лет слепоты. Силуэт мальчика сидел поодаль, недвижим и нереален. Он был нагло вырван из контекста среды своего обитания и впихнут в унылый осенний пейзаж. Смотреть дольше пары секунд было физически больно. Он отдавал диснеевскими мультсериалами и наборами гелевых ручек с блестками и запахом. Химическим таким. Мерзким, но въедливым. Он был высечен из самой белой породы, что возможна. Его кожа растекалась по берегу сверкающим флером. Голубые штаны, заплатанные на разный лад в пяти местах. Плюшевая куртка цвета а-ля «лягушка в обмороке». Из карманов торчат фантики — рваные, цветастые и самые разнообразные. Наверное, именно они принесли этот запах в эти края. В руках у принца расположилась жестяная банка ярко-розового цвета. Кричащая этикетка называла напиток клубничным пивом. Такое вообще бывает?! Хенджин поморщился, представив, какая эта субстанция на вкус… Мысль с хлопком лопнула, оставив голову пустой, а рот приоткрытым. Скорее всего, он выглядит глупо. Не важно. Сейчас — не важно. Ведь он увидел то, о чем мечтал все эти годы. Что так упорно выцарапывал на страницах альбомов день за днем, в надежде на счастье. Они. Глаза — циановые. Те самые, в которых можно утонуть. Точнее, хочется утонуть. Да не можется. Ибо каждая секунда глазного контакта отнимает десяток лет жизни, вытягивает всю энергию молодого тела, выцарапывая изнутри на роговице каждую крапинку, каждый блик и рефлекс. И хорошо — теперь можно любоваться Им, даже когда глаза закрыты по какой-нибудь нелепой причине, вроде сна. По первости хотелось сорваться и бежать. Бежать без оглядки, пока циановый (или цианистый?) лед не поглотил душу целиком. И как хорошо, что не вышло. Да, сегодня Хенджин вряд ли сдвинется с места — его душа навеки здесь, всецело подчинена Ему. Как же смешно и глупо. Повезло, что незнакомец первым разорвал нить, отведя взгляд куда-то себе под ноги. Только теперь Хенджину удалось разглядеть его лицо полностью — то был молодой, младше его на несколько лет паренёк, с детскими чертами — аккуратный, чуть курносый носик, пухлые губы, лицо в крапинку. Тем страшнее был гротескный контраст его образа с тяжестью и безысходностью, читающейся во взгляде. Он сидел здесь, в смешных дутиках-луноходах серебристого цвета, забавно покачивал ножками, кутался в плюшевую куртку, но в выражении читалась концентрированная, голая безнадёга. Пустота. Ни грамма счастья. Неужели.? Да, в самом деле! Все это — одна большая, самая выдающаяся и реальная фантазия Хенджина. Его мозг устал настолько, что сублимировал всё самое невероятное, слепил в образ, пылающий контрастами. Абсурдный оксюморон, мозолящий глаза, родившийся от предельной скуки. Да, всё так и есть. Отчаянно хочется уверовать, но незнакомец ломает безжалостно все надежды снова и снова, на этот раз — оторвав тело от земли, к которой уже прирос (или примерз — осень не щадила) за долгие часы без движения, и лисьей поступью скрылся в поглотивших пространство сумерках. Хенджин протер глаза с неприсущей ему остервенелостью, поднялся тоже, побежал в сторону деревьев — может быть, тень волшебного паренька запуталась в массивных ветвях? Но, как и ожидалось, Его и след простыл. Досада от упущенной возможности повисла над Хенджином. Но было что-то еще: какое-то волнение, вперемешку с зачатками надежды, слепого счастья и веры в будущее. С каких пор Хенджин стал оголтелым романтиком? Да хотя бы с этих самых! Он рассмеялся громко, заливисто и протяжно, похватал ведра, вприпрыжку направился в сторону дома. Скоро его отчитает мать за разбрызганную воду и мокрые вещи. Но это будет потом и не важно. Не важно всё — кроме теплющегося в душе осознания — он вернётся снова. Столько, сколько потребуется, чтобы увидеться вновь. почувствовать взгляд циановых.