сильный чай горьковатый.

мишель захлопывает дверь чужой квартиры, уже на лестничной клетке позабыв с кем она сегодня проснулась. холодный осенний ветер нагло лезет под легкую олимпийку, моросящий дождь невесомо целует замерзшие плечи. вечерний, почти ночной город слепит фарами, лампами фонарей, неоновыми вывесками баров. оглушает смехом незнакомцев, каплями дождя, бьющими по крышам, тяжелыми шагами по лужам. от городской суеты не спрячешься ни в наушниках, ни в собственных мыслях. гаджиева уже не помнит, когда в последний раз ночевала в своей старой однушке. в погоне за адреналином и новыми ощущениями, девушка устроила себе своеобразный квест: спать с первой встречной. впервые отъезжая от клуба на заднем сидении такси, запустив руку под чужую юбку, мишель улыбалась уголком губ и думала, что отцу это совершенно бы не понравилось. иногда ей до истерического смеха хотелось, чтобы он увидел, узнал, услышал чем занимается его дочь с «клубными проститутками». куда она целует их по утрам, прежде чем уйти по-английски; как она снимает с их тел последнее мешающее, как щелкает застежка лифчика, с каким звуком он падает на пол; что его дочь шепчет им на ухо, пока те руками с наманикюренными пальчиками за ее плечи цепляются. хочется, чтобы он знал все и в то же время ничего. ноги в старых промокших кедах выводят ее на любимый мост. людей в округе почти нет, как никак второй час ночи. гаджиева привычным движением перелазит ограждение, умещается на крохотном выступе, цепляется руками за холодные металлические прутья. под подошвами бушует вода, выпивая все новые и новые, будто бы бесконечные, капли дождя. мишель смотрит вниз, в темноту реки, и сомнений, что спокойно может разжать ладони, не остается. представляет, как тихо прыгает в ледяную воду, разбиваясь о шумные волны, остается брызгами на поверхности. думает о том, сколько на дне таких же, как она. возможно их кто-то ждал дома, любил, оставлял записки на холодильнике, а они, не выдержав шума, отдали свои тела реке. девушка в мыслях прикидывает, каким по счету будет ее тело. сотым? тысячным? что скажут родители? придут ли на похороны? заметят ли вообще, что дочери больше нет? станут ли искать? узнает ли отец о ее похождениях? заплачет ли? замерзшие пальцы опасно скользили по мокрым прутьям моста. свет фонаря, будто бы театральный прожектор, цеплял фигуру главной героини спектакля. иронично было бы, если бы за ее спиной сверкнула гроза. мишель вздыхает и разжимает ладони. носочки кед медленно, но верно съезжают по каменному выступу. девушка закрывает глаза, но чувствует лишь теплые сильные руки, хватающие ее за плечи, вместо холодных волн. — совсем ебу дала? суицидница недоделанная блять, еще немного и я б на твою фотку на камне смотрела бы, — одышка то ли от волнения, то ли от страха. мишель молчит, прислонившись спиной к перилам, чувствуя плечо спасительницы своим. — руки то убери, я уже никуда не денусь, — говорит тихо, почти беззлобно. — ты трясешься вся, не утонешь, так замерзнешь. держи. незнакомка легко стягивает с себя свитер, протягивает его мишель. та нехотя снимает насквозь мокрую от дождя олимпийку, меняя ее на чужую вещь. — спасибо, — хрипло произносит, осмеливается поднять глаза. взгляд непроизвольно падает на тату на шее, а уже после скользит выше, к глазам. темно-карие, как чай, сильный чай горьковатый. в них плещутся остатки беспокойства вперемешку со страхом. черные, видимо крашеные, короткие волосы спадают по обе стороны лица. гаджиева хочет вслух удивиться красоте ее спасительницы, но не успевает. — поехали ко мне, отогреемся. возможно даже не простудимся, в чем я очень сомневаюсь, — встает, протягивая руку девушке, — лиза, кстати. — мишель.

***

чайник тихонько шипел на плите, желтоватый свет лампы облизывал скулы хозяйки квартиры. лиза, переодевшись в самое теплое, что было в шкафу, сидела за столом, вперившись взглядом в мишель, что устроилась на подоконнике, по-детски качая ногами. в чужих вещах и с одеялом на плечах, гаджиева молча играла в гляделки с кареглазой. проиграла. — чего смотришь? — тихо, смущенно. — не каждый день спасаю девушек и привожу их к себе, знаешь. согрелась? — да, спасибо, — мишель убрала руки в рукава большого свитера, не зная куда спрятаться от неловкости. — не за что. почему утопиться решила? — конец вопроса поглотил свист вскипевшего чайника, — есть с лесными ягодами и лимонный, тебе какой? — лимонный. лиза кинула пакетики в кружки, обмотав нитки вокруг ручек. залила кипятком и поставила одну на подоконник. — обхвати ладонями и пей. только аккуратно, я постоянно язык обжигаю, — кареглазая впервые за ночь улыбнулась, — так расскажешь? мишель вглядывалась в глубину кружки. чаинки в пакетике подпрыгивали, наполняя кипяток цветом. — мне не нужен психоанализ, — настороженно. — а я и не психолог. не хочешь — не говори, но с мостов больше не прыгай. не хочу потом проходить мимо твоей могилки. — прекрасная мотивация, учту, — гаджиева улыбается, — а ты что там ночью забыла? — люблю иногда там гулять. людей нет, тихо так, спокойно. идешь и чувствуешь себя персонажем какой-нибудь старой русской классики. особенно сегодня, — у обеих вырывается нервный смешок, который они запивают чаем. разговоры ни о чем, дважды допитый чай и грязные кружки у раковины. за окнами поднимается слабый рассвет, а девушки только-только собираются спать. — если хочешь, я могу лечь на диване, — лиза держит в руках одеяло, вопросительно наблюдая. — не хочу, — коротко и ясно. кареглазая пожимает плечами, пряча ухмылку в уголках губ. ложится на кровать, поворачиваясь спиной к гостье. — спасибо тебе. за все, — чуть слышным шепотом, надрываясь от искренности. — спи. — можно тебя обнять? — тихо, боясь отказа. — можно, если уснешь. возня за спиной и через пару безумно долгих мгновений лиза чувствует холодные руки на своих ребрах. еле заметно вздрагивает и пытается унять участившееся сердцебиение. — все в порядке? — мишель убирает ладони, скользя пальцами по коже. — да, просто… не ожидала. возвращай обратно. на этот раз мишель жмется всем телом, лбом прижимаясь к спине девушки. чувствует себя виолончелисткой, проводя пальцами по чужим ребрам. облегченно выдыхает и окончательно согревается. гаджиева думает, что впервые хочет задержаться дольше, чем на одну ночь. лиза думает, что живая мишель ей нравится куда больше мертвой.

***

на удивление теплый осенний ветер приятно треплет волосы. мишель уселась на широком балконном подоконнике, выдыхая сигаретный дым в приоткрытое окно. где-то внизу с деревьев слетают последние желтоватые листья, кружатся и падают на пока еще сухой асфальт. наступила пора гербариев, теплых пальто и горячего чая по вечерам. — мышь, ты не видела мою рубашку? — лиза заходит на балкон, прикрывая за собой дверь, — и зачем я каждый раз спрашиваю, если знаю, что видела. — она больше не твоя, а наша. пора бы привыкнуть, — мишель поворачивается, свешивая ноги и нагло улыбаясь. лиза привычно подходит ближе, опираясь руками по обе стороны подоконника. гаджиева кладет руки ей на плечи, складывая их в замочек за шеей. — год прошел, а я все никак не привыкну. ощущение, словно я тебя выдумала и на самом деле никуда в ту ночь не выходила. — тогда у тебя слишком богатая фантазия, — мишель улыбается, заглядывая в чайные глаза напротив, — никуда я не денусь, веришь? — верю. и лиза правда верит. прикрывает глаза и знает, что гаджиева уже тянется за поцелуем. знает, что сейчас та остановится в сантиметре, чтобы она поцеловала ее сама. и лиза правда целует. целует так, будто бы это последний раз и на утро мишель исчезнет, так же внезапно, как и появилась, оставив после себя лишь привкус дождя на губах.